Орхидеи еще не зацвели

Глава 24

— Джек, ты привез мне то, что я просила? — поинтересовалась красавица, когда ее брат внес в гостиную поднос с ароматным кофе и тостами.

— Вот, держи.

И, поставив поднос на столик перед нами, он достал из кармана предмет, который я узнал сразу. Это была миниатюрная перделка из магазина сюрпризов. Ты сжимаешь ее пальцами, и она издает нужный звук. Примененная опытной рукой, она может послужить источником неиссякаемой радости в непритязательной компании.

Меррипит-Хаус оказался мрачной на вид фермой. Раньше в ней, наверно, жили суровые скотоводы, а теперь вот поселились энтомологи, которые привнесли в ее устройство соответствующий легкий, спортивный дух. Вместо рогатых голов на стенах повисли крылатые бабочки, в углу теперь стояла не верная берданка, а зеленый сачок. В погребе громоздились не бочки эля, а печатный станок и штабеля денег, но впрочем, это лишь мои предположения — туда нас не пригласили. А так все осталось прежним. Все тот же спертый дух сырости, все так же дом окружал фруктовый садик; деревья в нем, как и повсюду на болотах, были низкорослые, чахлые. Одним словом, убогое и тоскливое место. Если красавица, с которой здесь живешь, твоя сестра, то тоже взвоешь, напугав фермеров.

— Странное место мы выбрали, где поселиться? — сказал Степлтон, будто отвечая на мои мысли. — И все-таки нам здесь хорошо, правда, Бэрил?

— Да, очень хорошо, — ответила она и грозно пошевелила теми мышцами лица, что отвечали бы за усы, будь у нее это сомнительное украшение девичества.

— У нас когда-то была экспериментальная школа. Мы обучали бабочек, — сказал Степлтон. — Преподавали им хорошие манеры, навыки обхождения с противоположным полом. Мотыльков отваживали от легкомысленного порхания с цветка на цветок, формировали характер, объясняли, в чем состоит пукасагибство применительно к чешуекрылым.

Генри нажал на перделку, которую взял поиграть у мисс Степлтон, и рассказчик обратил на него гневное лицо.

— Правда? — спросил я.

— Еще немного, и мы разработали бы программу по подготовке мотыльков к службе в армии! — с воодушевлением сообщил Степлтон. — У самцов, например, прекрасное обоняние, оно позволяет им обнаруживать за несколько миль не только партнершу, но и взрывчатку.

— Что иногда одно и то же, — уточнил Генри.

— У некоторых видов прекрасно развит дух коллективизма, они могут выполнять сложные совместные задачи, например, передавать сигналы. С этим отлично справляются бабочки-морзянки. Конечно, были трудности, ведь мотылька век не долог, но в военных условиях этому не приходится удивляться, а с нашими генералами этого и вовсе бы никто не заметил.

— Что же случилось с вашей школой?

— Судьба обернулась против нас. В окно проник воробей с ненавидящим оком и склевал троих лучших учеников. Они встали на защиту дам и гусениц и жертвами пали в борьбе роковой. Нам так и не удалось поправить дела после такого удара, большая часть моего капитала была безвозвратно потеряна. И все же, если бы не разлука с моими дорогими учениками, то я бы радовался этой неудаче, ибо для человека с моей страстью к изящным искусствам здесь непочатый край работы. Видите те холмы вдалеке? — Степлтон приобнял меня за талию и мягко подвел к окну. — Это настоящие островки среди непролазной топи, которая мало-помалу окружила их со всех сторон. Сумейте на них пробраться, и там такие всякие бабочки, бабочки такие бабочки! Я пробираюсь туда и читаю им Теннисона. Они хлопают крыльями.

— И ушами, — добавил я.

— Нет, ушей у них нет, — сказал Степлтон.

— Мне кажется, что жить здесь скучно не столько вам, сколько вашей сестре, — вмешался Генри.

— Я не скучаю, — быстро ответила мисс Степлтон. — Здесь вполне достаточно развлечений.

Она машинально отняла у Генри перделку и так грустно покрутила ее в руках, что ей-богу могла бы мертвого разжалобить. Но братец и ухом не повел, у него, видать, было больше выдержки, чем у мертвого. Оно и понятно, ведь когда воспитываешь бабочек, то выдержка нужна не меньше, чем когда ты их фотографируешь.

— У нас очень интересные соседи, — между тем сообщила Бэрил. — Лора и Хью Лайонс, Мортимеры, миссис Селден, мисс Адсон, местная акушерка. Мы даже организовали клуб любительниц ехидных шуток. Он собирается по пятницам в доме у Лайонсов. Мы ведем специальную книгу проказ. На этот раз, в связи с приездом Шимса, а в честь этого события мы устроили торжественный банкет, в зеленых бархатных платьях, и представляете, мне поручили трижды издать этот звук в его присутствии. Интересно, насколько высоко он сможет поднять бровь?

— Думаю, что достаточно высоко, мисс, — галантно ответил я.

— Надеюсь, я этого не услышу, — сказал Генри, нахмурившись (очевидно, он имел в виду «не увижу», ведь бровь нельзя услышать, если, конечно, ты не мотылек).

— Теперь давайте поднимемся наверх, я покажу вам свой кабинет и коллекцию чешуекрылых, — радушно предложил Степлтон. — Смею думать, что более полной коллекции вы не найдете в этой части Англии. А когда мы закончим, то к этому времени уже и обед будет готов.

