Охотник за разумом. Особый отдел ФБР по расследованию серийных убийств

Глава 7 Сердце тьмы

Логично возникает вопрос: с какой стати приговоренным преступникам сотрудничать с федеральными агентами? Мы и сами задавались им, когда начинали проект. Тем не менее подавляющее большинство тех, к кому мы обращались за эти годы, соглашались говорить с нами – по нескольким причинам.

Некоторые искренне сожалели о содеянном и считали, что сотрудничество в психологическом исследовании поможет хотя бы частично возместить ущерб, а также позволит им немного разобраться в себе. Думаю, Эд Кемпер относился к этой категории. Остальные, как я уже упоминал, были поклонниками полиции и правоохранительных структур и просто получали удовольствие, находясь рядом с копами и агентами ФБР. Некоторые считали, что получат послабления за сотрудничество с властями, хотя мы ничего не обещали им взамен. Некоторые чувствовали себя забытыми и мечтали привлечь к себе внимание и разогнать скуку, согласившись на наше посещение. А некоторым просто нравилось излагать свои фантазии об убийствах – в мельчайших подробностях.

Мы готовы были выслушать все, о чем они пожелают рассказать, но в первую очередь нас интересовало несколько основных вопросов, которые мы выделили в статье, объясняющей цели исследования, что была опубликована в сентябрьском выпуске «Правоохранительного бюллетеня ФБР» 1980 года:

1. Что толкает человека на преступления сексуального характера и каковы ранние тревожные сигналы?

2. Что препятствует и что способствует совершению преступления?

3. Какие реакции или стратегии предполагаемой жертвы оказываются эффективными для каких типов сексуальных преступников и позволяют избежать виктимизации?

4. Каким образом можно оценить степень опасности преступника, дальнейший прогноз, предрасположенность к рецидиву и способ лечения?

Чтобы наша программа имела ценность, нам следовало тщательно готовиться и фильтровать все, что опрашиваемый нам сообщит. Ведь если ты достаточно умен – а большинство этих парней таковы, – ты обязательно найдешь лазейку в системе, которую используешь к своей выгоде. По самой своей природе большинство сексуальных преступников – хорошие манипуляторы. Если им выгодно быть психически нестабильными, они будут психически нестабильными. Если выгодно проявлять раскаяние – они его проявят. Но, какой бы курс ни показался им наиболее многообещающим, в определенном смысле все преступники, которых мы опрашивали, были похожи. В отсутствие других тем для размышления они думали только о себе и о том, что натворили, и были готовы рассуждать об этом в подробностях. Нашей же задачей становилось заранее разузнать как можно больше о них и об их преступлениях, чтобы быть уверенными, что они говорят нам правду, потому что точно так же они располагали достаточным временем, чтобы сконструировать альтернативные сценарии, в которых они выглядели куда более симпатичными и невинными, чем свидетельствовали материалы дела.

На многих наших ранних интервью, выслушав историю заключенного, я испытывал желание повернуться к Бобу Ресслеру или другому агенту, сидевшему рядом, и спросить:

– А может, его подставили? У него на все есть разумный ответ. Вдруг они посадили не того парня?

Поэтому первое, что я делал, вернувшись в Куантико, – проверял свои материалы и обращался в полицию за исходным делом, чтобы убедиться, что правосудие не допустило возмутительной ошибки.

Боб Ресслер вырос в Чикаго и в детстве был одновременно напуган и заинтригован убийством шестилетней Сьюзан Дегнан, которую похитили из дома и безжалостно зарезали. Ее тело нашли разрубленным на куски в сточных канавах Эванстона. Впоследствии был арестован некий Уильям Хайренс – он признался в этом и еще двух убийствах женщин в жилом комплексе, когда грабеж, задуманный им, вышел из-под контроля. В квартире одной из жертв, Фрэнсис Браун, он написал на стене губной помадой:

Бога РАДи

ПОЙмайте мЕня

ПрЕЖде чем я еще убью

Я не могу контролировать себЯ

Хайренс приписывал убийства некоему Джорджу Мурману (от murder man, «человек-убийца»), который якобы вселился в него. Боб говорил, что именно дело Хайренса подтолкнуло его к тому, чтобы пойти в правоохранительные органы.

Теперь, когда проект исследования криминальной личности получил финансирование и стал расширяться, мы с Бобом отправились побеседовать с Хайренсом в тюрьму Стейтсвил в Джолиете, Иллинойс. Он сидел там с вынесения приговора в 1946 году и все это время считался образцовым заключенным и, кроме того, первым в штате, получившим в тюрьме университетское образование и писавшим диплом.

На момент нашего разговора Хайренс полностью отрицал причастность к преступлениям, утверждая, что его подставили. Какие бы вопросы мы ему ни задавали, у него на все находился ответ, он указывал на алиби и говорил, что даже близко не подходил к месту убийства. Звучал он очень убедительно, и я настолько разволновался, что правосудие допустило ошибку, что по возвращении в Куантико заново пересмотрел все материалы дела. Помимо признания и других убедительных доказательств, я выяснил, что на месте похищения Дегнан были обнаружены его слабо просматривающиеся отпечатки. Однако Хайренс столько просидел у себя в камере, размышляя и придумывая ответы на вопросы, которые сам себе задавал, что даже проверку на детекторе лжи прошел бы, скорее всего, без всяких проблем.

Ричард Спек, отбывавший пожизненные заключения за убийство восьми студенток-медсестер в общежитии в Южном Чикаго в 1966 году, ясно дал понять, что не позволит ставить себя в один ряд с другими убийцами, которых мы изучали.

– Я не хочу быть в их списке, – заявил он мне. – Они психи, эти парни. Я не серийный убийца.

Он не отрицал того, что сделал, просто хотел, чтобы мы знали: он не такой, как они.

В каком-то смысле Спек был прав. Он не был серийным убийцей, который убивает с перерывами на эмоциональное охлаждение. Он относился к категории, которую я называю «массовые убийцы» – люди, которые совершают более двух убийств в рамках одного эпизода. В случае Спека он проник в общежитие с целью ограбления – ему нужны были деньги, чтобы убраться из города. Когда двадцатитрехлетняя Коразон Амурао открыла ему дверь, он пригрозил ей ножом и пистолетом, сказав, что только свяжет ее и пятерых ее соседок и ограбит. Он затолкал их всех в спальню. В следующий час еще три девушки вернулись домой со свиданий и из библиотеки. Когда они оказались в его руках, Спек передумал и бросился насиловать, душить, резать и колоть ножом. Выжила только Амурао, которая от ужаса забилась в угол. Спек потерял жертвам счет.

