Орхидеи еще не зацвели

Глава 16

Содержимое моих снов в эту ночь меня удивило. Мне снился не тритон, не собака, даже не вервольф, а настоящий кошмар — миссис Бэрримор. Наверно после всего произошедшего мне надо называть ее Элизой и пойти исповедоваться. Или лучше не стоит… в смысле, не следует трепать перед святым отцом имя женщины? Утром, нежась в постели, я думал о том, какого пола последний член квартета Селденов, мужского или женского? Если женского, то замужем ли она, и где в настоящее время живет?

К моему большому облегчению, завтрак в постель мне принес бородатый Бэрримор, похожий на респектабельного Малютку Джона, а не его нежная супруга, видеть которую я был сейчас не готов, тем более вверить ее хлопотам сосуд, стоящий под кроватью. Хватит с нее простыни.

— Отличная погодка, Бэрримор, — бодро кивнул я на раскидистое солнце за окном. — А что, в замке есть привидения?

— Как можно-с, — пророкотал Бэрримор, — такое спрашивать? Конечно, есть. На то и замок-с.

— И что они делают?

— Известное дело, являются-с. В гостиной — мисс Хлоя, мисс Оливия и мисс Алина, вяжут-с.

— Вяжут, и все?

— И все-с. Очень милые пожилые леди, всю жизнь отличались богобоязненным, целомудренным поведением.

— И Мессалина тоже?

— Вы еще спрашиваете-с! Именно мисс Алина, вооруженная канделябром, убила трех ворвавшихся в замок французских солдат, прежде чем армии противника удалось соединенными усилиями прервать ее девичество-с.

— То есть бабушки погибли, обороняя самое дорогое?

— Это была Столетняя война-с.

Когда потом я гулял в саду, до моего уха донеслись голоса, в одном из которых я без труда узнал раскатистое рокотание дворецкого. Другой принадлежал его жене.

— С молодым хозяином не все ладно, Элиза, — сообщил он, стараясь говорить так тихо, чтобы стекла в замке не дрожали, а лишь слегка побрякивали. — Кажется мне, он ненатуральный. Под сим разумеется ненастоящий, сиречь не подлинный.

— Кто бы мог подумать, такой милый джентльмен!

— Он мне сразу показался подозрительным, — продолжил Бэрримор, в отличие от меня пропустивший реплику своей жены мимо ушей. — Как тебе известно, Элиза, господа Грегори и Юджин Мортимеры увлекаются френологией. В течение последних нескольких лет свои познания в этой области они всеми возможными путями и способами стремились передать нашему покойному хозяину, сэру Чарльзу, который недостаточно твердо препятствовал им в этих стараниях.

— Да-да, мой котик.

Оказывается, это болотное чмо и пламенеющий позор Баскервиль-Холла — ее котик!

— Кое-что из этих сведений мне удалось усвоить в те моменты, когда я вносил чай, для чего мне приходилось, уперев поднос с этим напитком себе в район солнечного сплетения, а противоположный край подноса придерживая ладонью и стремясь, чтобы основная поверхность его покоилась на запястье и животе, в то же время другой рукой приотворять тяжелую дверь, перед чем мне приходилось подолгу изыскивать равновесие, ибо не изыскав его, я бы неминуемо опрокинул свою ношу, к большому неудовольствию сэра Чарльза, а также его гостей, тем более, грохот за дверью во время научной беседы их мог бы неприятно поразить…

— Конечно, лапуля, ведь ты не имеешь привычки подслушивать, и всем это известно…

«Лапуля!» — отметил я.

— …но какое отношение все это имеет к молодому наследнику?

— Ты бы лучше не перебивала меня, Элиза, и я б скорей дошел до сути, — предложил Бэрримор и чем-то сердито звякнул. — Господин доктор неоднократно ощупывал череп сэра Чарльза, и поскольку это происходило в гостиной, выходящей в галерею, где висят фамильные портреты, что ты, безусловно, учла, восстанавливая картину происходящего, ибо без учета этого фактора обстоятельства будут не вполне понятны, то я в конце концов, достаточно четко уяснил себе, как должен выглядеть череп настоящего представителя семейства Баскервилей. Приехавший к нам молодой человек таким черепом ни в коей мере не обладает! По крайней мере, в портретах, написанных поздней XVII века, определенно не просматривается с ним общих черт, а более ранние не вполне антропологичны, так что здесь утверждать что-либо трудно. К тому же, сегодня, во время завтрака, он с легким сердцем глумился над самыми трогательными и трагическими страницами истории Баскервилей, чего никак не могло бы произойти, если бы он сознавал свою причастность и принадлежность к этому славному роду.

— Конечно, Джон, это немыслимо.

— Но у него и не череп какого-нибудь авантюриста или мошенника. Я готов поручиться, что по своей знатности этот человек не ниже, а даже выше нашего сэра Генри. В его жилах определенно течет королевская кровь.

