Освободившись от общества молодого Баскервиля, я сказал своему камердинеру:
— Этот Генри на вид лопух лопухом, а между тем, ему палец в рот не клади, ты заметил Шимс?
— Да-с, — безмятежно отозвался Шимс, — если бы мне потребовалось поместить куда-либо свой палец, то, безусловно, я бы предпочел для него более безопасное влагалище, нежели рот сэра Генри Баскервиля-с.
— Мне послышалось, Шимс, или ты действительно сказал «влагалище»? Разве это слово сюда подходит?
— Это древнее существительное образовано от еще более древнего глагола «влагать»-с. Приготовляйте себе, влагалища неветшающие…
— Цитата из «Будуара феминистки»?
— …сокровища неоскудевающие на небесах-с, куда вор не приблизится, и где моль. гм-хм… не съедает-с, ибо где сокровище ваше, там и сердце ваше будет-с. Лука, 12, 33-34-с.
Но простите-с, кто-то звонит в дверь-с.
Вскоре из прихожей послышался звонкий лай. Я уже и забыл про доктора Мортимера с его искусанной тростью, но это оказался он. Только не подумайте, ради бога, что он-то и лаял — конечно, лаяла его собака, тот самый кокер-спаниель Снуппи, у которого, кажется, был роман с Шимсом, или он как-то был в этом задействован.
Доктор Мортимер оказался худым и сутуловатым человеком средних лет, удивительно похожим на симпатичную рыбу, которая в процессе эволюции решила превратиться в приятную цаплю и уже на две трети осуществила свое намерение. Фигура у него уже была цапельная, а вот взгляд — рыбий. Кроме того, у него имелись лошадиные зубы, чего ни у рыб, ни у птиц не бывает. Доктору Мортимеру вся эта разносортица вполне шла, по крайней мере, смотрелась естественно, если вы понимаете, о чем я. И особенно ему шло отсутствие трости. Потому что ни цапля, ни рыба и ни одно из животных, обладающих зубами лошади, не ходят с подобным аксессуаром. Не будучи лично знаком с древнегреческой Химерой, я, тем не менее, не могу представить даже и ее опирающейся на трость. Так что не удивляюсь, что внутреннее чувство гармонии, заложенное в каждом существе, побуждало его эту трость всюду оставлять, но удивляюсь, что без нее он надсадно прихрамывал. Ведь если она ему не идет, что ж он-то без нее ходить не может?
Однако при всей респектабельности своей профессии доктор Мортимер не оказался поклонником традиционных приветствий.
— Мистер Вустон, не откажите в любезности, позвольте ощупать ваш череп, — с порога взмолился он, приняв у Шимса трость и привычным движением сунув ее под мышку.
— Да щупайте на здоровье, — радушно ответил я, — как говорится, чем богаты, тем и рады. Фамильный череп Вустонов, обкатанный, как галька, в боях и интригах. К сожалению, ничего лучшего предложить не могу, я ж вам не Родди Голосов.
— Ах, этот Голосов, — живо откликнулся Мортимер. — Я часто думаю, что бы я стал делать, будь у меня такой череп, как у него. Наверно, щупал бы с утра до вечера.
— У меня те же мысли по поводу сисек. То есть я не какой-нибудь маньяк, но коль скоро они уже есть, то почему ж этим не пользоваться?
— У этого Голосова странные бугорки на затылке, — продолжил доктор, не пожелав раскрывать тему сисек. — Вроде увеличенной под микроскопом апельсиновой корки.
— Как у испанских мандаринов?
— Совершенно верно, как у них. Невежественные люди говорят, что такие бугорки были на черепах…
— На каких черепахах?
— … на черепах, дорогой Вустон, а не черепахах, обитателей Атлантиды, и они же отличались подобным строением носа — от середины лба и до предела пристойного.
— Черепахи?
— Да нет, какое у черепах вообще может быть строение носа? Вы вообще сталкивались с ними лицом к лицу? Видели это монголоидное нечто?
— Нет.
— Вот то-то же. Но даже не веря в эти сказки про современных атлантов, с любезными вам черепахами или без, я все-таки не могу точно сказать, к какому типу принадлежит этот чудесный экземпляр, то есть череп Голосова. Ах, сделать бы с него слепок да передать в Британский антропологический музей, раз уж пока что невозможно получить оригинал.
— Невозможно? А вы пытались?
— Где уж тут пытаться. Ведь он психиатр, у него знаете какая натренированная реакция. Он пережил революцию… И притом коллеги говорят, что он к антропологом вообще никогда задом не поворачивается. Мол, щупать — щупайте, а со спины не лезьте. Понимает.
И доктор Мортимер горько вздохнул.
— Ну а что с моим-то черепом? — спросил я. — Как поживают бугорки?
— Да что-то он не прощупывается. Вы его не удаляли?
— Мозг Вустонов хоть и обширен, но не настолько, чтобы его пришлось высвобождать таким образом, — произнес я с достоинством.
Между тем возник Шимс и, предварив свою речь деликатным покашливанием, сказал доктору Мортимеру:
— Хочу напомнить о цели вашего прихода к сэру Альберту Вустону сразу после завтрака-с. Вы пришли-с, чтобы исполнить ему народную балладу, популярную в Гримпене-с, и если вам угодно-с, вот рояль. Его, кстати, пора настроить-с.
— Ах да, вы правы, Шимс. Я действительно пришел, дорогой Вустон, чтобы спеть вам эту балладу, пока не поздно.