После его ухода она выскочила на балкон и позвала на помощь. Она рассказала полиции о татуировке «Прирожденный дьявол» на левой руке убийцы. Когда Ричард Франклин Спек неделю спустя обратился в местный госпиталь после неудачной попытки самоубийства, его опознали по этой татуировке.

Из-за крайней жестокости совершенного преступления по поводу Спека велись дискуссии в прессе и психологическом сообществе. Поначалу говорили, что у него генетическое отклонение, дополнительная Y-хромосома, отвечающая за повышенную агрессию и антисоциальное поведение. Такие теории постоянно входят в моду и выходят из нее; более ста лет назад бихевиористы использовали френологию – науку о форме черепа – для предсказания характера и умственных способностей. Позднее характерный феномен на энцефалограмме, повторяющиеся пики на частоте 14 и 5 Гц, считался указанием на тяжелое расстройство личности. О хромосомной аномалии XYY до сих пор ведутся споры, но нельзя отрицать того факта, что она присутствует у огромного количества мужчин, не проявляющих никаких признаков агрессивности или антисоциального поведения. Ну и вишенка на торте – когда Ричарда Спека обследовали подробнее, оказалось, что геном у него совершенно нормальный и никакой дополнительной Y-хромосомы нет.

Спек, умерший позднее в тюрьме от сердечного приступа, говорить с нами не захотел. Это был один из необычных случаев, когда мы связались с начальством тюрьмы и то разрешило нас впустить, но Спека о нашем визите не предупредили, а перевели к нашему приходу в изолятор, чтобы мы смогли заглянуть к нему в камеру. Мы издалека услышали его крики – он орал и ругался, а остальные заключенные его поддерживали. Оказалось, надзиратель хотел показать нам коллекцию порнографии, которую Спек хранил у себя, а тот яростно воспротивился такому вторжению. Заключенные терпеть не могут никакого шмона; их камеры – единственное подобие личного пространства, которое у них осталось. Пока мы шли по тюремному блоку, разделенному на три части, с разбитыми окнами и птицами, летающими под потолком, надзиратель предупредил нас держаться середины, чтобы до нас не долетали фекалии и моча из камер.

Поняв, что это нас ни к чему не ведет, я шепнул надзирателю, что мы пройдем мимо камеры Спека по коридору, не останавливаясь возле нее. Нынешние протоколы посещения тюрем не позволили бы нам явиться к нему без предупреждения; собственно, все наше исследование очень бы осложнилось.

В отличие от Кемпера или Хайренса, Спек не был образцовым заключенным. Как-то раз он соорудил самогонный аппарат, который хранил в потайном ящике в деревянном рабочем столе охранника. Алкоголя он почти не давал – зато давал запах, и охрана сходила с ума, пытаясь отыскать источник. В другой раз Спек нашел раненого воробья, залетевшего в разбитое окно, и выходил его. Когда тот достаточно поправился, Спек приучил его сидеть у себя на плече, привязав за ногу шнурком. Однажды охранник сказал ему, что в тюрьме держать питомцев запрещено.

– Запрещено? – рявкнул Спек, а потом подошел к работающему вентилятору и швырнул птичку на лопасти.

Охранник в ужасе воскликнул:

– Я думал, ты его любишь.

– Любил, – ответил Спек. – Но если я не могу его держать, то и никому другому он не достанется.

Мы с Бобом Ресслером встретились со Спеком в допросной Джолиета, в присутствии его тюремного консультанта – этот человек выполняет функции кого-то вроде куратора в старшей школе. Как Мэнсон, Спек предпочел усесться во главе стола, забравшись на стоявший там железный шкафчик. Я начал с того, что рассказал ему, что нам нужно, но он не собирался с нами говорить, только сыпал ругательствами в адрес «гребаного ФБР», которое собралось обыскать его камеру.

Когда я смотрю на этих людей, когда сижу напротив них за столом в допросной тюрьмы, первое, что я пытаюсь сделать, – это представить себе, как они держались и говорили в момент совершения преступления. Я готовлюсь, изучая материалы дел, чтобы знать, что каждый натворил и на что способен, а в тюрьме стараюсь спроецировать данную информацию на человека, сидящего напротив меня.

Любой допрос в полиции – это попытка соблазнения. Стороны пытаются соблазном выманить друг у друга информацию. Надо знать особенности собеседника, чтобы понять, с какой стороны к нему лучше подойти. Яростью или осуждением ничего не добьешься. (Ах ты, ублюдочный садист! Сожрал, значит, ее руку?) Надо решить, на что он откликнется. С некоторыми, вроде Кемпера, можно говорить прямо и по существу, если ты уверен, что знаешь все факты и им тебя не провести. С другими, вроде Ричарда Спека, я научился применять более агрессивный подход.

Вот мы сидим в допросной, и Спек делает вид, что игнорирует нас, поэтому я обращаюсь к консультанту. Это был приятный, общительный человек, умевший рассеять враждебную атмосферу – одно из качеств, на которое мы всегда обращаем внимание у тех, кого обучаем на переговорщиков. Я заговорил о Спеке, как будто его не было в комнате.

– Знаете, что он натворил, ваш парень? Убил восемь телочек. И некоторые были очень хорошенькими. Он отобрал восемь отличных задниц у нас у всех. Как думаете, это справедливо?

Боб явно меня не одобряет. Ему не хочется опускаться до уровня убийцы, и он в возмущении от того, что я смеюсь над покойницами. Естественно, я с ним согласен, но в подобных ситуациях приходится делать то, что нужно.

Консультант что-то мне отвечает, и мы продолжаем перебрасываться репликами в подобном ключе. Это было бы похоже на разговоры в школьной мужской раздевалке – если бы мы не говорили о жертвах убийства, что превращает ситуацию из забавной в жуткую.

Спек какое-то время слушает, потом трясет головой, цокает языком и восклицает:

– Да вы гребаные психи! Похоже, граница между мной и вами совсем тонкая.