— Правда, милый?!

— Это самый настоящий аристократ, Элиза. К тому же, получивший подобающее воспитание. Судя по всем ухваткам, он окончил Кэмбриджский университет; судя по гетрам, он также проходил обучение и в Итонском колледже — наиболее подходящих заведениях для формирования ума и характера отпрыска знатной семьи. И тем не менее, он надевает дурацкую шляпу, причем, тирольскую, и, имитируя американский акцент, приезжает сюда…

— Может быть, деньги, Джон?

— Элиза, мы вместе разбирали его гардероб, и если это гардероб человека, который ощущает недостаток денег или готов ради них рискнуть своей репутацией, то я отказываюсь понимать, какой цели он служит. Дело не только в том, что его составляют вещи преимущественно дорогие, но все эти вещи еще и добротные, и в совокупности они образуют как бы некое гармоническое единство, вроде как симфонию. Видно, что их подбирал человек основательный, респектабельный и законопослушный, существование которого протекает в привычном русле, и который не привык сообразовываться с переменчивыми обстоятельствами, неизбежно сопутствующими жизни любого авантюриста. И все детали его одежды куплены в Лондоне, но не в этом сезоне, что свидетельствует о том, что их обладатель не мог только что сойти с парохода, приплывшего из Америки.

— Да, пупсичек, ты совершенно прав.

«Боже, храни младенцев от такого пупсичка!» — подумал я и гадливо содрогнулся, как от внезапного ощущения жабы в кармане.

— Тем более что, в отличие от собственных чемоданов, этот так называемый сэр Генри вовсе не производит впечатления основательного человека. Эта его альпийская шляпа…

— Может быть, молодой джентльмен этот чемодан у кого-нибудь позаимствовал? Хотя нет, все вещи идеально ему подходят. Котик, помнишь, я говорила, что все его изящные галстуки идеально сочетаются с необычайным оттенком его глаз, а пиджаки — с его прекрасным цветом кожи? К тому же, фраки сшиты по его стройной фигуре. И одна только эта его шляпа кажется каким-то чужеродным элементом, потому что она не сочетается ни с одеждой, ни с ситуацией, ни с его в целом очень милым обликом?

— Так и есть, дорогая, — хмуро заметил Бэрримор.

«Дорогая! — подумал я. — Скажите пожалуйста! Да когда ж они поженились, вчера вечером?»

— Я еще сказала, что если бы к этому представилась хоть малейшая возможность, я бы с этой шляпой что-нибудь сделала.

— Надо всегда верить в лучшее, милая.

«Женщины все-таки более отзывчивы, чем мужчины», — подумал я, вспоминая, с каким равнодушием отнесся к моему «альпийцу» ее брат, а ведь я-то купил эту шляпу, можно сказать, специально для него, по крайней мере, думал в процессе покупки именно о нем.

— Но тогда почему…

В этот момент сквозь узорную калитку проглянуло прекрасное, но сердитое женское личико — испанского типа, только без усов. Его обладательница грозно поманила меня пальцем, гордо вскинула подбородок и темпераментно повела ноздрями. Глаза ее сверкали в лучах солнца, как эбонитовая статуэтка моего дядюшки после того, как ее пожевал скотчтерьер моей тетушки. Хоть и не время мне было отвлекаться на красоток, да еще и безусых, но пришлось подойти.

— Уезжайте отсюда! — сказала она. — Немедленно уезжайте в Лондон!

В ответ я раззявил рот и уставился на нее, ни дать ни взять золотая рыбка, которой доктор сообщил, что у нее синдром Дауна. Испанка еще свирепей сверкнула глазами и нетерпеливо топнула ногой. При этом зубы ее щелкнули, как кастаньеты.

— Зачем же мне уезжать? — спросил я.

— Не требуйте объяснений. — Она говорила тихо, быстро и чуть-чуть картавила. — Ради бога, послушайтесь моего совета! Уезжайте, и чтобы ноги вашей больше не было на этих болотах!

— Но ведь я только что приехал!

— Боже мой, — воскликнула она, не повышая голоса, — почему вы все время спорите! Говорю вам ради вашего же блага, уезжайте! Сейчас же! Вам нельзя здесь оставаться! Тсс! Это машина моего брата… — Она сразу же приняла элегантную позу и демонстративно закурлыкала. — Еще недели две, и расцветут орхидеи, и наконец-то наши болота… ах, они проявят свою истинную суть.

Действительно неподалеку остановилась машина, и вскоре за спиной у испанки возник невысокий блондин с несколько постным лицом. Одного взгляда на эту парочку было достаточно, чтобы понять, что они были зачаты отнюдь не во время цветения орхидей. Брат был похож на деловитую моль, которая только что съела ваш галстук, ничего личного, а сестра — на шикарную вороную гусеницу, без усов, ждущую, что вы ей сами сейчас поднесете тарелку салата.