— Да полно, не беспокойтесь, — ответил я, — вообще-то, в вопросе народных баллад мой принцип: чем позже, тем лучше. Я не знаток фольклора, но мне кажется, что их не исполняют сразу после завтрака, особенно если тот, кто завтракал, отходит после вчерашнего. Вы знаете, что бывает, если джин смешать с большим количеством пива, лечь спать, а потом взять да и сдуру проснуться? Ах, да, еще виски, — добавил я, подумав.
— Джин с пивом? И виски? — профессионально прикинул Мортимер, — как медик, давший клятву Гиппократа, я не имею права петь народные баллады пациенту в таком состоянии.
— Но вы могли бы при этом не выть-с, — настойчиво предложил Шимс.
— То есть как же это так не выть? Это народная баллада о собаке. Нет-нет, решительно, господин Вустон не готов слушать балладу.
— Тем более, — вставил я, — что мой мозг, как только что выяснилось, недостаточно защищен черепом.
— Но вы могли бы хотя бы огласить слова-с, — упорствовал Шимс. — Ведь именно в тексте баллады содержится та информация-с, которую следует принять к сведению, обсуждая с сэром Генри предстоящую поездку в Баскервиль-Холл-с.
— Просто прочесть их? — переспросил Мортимер.
— Именно так-с.
— Но ведь там двадцать строф, — усомнился доктор, и я безмолвно приобщился к его сомнению. Двадцать строф — это в двадцать раз больше, чем следует. Как однажды выразилась тетушка Агата, когда я пространно объяснял ей, почему из гуманных соображений сегодня вечером я не могу повести в театр ее инфернального сына Эндрю, исчадие бездны, истина не может быть столь длинной.
— Вы могли бы прочесть только то, что относится к существу дела-с.
— К существу дела? Но это же бредни невежественных людей!
— Значит, к существу бреден-с.
— Допустим, у бреден есть существо. Но в балладе есть и рефрен!
— Рефрен-с, если угодно, я подтяну-с.
— То есть подвоете?
— Это уж как выйдет-с.
— Ладно, — сказал я, поскольку мне уж стало любопытно, — исполняйте как есть.
— Что значит: исполняйте как есть?! — взъерепенился Мортимер. — Это ж вам не супружеский долг, чтобы исполнять его таким образом.
— Супружеский долг, хотя его и часто сокращают таким же грубым образом, как мы сократим балладу, не исполняют на рояле-с. Поэтому если вы за него присядете-с, мы сможем насладиться разницей этих двух видов сокраще… исполнений-с.
— Кстати, о супружеском долге есть прекрасный анекдот. Как-то раз один лорд…
— Тишина! — провозгласил Мортимер и постучал чайной ложкой по стенке пустого бокала. — Начинаем!
И жутким голосом завыл, неистово лупя по клавишам:
О сын мой, подальше держись от болот
Особенно темною ночью —
Там призрак собачий из ада встает
И жертву найти себе хочет,
Огромен, и черта черней самого,
И пламя клубится из пасти его.
— И пламя клубится из пасти его-с, — подвыл Шимс.
— Гав-гав-гав, — помог Снуппи, внезапно запрыгнув мне на колени, так что я вздрогнул.
Из всех Баскервилей беспутнейшим был
Сэр Хьюго — проклятие рода,
И денно и нощно он пил и кутил,
Плюя на страданья народа,
И тетушка Клер, чтоб его вразумить,
Решила племянника срочно женить.
— Решила племянника срочно женить-с, — подвыл Шимс.
— Гав-гав-гав, — помог Снуппи, входя во вкус.
Но Хьюго к соседу пролез по плющу,
Чтоб выведать облик невесты,
А выведав, охнул и взвыл: «Отомщу,
О тетка, страшись моей мести!»
И с этим вопросом покончить решил,
И тетку за шею ремнем удушил.
— И тетку за шею ремнем удушил-с, — подвыл Шимс.
— Гав-гав-гав-гав-гавррр! — помог Снуппи.
О, кто там несется на быстром коне
В ночи по угрюмым болотам?
Спешит на свиданье к соседской жене
Сэр Хьюго — проклятие рода.
Он едет в долину к двум серым камням,
Но кто это мчится за ним по пятам?
— Но кто это мчится за ним по пятам-с? — подвыл Шимс.
— Гау-гау-гавррр! — помог Снуппи, маниакально посверкивая глазами и норовя сорваться с места; я с трудом удержал его за ошейник.
То демон, уткнувшийся мордою в след,
Как будто большая собака,
Но зверя такого не видывал свет,
Как это исчадие мрака —
Огромен, и черта черней самого,
И пламя клубится из пасти его.
— И пламя клубится из пасти его-с, — подвыл Шимс.
— Гав! Гав! Гав-гав! — помог Снуппи.
Когда на рассвете хмельные дружки
Заехали в эту долину,
Над Хьюго стояла, оскалив клыки,
Огромная черная псина,
И конь вороной по болоту бродил,
И издали ворон за трупом следил.
— И издали ворон за трупом следил-с, — подвыл Шимс.
— Гав-гав-авававав!!! — помог Снуппи.
Ты знаешь теперь эту грозную быль
О страшном исчадии мрака,
Как тетку ремнем задушил Баскервиль,
Его же загрызла собака.
С тех пор, как бедняга коптится в аду,
Проклятьем он стал в баскервильском роду.
Извыв это шекспировское резюме, доктор Мортимер с чувством захлопнул крышку рояля, а Шимс поправил галстук и откашлялся.
— Гав! — подвел итог Снуппи и спрыгнул с моих коленей, как собака, выполнившая свою миссию.