Я поворачиваюсь к нему:

– Но как ты, черт тебя дери, трахнул восемь девчонок за один раз? Что ты ешь на завтрак?

Он смотрит на нас как на пару безмозглых придурков.

– Я не трахал их всех. Это потом в газетах раздули. Я трахнул только одну.

– Ту, что была на диване? – спрашиваю я.

– Ага.

Как бы жестоко и отвратительно это ни звучало, кое-что мне этот обмен репликами говорит. Во-первых, Спек, хотя враждебный и агрессивный, не считает себя таким уж мачо. Он понимает, что не может контролировать всех женщин одновременно. Он пользуется возможностью – насилует одну, и ему этого достаточно. Из фотографий с места преступления мы знаем, что он выбрал ту, которая лежала на диване лицом вниз. Она уже была для него не личностью, а только телом. С ней не надо было контактировать как с человеческим существом. Мы уже поняли, что он не особо сообразителен. И относительно простое дело – ограбить дом – быстро скатывается у него до массового убийства. Он признается, что убил женщин не в сексуальной лихорадке, а для того, чтобы они не могли его опознать. По мере того как будущие медсестры возвращались к себе, он запирал их – одну в спальне, одну в шкафу, – как лошадей в стойла. Он понятия не имел, как справиться с ситуацией.

Любопытно, что он также заявил, будто рана, с которой он обратился в больницу и которая впоследствии привела к его поимке, была получена не в результате попытки суицида, а в пьяной драке. Сам не понимая важности своих слов, он дал нам понять, что хочет, чтобы его считали «прирожденным дьяволом» и мачо, а не жалким неудачником, который не сумел даже руки на себя наложить.

Сидя напротив него и слушая, я начинаю прокручивать всю эту информацию в голове. Она говорит мне много не только о Спеке, но и вообще об этом типе преступлений. Иными словами, когда я столкнусь с подобным сценарием в будущем, то смогу лучше представить себе преступника. Что, собственно, и является главной целью нашей программы.

Когда мы обрабатывали данные своих исследований, я старался отходить от научной психологической терминологии и предлагать более ясные концепции, доступные сотрудникам правоохранительной сферы. Сказать детективу в участке, что он должен искать параноидного шизофреника – неплохой интеллектуальный вброс, но это вряд ли поможет ему поймать НС. Одна из главных классификаций, которую мы предлагали, заключалась в разделении преступников на три типа, как то: организованный, дезорганизованный или смешанный. Люди вроде Спека помогали нам изучить дезорганизованный тип.

Спек рассказал мне, что детство у него было неблагополучным. И правда, единственный раз, когда я видел, что он задет за живое, – это когда я спросил его о семье. К двадцати годам он почти сорок раз был арестован, женился на пятнадцатилетней девочке, которая родила ему ребенка, и бросил ее пять лет спустя, разгневанный и разочарованный. Он сам говорил, что не убил ее только потому, что поленился. Зато он убил несколько других женщин, включая официантку в дешевом баре, отвергшую его авансы. За несколько месяцев до убийства медсестер он ограбил и изнасиловал шестидесятипятилетнюю женщину. Обычно жестокое изнасилование пожилой жертвы указывает на преступника совсем молодого, возможно тинейджера, без особого опыта, уверенности и ловкости. Спеку на момент изнасилования было двадцать шесть лет. Если возраст преступника в этом уравнении увеличивается, его искушенность и уверенность в себе, соответственно, снижаются. Именно такое впечатление произвел на меня Ричард Спек. Хотя ему и было под тридцать, его поведение даже для преступника казалось совсем подростковым.

Надзиратель захотел показать нам еще кое-что, прежде чем мы уйдем. В Джолиете, как и в других тюрьмах, проводился психологический эксперимент. Считалось, что мягкие пастельные цвета снижают уровень агрессии, и академические теории это подтверждали. Например, полицейских-качков помещали в комнаты розового или желтого цвета – оказалось, что там они не могут поднимать вес, с которым обычно справлялись.

И вот надзиратель ведет нас в комнату в дальнем конце блока и говорит:

– Вроде как розовые стены должны снимать агрессию у преступника. И если его посадить в такую комнату, он должен успокоиться и присмиреть. Загляните-ка внутрь, Дуглас, и скажите мне, что вы видите.

– Но краски на стенах почти нет, – заметил я.

Он отвечал:

– Ага, нет. Парням, понимаете ли, не нравятся эти цвета. Они обдирают краску со стен и жрут.

Джерри Брудос был обувным фетишистом. Остановись он на этом, с ним не было бы проблем. Но по вине целого стечения обстоятельств, включая доминирующую мать, которая часто наказывала маленького Джерри, и его собственные навязчивые идеи, все зашло куда дальше – от простых странностей до кровавых преступлений.

Джером Генри Брудос родился в Южной Дакоте в 1939 году и вырос в Калифорнии. В пять лет он нашел на местной свалке пару лаковых лодочек на шпильках. Когда он принес их домой и примерил, мать в ярости приказала срочно выкинуть туфли. Но Джерри оставил их себе и спрятал, а мать нашла, сожгла на глазах сына и наказала его. К шестнадцати годам, когда они жили в Орегоне, он уже регулярно пробирался в соседские дома и крал женскую обувь, а частенько и белье, чтобы потом потихоньку примерять. На следующий год его арестовали за нападение на девушку: он заманил ее к себе в машину и велел раздеться, чтобы посмотреть на нее голую. Ему назначили принудительный курс психотерапии в госпитале штата в Салеме; тамошние врачи сочли, что опасности для общества он не представляет. По окончании старшей школы и недолгой службы в армии, откуда его демобилизовали досрочно из-за психологических причин, он продолжил проникать в чужие дома, красть туфли и белье – иногда натыкаясь на хозяек, которых он придушивал, чтобы они отключались. Брудос из чувства долга женился на девушке, с которой потерял девственность. Он поступил в училище и выучился на электрика.