— А, это ты, Бэрил, — сказал он ей истинно по-братски, то есть вполне равнодушно. На меня он посмотрел с гораздо большим интересом.

— Как ты разгорячился, Джек!

— Я с утра слишком тепло оделся. А все твоя фланелевая фуфайка, это ты на меня ее напялила. Подумала бы, что я не такой мерзляк, как некоторые!

При этом его выпуклые голубые глазенки тревожно перемещались с меня на нее.

— Вы, кажется, успели познакомиться? — без видимого перехода спросил он.

— Да, я говорила сэру Генри, что рано любоваться красотами наших болот, орхидеи еще не зацвели.

— Что? Как ты думаешь, кто перед тобой?

— Сэр Генри Баскервиль.

— И вы абсолютно правы! — поспешно вмешался я в разговор.

— Странно, — сказал Степлтон таким тоном, как будто он что-то подозревает, — вы совсем не похожи на своего дядюшку.

— Зато вы, Джек, очень похожи на свою сестру, — остроумно парировал я. — Я уж думаю, не применил ли ваш отец копирку.

— Что ж, вопросы крови — самые сложные вопросы в мире…

— И решаются они большой кровью, — опять сострил я и сам же громко расхохотался. Почтенному семейству эту шутка явно очень не понравилась, но они ее, тем не менее, проглотили. Испанка отвернулась, а Джек, которого я про себя прозвал «Потрошителем», сделал особенно постную мину.

— Итак, познакомимся. Я Степлтон. — сказал он, протягивая мне руку сквозь решетку, как вскормленному в неволе молодому орлу. — А это, как вы уже знаете, моя сестра Бэрил. И теперь, когда мы познакомились, — он одарил меня прекрасным демонстрационным экземпляром фальшивой улыбки, — вы просто обязаны сейчас поехать с нами на праздник сепулек в Кумб-Тресси.

— А что такое сепульки? — спросил я.

— У вас дети есть? — сурово поинтересовалась мисс Степлтон, теребя батистовый платочек и выразительно поводя ноздрями.

— Нет.

— Так откуда вам это знать?

Признаюсь, такая отповедь возбудила во мне любопытство. Но сначала мне нужно было уладить свои дела. Потому что мне не хотелось бы, вернувшись в замок, застать свои чемоданы перед калиткой, а возле них — двух полисменов с наручниками и ордером на арест самозванца. Произнеся: «Хорошо, пять минут, и я ваш», я тут же ринулся в свою комнату. Разумеется, там уже находилась Элиза. В руках у нее была моя табакерка, и я с огромным наслаждением вспомнил, что в последний момент взял ее, — конечно же, не Элизу, а табакерку, — вместо прежней, украшенной монограммой. Кто бы что ни говорил о расточительстве, но оно модно. Я протянул руку, и миссис Бэрримор безмолвно отдала мне свою добычу. Вещица хранила тепло ее ладони, напиталась ее флюидами, и у меня голова пошла кругом. Я почувствовал, что в названии этого месяца — две буквы W, может быть, даже три. А ведь мы знаем еще со школы, что в месяцы, где в названии есть эта буква, джентльмены ведут интимную жизнь.

— Мисс Бэрримор… — начал я и вдруг закончил фразу таким образом: — …у вас есть сестра? — На самом деле я хотел спросить, зачем она трогала мою табакерку, но не решился упомянуть этот предмет. Как там было у Эйвонского Лебедя? Пам-пам-пам-пам нас делает раздумье, и гнется стебель нашего дерзанья, бесплодно тычась в разума тупик.

— А? Что? Зачем вам это-с? — уточнила она в некотором замешательстве.

— Или может быть, у вас еще один брат? — «Епт!» — возмутился мой внутренний голос.

— Нет… сестра-с.

— Она тоже замужем? — продолжил я, ощущая, что если мои уши — помидоры, то они вполне созрели, а если нет, то не мешало бы им понизить уровень пунцовости или наконец лопнуть.

— Ннеет… вы не должны меня об этом спрашивать-с! — сказала она с неожиданной твердостью. — Настоящие джентльмены таких вопросов не задают-с!

Ага, значит, сестра… думал я всю дорогу в Кумб-Тресси. Значит, наверно, еще не замужем… Тем временем Степлтон мне рассказывал и рассказывал о болотах, их флоре, фауне, экологии и метафизике. Рассказал он мне и о судьбе нашего общего знакомого, Пупса Рочестера. Все понимали, что он плохо кончит, но утонуть на «Мулен Руж» в луковом супе лишь потому, что местная танцовщица назвала манеры англичан изысканными… от хохота у него суп пошел носом, и он захлебнулся. Какая английская смерть!