Мы с Генри поднялись в кабинет Степлтона, сам хозяин шел сзади, словно колли за овцами. Кабинет представлял собой небольшое помещение, стены которого буквально ломились от бабочек всех сословий, рас и вероисповеданий, годных и негодных к несению строевой службы. Если кто-то мечтал вдоволь насмотреться на бабочек, то здесь бы его мечта стала былью. Я три дня потом не мог глаза закрыть, чтобы у меня не сделалось… ну, как там… и бабочки кровавые в глазах — что-то такое.

Итак, всюду стеклянные стеллажи и в них бабочки, бабочки, бабочки. Бабочки. Пара окон. Бабочки. Письменный стол. По левую руку от письменного стола стоял шкаф, набитый книгами, не выкрикивайте с места, о бабочках. Среди них выделялись шикарно изданные фолианты некого Александра Уорпла «Бабочки Англии» и «Еще одни бабочки Англии», а также весьма нарядная книжица Бэрил Степлтон «Детям о бабочках Англии».

— Твоя сестренка пишет книги, Джек? — спросил Генри, тут же схватив указанный томик с полки. — И посвящает их какому-то Александру Уорплу, — удивленно продолжил он. — Кто это?

— Спонсор, — лаконично ответил Степлтон. — Он финансировал наши исследования, пока… пока не был разочарован.

— Из-за смерти тех трех бабочек? — уточнил я.

— Да, вот именно. Он думал, — продолжал Степлтон, заводясь, — что революционные открытия в инсектопсихологии — это путь, весь увитый шток-розами, что все у нас всегда будет получаться, что всегда все будет гладко, что… — бедняга с обидой втянул носом воздух и заколдобился, будто втянул несколько больше бабочек, чем привык.

В это время я заметил на столе рукопись и последний ее лист, торчащий из печатной машинки. Проследив направление моего взгляда, Степлтон объяснил:

— Это мой главный труд, так сказать, опус магнум: «Психические отклонения у бабочек». Вы видите перед собой его вторую часть: «Проблемы становления бабочки».

Ага, значит, была еще первая. Как же она называлась? Может быть, «Нюансы зачатия бабочки»? Я взял со стола рукопись и прочел:

Я поднял глаза от рукописи. Степлтон, покачиваясь, как корабль на рейде, плавал душою в звуках моего голоса; Генри, как всегда, встав у окна, полностью погрузился в изучение «Детям о бабочках Англии», правда, по-моему, он эту книгу не читал, а нюхал, совсем одурел парень.

— Ты, конечно, родился весной? — спросил я Степлтона, незаметно перейдя на «ты», Генри давно это сделал, а я как-то сплоховал.

— Да, — подхватил он инициативу, — 14 мая. А как ты догадался?

— Вот по бабочкам. Если бы ты родился осенью, то совсем под иным углом зрения бы рассматривал это дело. Наверно, искал оправданий, объяснял, что осенние бабочки более глубокомысленные, что они не порхают попусту и вообще они во многих отношениях лучше и чище…

— А, ну да. Вот Бэрил так и говорит.

— Она родилась осенью? — вмешался Генри, прервав анабиоз при звуках любимого имени, как будто его обмыли теплой водой.

— Нет, — ответил Степлтон, — она родилась в августе, но ей все равно их жалко.

— Бабочек?

— Бабочек.

— А я вот родился осенью, — соврал Генри, ведь он родился 1 апреля.

— Женщины, — сказал я, — их не поймешь. А скажи мне Джек, у женщин ведь тоже, наверно, реакции формируются индивидуально, уже после рождения?

— В каком смысле? — не понял Степлтон и как-то вроде напрягся.

— Ну, эти местные двойняшки, они ведь не одинаковые? Я хочу тебя спросить как биолога, если к тебе на свидание (предположим, что ты назначил свидание) явится одна двойняшка вместо другой, то ты что-то почувствуешь?

— Да уж наверно, — задумался Степлтон, — почувствую, что мне подсунули что-то не то.

— Хорошо, — продолжил я, в свою очередь подводя собеседника к окну, — именно «что-то не то», слово найдено. Если не ошибаюсь, это окно повернуто как раз в сторону Гримпена. Подскажи мне, пожалуйста, как быстрее пройти к «Четырем петухам»?

— Быстро не получится, — сказал Степлтон, — в любом случае пешком несколько миль. Но вообще-то самый короткий путь — по вон той тропинке, а возле вон той скалы начнется дорога, и прямо по этой дороге пройдешь до тех пор, как увидишь глубокую колею налево. Колея как раз потому и образовалась, что там находятся «Четыре петуха». Если повезет, то часть пути доедешь на телеге.

— Тогда я пошел, — сказал я. — До свидания. Как говорит лорд Икенхейм, добровольно уходя из клуба и дружески хлопая по спине вышибалу, пардоньте, что без драки.

— Генри, ты куда, тебе что, приспичило? — спросил Генри.

— Ага, приспичило, — жизнерадостно сказал я. — Мне надо побыть одному. Посидеть и подумать. Как говорится, переспать с этим.

— Но почему именно в «Четырех петухах»? — поинтересовался Степлтон, начиная что-то подозревать.

— Потому что в «Бедном песике» висит Билл-дурачок. Я против него и раунда не продержусь, а дротиков с собой у меня нет. Повисну на канатах, как мокрый носок, которому еще и врезали по голове носком с песком. Короче, ребята, пойду-ка я в село, пока светло.

— Погоди, мы с тобой, — сказал Степлтон.

— А обед? — возопил Генри. — Бэрил же готовит обед!

— Ладно, давай пообедаем. Генри, ты с нами? — уточнил Степлтон.

— Кто не с нами, тот против нас, — добавил Генри якобы в шутку.

— Нет, вы обедайте, а потом подойдете ко мне в «Петухов».

— Хорошо, — сказал Генри.

— Хорошо, — сказал Степлтон.