Шесть лет спустя, в 1968-м, будучи отцом двоих детей и продолжая свои вылазки за сувенирами, Брудос открыл дверь девятнадцатилетней Линде Слоусон, у которой была назначена встреча для продажи энциклопедий. Девушка ошиблась адресом, но Брудос, воспользовавшись возможностью, затащил ее в подвал, а там забил до смерти и задушил. Труп он раздел догола и стал примерять на него свою коллекцию нарядов. Прежде чем избавиться от тела, привязав к нему сломанную коробку передач и сбросив в реку Уилламетт, Брудос отрезал у него левую стопу, обул в одну из своих драгоценных лодочек на шпильке и запер в холодильнике. В следующие несколько месяцев он убил еще трижды. При этом он отрезал жертвам груди и делал с них слепки. Его опознали несколько студенток, которых он приглашал на свидание, рассказывая одну и ту же историю, так что полиция выследила его на предполагаемом месте встречи. Он все рассказал и признал себя виновным, когда стало ясно, что сослаться на невменяемость не выйдет.

Мы с Бобом Ресслером допрашивали Брудоса по его постоянному месту жительства – в тюрьме штата Орегон в Салеме. Он был коренастым и круглолицым, вежливым и готовым к сотрудничеству. Но когда я его спросил о совершенных преступлениях, он заявил, что как-то потерял сознание из-за гипогликемии и ничего не помнит.

– Знаете, Джон, у меня сахар сильно упал – я в тот момент мог сигануть с крыши и даже не понять, что делаю.

Интересно, что когда Брудос давал признательные показания в полиции, то припомнил все до мельчайших деталей и указал, где искать тела и улики. Мало того, он непреднамеренно выдал себя, когда подвесил один из трупов на крюк в гараже одетым в один из своих любимых нарядов и туфли, а потом положил снизу зеркало, чтобы видеть гениталии жертвы. Снимая, он, сам не заметив, запечатлел свое лицо на фотографии.

Несмотря на заявления о гипогликемических обмороках, Брудос демонстрировал многие черты организованного преступника. Все началось с его детских фантазий. Подростком, живя на ферме, он фантазировал, как загоняет девочек в темный туннель, где принуждает делать то, что ему хочется. Один раз ему действительно удалось заманить девочку в сарай; он приказал ей раздеться, чтобы сфотографировать. Впоследствии это поведение развилось у него во взрослые преступления, но в то время он был слишком наивным и неискушенным, так что не мог придумать ничего лучше фотографирования своих обнаженных жертв. После фотосессии в сарае он запер девочку в элеваторе и вернулся к ней некоторое время спустя, переодевшись и причесавшись по-другому – якобы теперь он Эд, брат-близнец Джерри. Он отпустил перепуганную жертву, объяснив, что Джерри проходит интенсивную психотерапию и очень просит ее никому не рассказывать, иначе у него будут большие проблемы и лечение не поможет.

В случае Джерри Брудоса, наряду с классической эскалацией, мы наблюдали постоянное совершенствование фантазий. Это стало гораздо более серьезным открытием, чем все, что он сказал нам напрямую. Хотя Кемпер и Брудос сильно различались в том, что касалось их целей и модус операнди, у обоих – и у множества других – присутствовали навязчивые фантазии и совершенствование техники от одного преступления к другому. Кемпер предпочитал хорошеньких студенток, которые ассоциировались у него с матерью. Не такой искушенный и менее интеллектуальный Брудос довольствовался случайными жертвами. Но навязчивое увлечение деталями было у них одинаковым и обоих привело в тюрьму.

Взрослым Брудос заставлял свою жену Дарси одеваться в его фетишистские наряды и подчиняться фотографическим ритуалам, хоть она и была простой женщиной, не склонной к авантюрам, стеснялась этого и боялась мужа. Он предавался сложным фантазиям о сооружении камеры пыток, но был вынужден ограничиться гаражом. В этом гараже он держал запертый морозильник, где хранил отрезанные части тела жертв. Когда Дарси собиралась готовить мясо на ужин, она должна была сообщать Джерри, какой кусок ей нужен, и тогда он ей его приносил. Она часто жаловалась подругам, что ей было бы гораздо удобнее самой брать мясо из морозильника, но, несмотря на неудобство, не считала это достаточно странным, чтобы обратиться в полицию. А может, и считала – просто боялась кому-то рассказать.

Брудос представляет почти классический пример преступника, который начал с безобидных причуд, переживая постепенную эскалацию – от найденных на помойке туфель к одежде сестры и кражам у других женщин. Сперва он просто таскал белье с веревок, потом начал выслеживать женщин в туфлях на каблуках и проникать в пустые дома, потом осмелел и стал покушаться на хозяек. Поначалу ему хватало просто примерять одежду, но со временем захотелось большего возбуждения. Когда одна из жертв отказалась раздеться перед ним, он пригрозил ей ножом. Он не убивал до тех пор, пока случайная девушка сама не постучалась к нему в двери. Но когда он убил ее и осознал, какое это принесло удовлетворение, то стал повторять снова и снова, каждый раз переходя на новую ступень уродования трупа.

Я не хочу сказать, что каждый мужчина, которого привлекают туфли на шпильках или кружевные лифчики и трусики, обречен стать преступником. Будь это так, большинство из нас уже сидели бы за решеткой. Но, как свидетельствует случай Джерри Брудоса, подобная парафилия может развиваться, а еще она является ситуационной. Позвольте, я приведу пример.

Некоторое время назад неподалеку от тех мест, где я жил, директор начальной школы вроде как увлекся детскими ножками. Он играл с учениками в игру: щекотал им пятки, пока те не рассмеются. Если им удавалось сдержаться, директор платил победителям деньги. Родители забили тревогу, когда узнали, что дети тратят в местном торговом центре суммы, которых им не выделяли. Когда окружной комитет уволил директора, многие запротестовали: он был славным человеком, имел постоянную девушку, его любили и дети, и родители. Учителя считали, что его оговорили. Да и вообще: даже если ему и нравилось щекотать детям пятки, кому это повредило? Он никогда не приставал к детям и не пытался их раздевать. Это был не тот человек, который может сорваться с катушек или похитить ребенка, чтобы удовлетворить свою извращенную страсть.

Я с этой оценкой был согласен. Опасности для общества он в этом смысле не представлял. Я встречался с ним – он вел себя вежливо и дружелюбно. Но представьте себе, что во время такой игры какая-нибудь девочка неожиданно заплакала, закричала или пригрозила пожаловаться на него. В панике он вполне мог бы убить ребенка, просто не видя другого выхода из ситуации. Когда из школы обратились ко мне за советом, я сказал, что они поступили правильно, уволив директора.

