Орхидеи еще не зацвели

Глава 31

Автомобиль, между тем, подъехал, то есть поднесся, и оттуда, высунувшись в окно, точно горгулья, нам энергично помахала Лора Лайонс. Она была за рулем, вернее, должна бы там находиться, потому что невозможно управлять транспортом и при этом торчать из окна. Однако лихая девица это делала. На задних креслах располагались Хьюго Баскервиль — костюмированный, словно только что сошедший с автопортрета, — и гигантский черный пес, занимавший почти весь салон. Компания выглядела, точно одна большая и дружная (в основном, за счет четвероногого друга) семья. «Ага, — подумал я, — это муж, Хью Лайонс, художник, он же внебрачный сын сэра Чарльза. А это их пес Гинефорт, он мухи не обидит». «Но и не защитит, — сварливо отозвался внутренний голос, — до того ли псу, хозяйкой которого является такой монстр, как Лора Френкленд» (внутренний голос еще не привык к тому факту, что рыжей бестии все-таки удалось выскочить замуж, и поэтому он продолжал называть ее по старинке; нельзя слишком многого требовать от внутреннего голоса). «Да, — подхватил я, — тут только и будешь думать, вцепившись в фонарный столб, как бы получше спрятаться, пока тайфун не унесся». «Если бы этот глупый еврей не молился…»— начал было внутренний голос, но побежденный самоцензурой, немедля заткнулся.

Пока мы со внутренним голосом обменивались мнениями, новоявленная миссис Лайонс явилась полностью, включая ноги, которые, в общем-то, никогда не стремилась прятать, зная, что публика ей этого не простит. Когда она попала в мое поле зрения, то уже с лихим видом расшалившейся примадонны прихлебывала украинский напиток, гостеприимно поданный Петлюрой. Мужчины столпились вокруг бестии, не задумываясь, какими последствиями чреват ее оттенок локонов.

— Ну, что там поделывает наша собачка? — игриво спрашивал Генри.

— Она поделывает наше «гав-гав», — столь же игриво отвечала Лора.

В общем, царила ложная стабильность. Казалось, голливудская кинозвезда приехала к солдатам, чтобы поддержать их мужество. Хотя всякий солдат, обладающий здравым смыслом и умением читать в сердцах, кинулся бы от нее врассыпную. Тот же самый стратегический маневр я рекомендовал бы и командному составу, случайно оказавшемуся в сфере ее действия. Может быть, они там, на переднем фронте, избаловались в разговорах о редиске, привыкли властным мановением обращать в бегство армии противников, высокомерно подняв бровь и лениво отряхивая кусочки торфа с сапог, но с этой рыжей бестией их штучки не пройдут. Ее никаким мановением в бегство не обратишь — разве что мановением в нокаут.

Тем временем Лайонс злобно сверкал глазами из машины, мы ведь знаем уже его натуру и помним, какой это скандальный, ревнивый субъект. Нацепить бороду и приставать к приличным людям — вот его суть и метод. Но выскочить без позволения он не дерзал и пока что строил планы на будущее. Разделяя его вольнолюбивые чувства, Гинефорт тихонько поскуливал. Когда снаружи столько новых, интересных, давно не мывшихся людей, и среди них сыны Восточной Европы, которые так любят больших собак и так редко меняют носки, он почему-то должен сидеть в этой тесной будке на колесах, хотя мог бы, даже обязан, бегать, хлестать хвостом и нюхать, нюхать, нюхать.

— Конечно же, я отвезу вас домой, — ворковала Лора, поглаживая Генри по рукаву. — У меня есть машина, мне ее подарил ваш дядюшка, сэр Чарльз, который был настолько добр, что…

— Э, старуха, — подал голос нежный супруг, — мы все в этот драндулет не влезем. Чтоб ты знала, туда даже один перец не впихнется, так что ты не очень-то разлетайся.

— Если бы ты был таким славным зайчиком, — еще сильней заворковала Лора, добавив к курлыканью нотку сюсюканья и обратив искрящиеся бриллианты глаз к Лайонсу, который если и таял от этого, то старался не подавать виду (хоть и темпераментный, но все же муж, а не любовник), — взял бы Гинефошу и дошел бы до конюшен Баскервиль-Холла, а там бы взял лошадь…

— Ты что, у них же белая!!!

— Ну да, с белой лошадью ты, может быть, выглядел бы слегка странно, но ведь здесь темно и никого нет.

— Странно?! Ты это называешь: странно?! С белой лошадью, да в этом костюме, да с Гинефортом, я буду просто конченым придурком. Мне лучше было бы надеть к черному френчу белые теннисные туфли!

— Ну вот и отлично, все выйдет именно так, как ты хочешь. Ты вот что сделаешь, ты сейчас быстренько дойдешь до кладбища, это всего две мили…

— …минимум три, а то и все четыре! — уточнил Хью. — Ночью, через лес, где бегают оборотни.

