Олигарх желает жениться

Глава 53

Просыпаться было так больно. В груди все застыло и этот лед, все расширяясь и расширяясь, разрывал меня на части.

Самое страшное, что я отлично понимала, что со мной случилось. Когда на полмига выныривала из белой мути, в мозг било воспоминание и об аварии, и об ударе, расколовшим мне сердце.

И ужас, что я парализована или просто умираю. Взорвавшейся ледяной петардой он бил в мозг, и я снова уплывала в белое, похожее на молоко ничто, подальше от кошмара.

— Мир, ну ты что…? — однажды в мой ужас пробился голос. Хорошо знакомый, но я не могла понять, почему он такой странный. Я помнила его всегда холодным. Даже в самые жаркие минуты он был ледяным. Разве что, был разбавлен насмешкой или злостью. Но это было так редко.

Почему сейчас в нем звучит боль и страх? Их я хорошо слышала, почти так же, как собственный ужас.

Еще было больно телу, его словно демоны рвали на клочья. Может, это хороший признак — раз больно, значит я жива?

— Мир, где ты? — прохрипел голос, и я попыталась сказать, что я вот она, здесь.

Но ничего не вышло, даже губы не пошевелились. Наверное, я все же умерла, а голос просто последнее воспоминание перед уходом в небытие.

Так жаль, я бы хотела слышать его еще. Пусть даже холодный, как я привыкла. Или вот такой, испуганный и хриплый, мне все равно. Главное, чтобы звучал.

— Мир, девочка моя. Ну куда ты опять ушла? Ты здесь нужна. Даньке нужна. Мне… Возвращайся, милая, прошу.

Молоко, в котором я плавала подернулось ледяной корочкой и раскололось. Пошло трещинами и через них начал вытекать мой ужас.

— Больно, — я точно это сказала, потому что голос снова захрипел, еще сильнее.

— Мир, девочка, просыпайся. Я здесь. Я тебе принес цветы — Платон подсказал, а сам бы я точно не догадался, — и меня начали трогать знакомые руки.

Больно. Цветы уже на мою могилу?

— Блядь, да не лапай ты её! Видишь же, в себя приходит. Надо врачей звать, — второй голос я тоже знаю.

— Амаля, не матерись, — прошу, потому что это неправильно, материться над мертвым. Я ведь умерла?

— Дура, какое умерла! Живее всех живых, — голос Амали сползает до шепота, и я опять уплываю в растрескавшееся ледяное молоко. Но теперь мне не страшно. Амаля медик, она точно знает, кто умер, а кто нет.

Я живая, потому что она так сказала.

Только жаль, что тот, первый голос замолчал. Если бы он говорил, я бы осталась здесь, с ним…

— Мирка, очухивайся, поганка такая. Я уже вся пересралась из-за тебя, сдохну скоро.

— Амаля, а почему ты ругаешься? Ты испугалась и у тебя такая реакция, да?

— Дань, — я пытаюсь сказать, но не могу, потому что губы в это время пытаются улыбнуться. А делать два дела одновременно им невыносимо сложно.

— Мирослава, я здесь. И папа тоже здесь, и Амаля. Она из своей Америки приехала к нам в гости — у меня ведь день рождения скоро, и она привезла мне подарок. Только пока не отдала, говорит, раньше времени дарить плохая примета, — этот голос звучит очень деловито, и безумно мне нравится.

Потом ко мне прикасаются прохладные пальцы, забирают себе мою ладонь и гладят ее.

— Мир, девочка моя, как ты меня напугала, — говорит самый первый голос и всё исчезает. И глыба льда из моей груди, и всё трещинах молоко.

Я разлепляю глаза и долго смотрю на лицо Яниса. Какой же он красивый. Почему я раньше этого не замечала? Жаль, что он меня не любит. У него эта, Василина. И другая, в зеленом платье.

— Арсений. Что с ним? — выдавливаю из себя. Почему-то мне нужно знать — вдруг он тоже умер, как я недавно.

Губы Яниса сжимаются в тонкую недовольную линию, но все равно он красивый.

— Забудь про него.

— Почему? Он умер? — мне правда важно это знать — Арс обещал рассказать, зачем Янис на мне женился. Но если Арсений умер, я никогда этого не узнаю.

— Жив, — нехотя произносит Янис.

— Это хорошо, — я прикрываю глаза, потому что теперь мне хочется спать. Но, прежде чем уплыть за грани реального, я слышу непонятные слова:

— Я не отдам ему тебя, Мирослава, даже не надейся. И никому не отдам. Ты моя, и плевать мне на контракт и что ты меня совсем не любишь. Просто ты моя.

Какой же он глупый, этот олигарх…