Примерно в то же время меня вызвали в Виргинский университет – кто-то повадился сбивать студенток с ног, валить на землю и снимать с них модные сабо на деревянной подошве. К счастью, ни одна из девушек серьезно не пострадала, поэтому полиция, как городская, так и в кампусе, относилась к этому делу как к шутке. Я встретился с полицейскими и администрацией университета, рассказал о Брудосе и других фетишистах, с которыми имел дело, и нагнал на них страху, после чего официальное отношение к этим эпизодам резко изменилось, и они прекратились.

Изучая постепенное прогрессирование Джерри Брудоса до маньяка-убийцы, я задаюсь вопросом: что было бы, получи он вовремя помощь или хотя бы понимание – вдруг процесс бы остановился?

В случае Эда Кемпера мы имеем дело с убийцей, сформированным эмоционально тяжелым детством. Дело Джерри Брудоса я нахожу не таким однозначным. Конечно, парафилия присутствовала у него с ранних лет. Он был совсем маленьким, когда нашел на свалке пару лодочек, очаровавших его. Но во многом это очарование объяснялось тем, что раньше он не видел ничего подобного. Его мать таких туфель не носила. Потом, когда она отреагировала так резко, они стали для него запретным плодом. Вскоре он украл туфли у учительницы. Но она, узнав об этом, удивила его своей реакцией: вместо упрека она спросила, почему он это сделал. Таким образом, он получил двойственное послание от взрослых женщин о том, что натворил, и это предположительно врожденное увлечение постепенно стало трансформироваться в нечто куда более грозное и опасное.

Что случилось бы, распознай взрослые вовремя, к чему идет дело, и предприми они эффективные меры для обуздания его стремлений? К сожалению, когда убийство уже произошло, что-то делать слишком поздно. Но можно ли обратить процесс вспять на других стадиях? Благодаря исследованиям и моей работе с тех пор я пришел к очень, очень пессимистическим выводам насчет вероятности психологической реабилитации для большинства убийц на сексуальной почве. Если что-то и можно сделать, то гораздо раньше, задолго до того, как они превратят фантазию в реальность.

Когда моя сестра Арлен была подростком, наша мама говорила, что может все понять о ее парнях, просто спросив, как они относятся к своим матерям. Если парень испытывал к матери любовь и уважение, это впоследствии выражалось и в его отношениях с женщинами. Если он говорил, что его мать – сука, развратница и шлюха, велики были шансы, что и на других женщин он будет смотреть так же.

Мой собственный опыт подтверждает, что мама была права. Эд Кемпер в Санта-Крузе, Калифорния, выложил трупами дорогу к той жертве, которую по-настоящему хотел убить, – своей матери. Монти Рисселл, который подростком изнасиловал и убил пятерых женщин в Александрии, Вирджиния, сказал нам, что, если бы ему позволили остаться с отцом, а не с матерью после развода, он, скорее всего, стал бы адвокатом, а не пожизненным обитателем тюрьмы Ричмонд, где мы разговаривали с ним.

Благодаря Монти Ральфу Рисселлу многие фрагменты нашего пазла встали на свои места. Монти, младшему ребенку в семье, было семь лет, когда его родители развелись и мать с детьми переехала в Калифорнию, где снова вышла замуж и проводила все время с новым мужем, совсем не уделяя внимания детям. Монте рано начал попадать в неприятности – рисовал непристойные граффити в школе, пробовал наркотики, а однажды подстрелил в ссоре кузена из воздушного ружья. Он утверждал, что ружье подарил ему отец, но после той стрельбы разломал его пополам и как следует отлупил Монти стволом.

Когда Монти было двенадцать, второй брак матери тоже распался, и семья вернулась в Вирджинию. Монти сказал нам, что винил в разводе себя и сестру. С тех пор его проступки становились все серьезнее: вождение без прав, воровство, угон машины, а потом изнасилование.

Переход к убийствам был весьма показательным. Все еще в старшей школе, на условном сроке и в ходе принудительной психотерапии как одного из условий УДО он получает письмо от своей девушки. Она на год опережает его в учебе и сейчас уже в колледже; в письме она сообщает Монти, что их отношения окончены. Он немедленно прыгает в машину и мчится в колледж, где видит девушку с новым бойфрендом.

Вместо того чтобы что-то предпринять и выплеснуть свой гнев на человека, который его вызвал, Монти возвращается в Александрию, накачивается пивом и несколько часов сидит в машине на парковке своего жилого комплекса, погруженный в раздумья.

В два или три часа утра появляется другая машина – в ней сидит женщина, одна. Монти приходит в голову возместить себе то, чего он лишился. Он подходит к машине женщины, наставляет на нее пистолет и уводит за собой в уединенное место за домами.

Рисселл был спокоен, собран и уверен, рассказывая о том моменте нам с Бобом Ресслером. Я заранее проверил его коэффициент интеллекта – больше 120. Не могу сказать, что заметил у него раскаяние или сожаление – за исключением редких случаев, когда преступник приходит с повинной или совершает самоубийство, жалеют они только о том, что их поймали и посадили в тюрьму. Но он не пытался выгородить себя, и я чувствовал, что он рассказывает все как было. В поведении, которое он успел описать и которое описывал дальше, для нас содержалось несколько важных подсказок.

Во-первых, инцидент произошел после тяжелого события в жизни Монти – мы называем его стрессором. Этот паттерн мы наблюдали снова и снова. Что угодно может стать стрессором – всех нас волнуют разные вещи. Но два самых распространенных – неудивительно – это потеря работы и расставание с женой или девушкой. (Я говорю с женой или девушкой, потому что, как уже упоминалось выше, практически все серийные убийцы – мужчины. О причинах мы еще поговорим.)

В результате изучения людей вроде Монти Рисселла мы начали понимать, что стрессоры настолько влияют на динамику серийного убийцы, что, глядя на место преступления, можно достаточно точно предсказать, какой именно стрессор сработал в данном конкретном случае. В деле об убийствах на Аляске, которым занимался Джуд Рей, – я упоминал о нем в главе 4 – время и особенности тройного убийства женщины и двух ее дочерей позволили Джуду утверждать, что убийца потерял и девушку, и работу. Имели место обе эти травмы. В действительности девушка бросила нашего парня ради его начальника, который затем его уволил, чтобы не мозолил глаза.