— Пустяки. Ты возьмешь у дяди Эгберта одну из его отличных черных лошадей, от катафалка, и безо всяких проблем доскачешь домой, здорово, правда?

— Через болота?

— Конечно, радость моя, через болота. А что вам с Гинефошкой грозит? От вас вся живность разбежится, до последнего ежа, тем более что они знают твой характер. Какие еще оборотни! Как бы дядю Эгберта удар не хватил, когда вы постучите к нему в дверь, хотя при его работе, и раз он живет на кладбище, ему нужно быть готовым среди ночи к неожиданностям.

Генри внимательно оглядел Хьюго и пса и изрек:

— Да, я думаю, Лора права.

Остальные весомо кивнули.

— В каждой жизни случается дождь, — ни к селу, ни к городу процитировал Шимс.

— Не, ну вообще там не только оборотни, там еще бродит настоящая собака, которая фамильный призрак… — попробовал возразить Хью, — «огромен и черта черней самого, и пламя клубится из пасти его». А я сын сэра Чарльза, какой-никакой, а Баскервиль…

Но все закричали:

— Да брось ты! Какой пес?! Какой еще Баскервиль?!

— Хьюго Баскервиль, — уточнил Лайонс. — И неспроста я на него похож. Поставьте себя на место адской твари: район Баскервиль-Холла, полнолуние, и посреди всего этого я, вот в таком виде, мчусь на черном коне в ночи по угрюмым болотам.

— Не такие уж они угрюмые, — вставил Генри.

— Угрюмые они или развеселые, — продолжил Лайонс, — это в данном случае неважно. Важно, что ото всего увиденного в ней наверняка проснутся самые темные, пещерные инстинкты. А в ком бы на ее месте не проснулись?

— Пустяки, — сказала Лора. — Если уж так надо ставить себя на место адской твари, то она должна понять: ты занят, с тобой уже есть черный пес. И вообще она подумает, что у нее дежавю, и растеряется.

— Правильно! Правильно! — закричали все.

— Она знает, что уже загрызла Хьюго Баскервиля много веков назад.

— Верно! Верно!

— А ты опять скачешь себе, как ни в чем ни бывало.

— Да! Вот именно!

— Наверняка сама испугается.

— Да! Это точно! Она испугается!

— Я даже представляю, — сказал Шимс, — как она, ошарашенная, плетется вглубь трясины, вопрошая себя: «Что это со мной, маразм? Или всего лишь переутомление?»

Не встретив поддержки, Хьюго горько вздохнул и пошел. Он продолжал сомневаться, что адская тварь наделена такой тонкой душевной организацией, как ей приписывают, и настолько склонна к рефлексии. Гинефорт, выскочив через открытое окно машины, устремился на ним. Он был рад нежданной прогулке, и со звонким лаем урвал в темную чащу, оставив хозяина далеко позади. Художник подозвал пса и нажал на его ошейнике кнопку, отчего в пасти животного загорелась непонятно как просунутая туда лампочка. Стоически вытерпев эту процедуру, Гинефорт визгливо взлаял, плюясь пламенем, и снова ринулся вперед, но вскоре остановился, поджидая хозяина. Хозяин ускорил шаг. Вдвоем они являли собою то еще зрелище. Не знаю, как исчадия ада, но ежи точно разбегутся, да с таким топотом — на зависть легиону бесов.

— Ну что, поехали, — предложил Генри.

— Рукой взмахни, — посоветовал Петлюра. — Вот так: эх-ма!

— Зачем? Зачем? — раздались вопросы.

— Когда говоришь «поехали», надо махнуть рукой. Древний индейский ритуал, — объяснил Петлюра. Блуменфилд вопросительно посмотрел на него, но решил лучше не встревать. Эти анархисты, они с причудами, знаете ли.

— Ладно, поехали, — согласился Генри и махнул рукой. — А вас куда подкинуть-то? Может быть, в Баскервиль-Холл?

Зная Генри не первый день, я заметил некую натянутость в его вопросе — даже без Хью и Гинефорта в автомобиль бы мы не поместились, это ж вам не омнибус, где всем желающим можно висеть на подножке. Генри сделал вид, что этот факт ускользнул от его понимания. Но Блуменфилд — человек нахрапистый, циничный, и он не был столь уклончив:

— В эту таратайку мы не влезем, — прямо заявил он, как человек, у которого на счету столько денег, что незачем скрытничать. И подумав, добавил: — при всем уважении, мэм.

— Я останусь, — сказал Петлюра, — мне надо ребят подождать.

— Кого? — не выдержал Генри, — этих люпус-пролетариев?

— Люпус — это волк, — шепнул мне Шимс.

— Шимс, — напомнил я, — мой Кембридж…

— Ох, и правда, — извинился Шимс. — Все время забываю.

— Они, может, и люпусы, но я-то человек, — сказал Петлюра, тоже где-то нахватавшийся латыни. — Я их командир, я за них отвечаю, и я их должен дождаться.