И вот Монти, увидев свою подругу с ухажером из колледжа, в ту же ночь совершает свое первое убийство. Это само по себе весьма значимый фактор. Но подробности – как и почему все произошло – говорят нам еще больше.

Как оказалось, жертва Рисселла была проституткой, а это означает две вещи: она не так боялась секса с незнакомцем, как обычные женщины; и, хоть и напуганная, наверняка боролась за жизнь. Поэтому, когда они остались наедине и он, под прицелом пистолета, собрался ее изнасиловать, она попыталась разрядить ситуацию, задрав юбку и спросив нападающего, как ему нравится заниматься сексом и какую он предпочитает позу.

– Она спросила, как мне больше нравится, – сказал он нам.

Но вместо того чтобы смягчить его и успокоить, такое поведение с ее стороны приводит Монти в еще большую ярость. «Как будто это сука все контролирует». Она, наверное, симулировала два или три оргазма, чтобы утихомирить его, но это только осложнило ее положение. Раз она «наслаждается» изнасилованием, значит, все женщины и правда шлюхи. Она перестала быть для него человеком, и ему стало гораздо легче решиться на убийство.

Тем не менее другую жертву он отпустил, когда она сказала, что ухаживает за больным отцом – у него рак. Брат Рисселла болел раком, поэтому он мог идентифицировать себя с ней. Она осталась для него личностью, в противоположность проститутке или молоденькой медсестре, на которую набросился Ричард Спек, пока она лежала связанной на диване лицом вниз.

Однако это указывает и на причину, по которой трудно давать общие советы, что делать при изнасиловании. В зависимости от личности насильника и его мотивации лучшей тактикой может быть как согласие, так и сопротивление. И оба могут оказаться провальными. Сопротивление так называемому самоутверждающемуся насильнику может заставить его остановиться. Сопротивление насильнику, возбуждающемуся от злости, – если только жертва не достаточно сильная или быстрая, чтобы сбежать от него, – может привести к убийству. Изображать наслаждение тоже не лучшая стратегия. Изнасилование – преступление злобы и вражды, а также контроля и власти. Секс имеет здесь лишь побочное значение.

После изнасилования женщины, похищенной с парковки, Рисселл еще не решил, что будет делать с жертвой. Но в этот момент она поступает самым логичным, по мнению большинства, образом – пытается сбежать. Он снова думает, что она контролирует ситуацию. Вот как он это описал – мы процитировали его слова в статье о своем исследовании для «Американского психиатрического журнала»:

«Она бросилась бежать в овраг, и я ее схватил. Взял в захват за шею. Она была выше меня ростом. Я начал ее душить… она споткнулась… мы скатились по склону в воду. Я ударил ее головой о камень и подержал под водой».

Таким образом, поведение жертвы не менее важно для анализа преступления, чем поведение преступника. Относилась ли жертва к группе повышенного риска? Что она сказала или сделала, раздразнило это убийцу или, наоборот, сдержало? Какова была динамика их столкновения?

Рисселл находил своих жертв прямо в жилом комплексе. После первого убийства все табу для него были сняты. Он понял, что смог это сделать, получить удовольствие и выйти сухим из воды. Если бы нас привлекли к расследованию его дела и попросили составить профиль НС, мы описали бы человека с определенным опытом – возможно, насильственных преступлений, близких к убийству, – каковым он действительно обладал. Честно говоря, мы, скорее всего, ошиблись бы с возрастом: на момент первого убийства Рисселлу едва исполнилось девятнадцать, а мы рассчитывали бы найти мужчину от двадцати пяти до тридцати.

Но дело Рисселла показывает, что возраст в нашей работе – понятие относительное. В 1989 году Грег Маккрэри из моего отдела расследовал серию убийств проституток в Рочестере, Нью-Йорк. В сотрудничестве с капитаном Линдой Джонсон, первоклассной полицейской, Грег разработал подробный профиль и предложил стратегию, которая действительно привела к аресту и успешному осуждению Артура Шоукросса. Когда впоследствии мы пересмотрели тот профиль, то поняли, что Грег описал его совершенно точно – расу, тип личности, работу, домашний уклад, машину, хобби, знакомство с местностью, отношения с полицией, – за исключением возраста. Грег указывал на мужчину под тридцать, уже свыкшегося с мыслями об убийстве. На самом деле Шоукроссу было сорок пять. Оказалось, он пятнадцать лет просидел в тюрьме за убийство двоих детей (подобно проституткам и престарелым, дети – легкая мишень), что и вынудило его сделать паузу. Спустя несколько месяцев после выхода по УДО он продолжил с того же места, где остановился.

Монте Рисселл, как и Артур Шоукросс, находился на УДО в момент совершения убийств. И, как Эд Кемпер, сумел убедить психиатра, что совсем поправился, хотя одновременно убивал людей. Это напоминает старую шутку о том, сколько психиатров требуется, чтобы заменить лампочку, – ответ «один», но только если лампочка хочет меняться. Психиатры и другие специалисты по психическому здоровью привыкли опираться на слова пациентов при отслеживании их прогресса, а это означает, что пациент хочет «вылечиться». Вот почему их бывает легко провести, а лучшие представители этой профессии скажут вам, что единственным надежным предиктором рецидива насилия является предыдущая история пациента. Одним из наших достижений я считаю предупреждение психиатрического сообщества об ограниченной эффективности самоотчетов у преступников. По самой своей природе серийный убийца или насильник – манипулятор, нарцисс и полный эгоцентрик. Он скажет советнику по УДО или тюремному психиатру то, что они хотят слышать, лишь бы выбраться из тюрьмы или остаться на свободе.

По мере того как Рисселл описывал нам дальнейшие убийства, мы отмечали его прогрессирование. Вторая жертва начала засыпать его вопросами:

– Она хотела знать, почему я так поступаю, почему я выбрал ее, есть ли у меня девушка, что у меня за проблема, что я собираюсь делать.

Она вела машину под прицелом пистолета и, как и первая, попыталась сбежать. В этот момент он понял, что придется ее убить, и несколько раз ударил ножом в грудь.

Третье убийство далось ему совсем легко. Из предыдущего опыта он усвоил, что нельзя позволять жертве разговаривать с ним – надо, чтобы она оставалась для него безличной.

– Я думал… я уже двоих убил. Могу убить и эту тоже.

На этом этапе своего прогрессирования он отпустил женщину, ухаживавшую за больным отцом. Но при двух последних убийствах Рисселл исполнил свои намерения: одну жертву он задушил, а другой нанес от пятидесяти до ста ударов ножом – по его собственной оценке.

Как практически все остальные, Рисселл показал нам, что фантазия возникает гораздо раньше, чем начинаются настоящие изнасилования или убийства. Мы спросили его, откуда он почерпнул свои идеи. Оказалось, из разных источников, но одним из них, сказал он, были статьи о Дэвиде Берковице.

Дэвид Берковиц, известный изначально как Убийца с 44-м калибром и как Сын Сэма после того, как он начал отправлять письма в газеты, наводя ужас на весь Нью-Йорк, по типу личности являлся скорее убийцей-фанатиком, нежели серийным. Почти год – с июля 1976-го по июль 1977-го – им было убито шестеро мужчин и женщин и еще больше ранено. Все находились в машинах, припаркованных в уединенных местах, и во всех стреляли из мощного пистолета.

Как многие серийные убийцы, Берковиц вырос в приемной семье, о чем не знал сам, пока не оказался в армии. Он хотел, чтобы его отправили во Вьетнам, но оказался в Корее, где получил свой первый сексуальный опыт – с проституткой, от которой заразился гонореей. Демобилизовавшись и вернувшись в Нью-Йорк, он начал искать биологическую мать: оказалось, та жила с дочерью, его сестрой, в Лонг-Бич на Лонг-Айленде. К его изумлению и разочарованию, они не хотели иметь с ним ничего общего. Он и раньше был робким, неуверенным в себе и вечно хмурым, а теперь превратился в настоящего потенциального убийцу. Стрелять он научился в армии; поехав в Техас, Берковиц обзавелся «бульдогом» от «Чартер Армз» 44-го калибра – большим мощным пистолетом, с которым чувствовал себя крутым и властным. На нью-йоркских свалках он практиковался в стрельбе по мелким мишеням, добиваясь неплохих результатов. Днем он работал на почте, а по ночам выходил на охоту.

Мы встретились с Берковицем в тюрьме штата в Аттике, где он отбывал от двадцати пяти лет до пожизненного срока за каждое из шести убийств, но, хотя на суде признал себя виновным, впоследствии стал это отрицать. В 1979-м он в тюрьме едва не лишился жизни, когда ему, подкравшись сзади, пытались перерезать глотку. На рану пришлось наложить пятьдесят шесть швов; выяснить, кто напал на Берковица, не удалось. Мы приехали к нему без предупреждения, чтобы не подвергать новой опасности. При содействии надзирателя мы заполнили большую часть нашего письменного опросника заранее, так что были во всеоружии.

Для этой встречи я захватил с собой кое-какие визуальные материалы. Как я упоминал, мой отец работал печатником в Нью-Йорке и возглавлял типографский профсоюз на Лонг-Айленде, так что он обеспечил меня экземплярами таблоидов, крупными буквами кричавших с заголовков о «подвигах» Сына Сэма.

Я взял из стопки нью-йоркскую «Дейли ньюс» и передал ее через стол Берковицу со словами:

– Дэвид, через сто лет никто не будет помнить Боба Ресслера или Джона Дугласа, но Сына Сэма не забудут. Видишь ли, прямо сейчас есть одно дело в Уичито, Канзас, – какой-то парень убил уже полдюжины женщин и называет себя Душителем BTK. Это означает «Bind, torture, kill» – «Связать, пытать, убить». И знаешь, он пишет письма и говорит в них о тебе. Говорит о Дэвиде Берковице, Сыне Сэма. Он хочет быть похожим на тебя, потому что на тебя все смотрят. Я не удивлюсь, если он напишет тебе в тюрьму.

Берковиц был не особо харизматичным, но всегда мечтал об известности. У него были ярко-голубые глаза, быстро определявшие, испытывает к нему собеседник искренний интерес или просто насмехается. Когда он услышал мои слова, его глаза загорелись.

– Тебе не дали шанса высказаться в суде, – продолжал я, – поэтому люди знают только, что ты мерзкий сукин сын. Но мы провели уже немало таких бесед и знаем, что у тебя есть и другая сторона – человеческая, на которую повлияло твое детство. И мы хотим дать тебе возможность рассказать о ней.

Эмоций он особо не выказал, но без промедления начал говорить. Признал, что устроил больше двух тысяч поджогов в районе Бруклина – Куинса, которые тщательно задокументировал в своем дневнике. В этом смысле он опять же походил на убийцу-фанатика – одиночку, ведущего подробный дневник. А еще он, в соответствии с этим типом, избегал физического контакта с жертвами. Он не был насильником или фетишистом. Не забирал сувениров. А сексуальное удовлетворение получал собственно от выстрела.

Пожары, которые он устраивал, были мелким хулиганством – он поджигал мусорные урны или заброшенные здания. Как большинство поджигателей, он мастурбировал, глядя на огонь, а потом еще раз, когда пожарные приезжали его тушить. Поджигательство является вторым элементом «триады убийцы» наряду с энурезом и жестоким обращением с животными.

К нашим тюремным интервью я всегда относился как к золотодобыче. Ты очень долго промываешь песок, находя лишь бесполезные камешки, но порой натыкаешься на самородок, и это оправдывает все усилия. С Дэвидом Берковицем вышло именно так.

Очень, очень интересным для нас был тот факт, что, выискивая жертв в укромных местах, он чаще всего подходил к машинам не с водительской стороны, где обычно сидит мужчина, представляющий наибольшую угрозу, а с пассажирской. Это говорит о том, что, стреляя в машину из полицейской стойки, он выплескивал свой гнев и ненависть на женщину. Множественные выстрелы, как множественные ножевые ранения, свидетельствуют о степени его злобы. Мужчина просто оказывался не в том месте не в то время. Между жертвой и убийцей не было, скорее всего, никакого зрительного контакта. Он все делал с расстояния. Берковиц символически обладал своей вымышленной партнершей, даже не персонализируя ее.