— Сема, ты герой, — безапелляционно сообщил Блуменфилд.

— Я знаю, — скромно ответил герой, наливая себе, и наливая Блуменфилду.

— Ничего, поезжайте, — сказал Блуменфилд. — Не беспокойтесь. Мы подождем ребят.

— А вы не боитесь? — вдруг заинтересовалась Лора, подозрительно интенсивно искря глазами. Она как будто задумала каверзу, хотя, впрочем, это ее всегдашнее состояние. Она всегда готова предложить миру то, чем захлебнулась Помпея.

— Вы видите эту бутыль, дорогуша? — в свою очередь вдруг заинтересовался Блуменфилд.

— Да, — не стала скрывать Лора. — Ее можно не увидеть, только ее всю выпив.

— А можно чего-то бояться, ее всю выпив? — наводяще спросил Блуменфилд.

— Аааа! — озарено ответила Лора. — Значит, не боитесь.

— Не боимся, — ответил Петлюра. — Мы другого боимся, чтобы наши ребята случайно не укусили еврея.

— Да здесь нет никаких евреев! — воскликнул Блуменфилд. — Это ж еврейское ополчение!

Его логики я не понял, зато Петлюру понял, как никто. Я, как и он, тоже боялся другого. Лора Френкленд — в машине, посреди черных ночных болот, в полнолуние, замыслившая каверзу… тут, знаете ли, насторожишься. Но с другой стороны, и оставаться неприятно — ночь, обездвиженный бронепоезд, вервольфы и хорошая перспектива узнать из первых рук, существует ли среди местной нечисти призрак гигантской собаки, или тут, кроме вампиров и оборотней, больше нет никакой живности. Между прочим, увозя наследника рода Баскервилей, — пришла ко мне филантропическая мысль, — мы делаем хорошее дело, без нас на бронепоезде будет гораздо безопасней. Ведь это кошмар, как-никак, фамильный, а не общего пользования. Адский пес без повода не кинется, и если он кидается на вас, то есть смысл задуматься о причинах — что-то не так в вас самих, в вашем внутреннем мире. Вообще-то известно, что ему нужен Баскервиль, желательно, наследник. Унося ноги (некто грубый сказал бы «задницы»), мы отводим от бронепоезда удар. Конечно, нельзя рассчитывать, что нам дадут за это орден или хоть кто-то будет благодарен, но ведь такова судьба всех, кто творит добро ради добра, а не ради общественного резонанса.

— Хью очень эксцентричный, — ни к селу, ни к городу заявила Лора. — Когда мы познакомились, он творил под псевдонимом Йорк. Но всем говорил, что это его настоящая, родовая фамилия, которой он очень гордится.

— Всякий стал бы гордиться фамилией Йорк, — либерально заметил Шимс, — памятуя, что он Глостер.

— Его второе имя Уолтер. Когда кто-нибудь заводил речь о том, что визуально все это выглядит… нуэ… неподобающим образом, он выходил из себя, начинал кричать, что его родители, почтенные люди, знали об именах побольше, чем какой-то жалкий червяк, что ни в имени Хьюго, ни в имени Уолтер, ни в славной фамилии Йорк не содержится ничего непристойного, они встречаются даже у членов кабинета министров, не говоря о многих поколениях герцогов Йоркских, что трактовать так его имя — клевета и диффамация, и что он обратится в суд и потребует достойную компенсацию за нанесенный моральный ущерб. И продолжал подписывать картины инициалами. Зато халтуры он подписывает «Джонсон».

— Такие штуки сильно сужают аудиторию, — заметил Блуменфилд. — Большинство этого не воспринимает.

— Ваш муж — смелый человек! — одобрил Петлюра.

— Смелость ему понадобится, — констатировал Блуменфилд.

— А мы парню даже не налили… — медленно, укоризненно произнес Генри.

Боже, правда, не налили! От этой мысли я пунцово покраснел, как помидор, на заре чистой юности вдруг узревший случайно обнажившуюся часть тела помидора-девушки. Вообще все как-то приутихли, возможно, тоже запомидорились, но в ночи это не видно.

— Ага, — сказал, наконец, Генри. — Тогда мы поехали.

— На посошок? — спросил Петлюра.

— На посошок, — ответил Блуменфилд.

— Чтоб на эти благословенные болота не пришла касапня, не построила еще один Петербург и не грозила отсель шведам, — провозгласил тост Петлюра.

— Касапня — это кто? — спросил я.

— Большевики, — перевел Блуменфилд.

— Да-да-да, это было бы лишнее! — воскликнул я, живо, с содроганием представив себе нарисованную Сэмом картину.

— Будьмо! — резюмировал Генри.

— Будьмо! — обрадовался Блуменфилд.

— Будьмо! — поддержал Петлюра.

— Что такое «будьмо»? — спросил я.

— Повторите и пейте, — посоветовал Шимс.

— Будьмо! — старательно повторил я. И выпил.