Не менее интересной показалась нам информация о том, как Берковиц выходил на охоту по ночам. Золотым самородком стало его заявление, что в случаях, когда ему не удавалось найти подходящую жертву, он возвращался на места прошлых, удавшихся преступлений. Он приходил туда (многие другие серийные убийцы возвращались на места, где выбрасывали трупы) и на могилы жертв, для того чтобы еще и еще раз переживать свои фантазии, буквально катаясь там по земле.

По этой же причине другие серийные убийцы делают фотографии или снимают свои преступления на видео. Когда жертва мертва и труп выброшен, им хочется заново пережить прежнее возбуждение и повторить свою фантазию. Берковиц не нуждался в украшениях, белье, частях тела жертв или других сувенирах. Он сказал нам, что просто вернуться на место преступления было для него достаточно. Потом он шел домой, мастурбировал и опять проживал свой фантастический сценарий.

Это открытие очень нам пригодилось. Сотрудники правоохранительных органов часто говорят, что убийцы возвращаются на место преступления, но раньше они не могли это доказать или объяснить. В ходе разговоров с Берковицем и ему подобными мы убедились, что это предположение верно, хоть и не всегда по тем причинам, которые мы подозревали. Угрызения совести, конечно, могут быть одной из них, но, как показал Берковиц, существуют и другие. Когда начинаешь понимать, зачем преступник определенного типа может заново посетить место преступления, у тебя появляются идеи для планирования стратегии его поимки.

Имя Сына Сэма всплыло из кое-как нацарапанного послания, адресованного капитану полиции Джозефу Борелли, который позднее возглавил следственный отдел Департамента полиции Нью-Йорка. Его нашли рядом с машиной жертв, Александра Изо и Валентины Суриани, в Бронксе. Как все прочие, они были убиты с некоторого расстояния. В записке говорилось (орфография и пунктуация сохранены):

Этот никчемный человечишка стал национальной звездой. Больше сотни детективов вошло в так называемую оперативно-следственную группу «Омега». Дикие, путаные послания продолжались, включая письма в газеты и журналистам лично – в частности, колумнисту Джимми Бреслину. Город был в ужасе. Берковиц сказал, что на работе – на почте – получал огромное удовольствие, слушая, как люди обсуждают Сына Сэма, не зная, что он рядом с ними.

Следующее нападение произошло в Бейсайде, Куинс, но оба, мужчина и женщина, выжили. Пять дней спустя паре в Бруклине повезло меньше. Стейси Московиц погибла на месте. Роберт Виоланте выжил, но от ранения потерял зрение.

В конце концов Сына Сэма поймали, потому что он припарковал свой «Форд-Гэлакси» слишком близко к пожарному гидранту в ночь финального убийства. Свидетель запомнил, что офицер выписывал штраф за неправильную парковку; когда нарушителя отследили, им оказался Дэвид Берковиц. Полицейским, которые пришли за ним, он просто сказал:

– Ладно, вы меня взяли.

После ареста Берковиц объяснил, что Сэм – это его сосед, Сэм Карр, черный лабрадор-ретривер которого, Харви, на самом деле демон трех тысяч лет от роду, приказывавший Дэвиду убивать. Как-то раз он даже выстрелил в собаку из пистолета 22-го калибра, но та выжила. Психиатрическое сообщество тут же признало в Берковице параноидного шизофреника – с учетом отправленных им писем. «Принцесской» из его первого письма была, скорее всего, одна из его жертв, Донна Лория, чью душу Сэм обещал ему после смерти.

Наиболее примечательным для меня в этих письмах – помимо содержания – было то, как менялся его почерк. В первом письме он аккуратный и ровный, а потом постепенно портится, становясь практически нечитаемым. Ошибки встречаются все чаще. Письма как будто написаны двумя разными людьми. Я указал ему на это. Берковиц сказал, что ничего не замечал. Если бы я составлял его профиль, то, опираясь на деградацию почерка, понял бы, что он эмоционально нестабилен и скоро покатится под откос, начнет допускать мелкие ошибки – вроде той парковки у пожарного гидранта, – которые и позволят полиции его поймать. В момент его слабости стоило бы применить какую-нибудь проактивную стратегию.

Я считаю, Берковиц открылся нам потому, что мы предварительно хорошо изучили его дело. В самом начале беседы мы заговорили о той трехтысячелетней собаке, которая приказывала ему убивать. Психиатрическое сообщество приняло эту историю за чистую монету, как будто она объясняла его мотивацию. Но я знал, что он ее выдумал уже после ареста. Поэтому, когда он начал болтать о собаке, я ответил просто:

– Да ну, Дэвид, брось эту чушь. Собака тут ни при чем.

Он засмеялся и кивнул, признавая, что я прав. Мы прочитали целые психологические диссертации по его письмам; в одной его сравнивали с Джерри из пьесы Эдварда Олби «История в зоопарке». В другой пытались разобраться с его психопатологией, анализируя письма буквально по буквам. Но Дэвид просто насмехался над ними, а они попались на его уловку.

Правда в том, что Дэвид Берковиц злился на мать, которая несправедливо обошлась с ним, и на других женщин в своей жизни, рядом с которыми чувствовал себя неадекватно. Фантазии об обладании ими прогрессировали до преступления. Самым важным для нас в его случае были детали.

Благодаря тому, как ловко Боб Ресслер распоряжался нашим грантом, и эффективности, с которой Энн Берджесс обрабатывала результаты бесед, к 1983 году у нас на руках было подробное исследование тридцати шести индивидов. Мы также собрали данные по 118 их жертвам, преимущественно женщинам.

На основании исследования мы разработали систему, позволявшую лучше понимать и классифицировать жестоких преступников. Впервые мы могли убедительно связать то, что происходило у преступника в мозгах, с уликами на месте преступления. Это, в свою очередь, помогало нам лучше ловить маньяков и доказывать их вину. Постепенно мы подходили к ответам на старые вопросы насчет сумасшествия вроде «кто мог сотворить такое?».

В 1988-м мы свели наши выводы в книгу под названием «Сексуальное убийство: Паттерны и мотивы», опубликованную в «Лексингтон Букс». Сейчас вышла уже седьмая ее редакция, но, вне зависимости от того, что мы узнали, мы были едины в убеждении, что «исследование поднимает больше вопросов, чем дает ответов».

Проникновение в разум серийного убийцы – это бесконечный квест. Серийные убийцы по определению «успешные» и учатся на собственном опыте. Поэтому мы обязаны учиться быстрее, чем они.