Орхидеи еще не зацвели

Глава 37

— Элиза… ты меня любишь? — спросил я, оставшись с ней наедине.

— Да, дурачок, а что, не видно? Но ты лучше всегда называй меня Орли, привыкай. Если ты меня будешь звать то Элиза, то Орли, то это добром не кончится. Не забывай, что у нас потом могут быть дети, они должны ничего не знать.

— Да-да, конечно… Орли. Орли. Орли-Орли-Орли… Ладно. Слушай. Мы скоро поженимся. Между мужем и женой не должно быть никаких тайн, да?

— Я и сама так думаю, — напряженно согласилась Элиза. — Но ведь у тебя нет ничего такого. Стивен бы знал, если б было.

— Что ты все со своим Стивеном. Он не всеведущ, — вспылил я. — Может он мне, например, залезть в голову?

— Не может.

— Ну так и все.

— Ты мне что-то хотел сказать?

— Да, я хотел сказать… Ор… рыбка моя, ты рубишь в теории Фрейда? Или скорее плаваешь?

— Скорее плаваю, я юнгианка. Так ты видел сон? Или у тебя навязчивые действия?

— Я не знаю, — вздохнул я, — то или другое. По всем признакам, это не мог быть не сон. Поэтому я и решил, что он сон. Хотя если он сон, то порядок событий нарушен. Но только если он не сон, то это бред какой-то…

— Ну?

— То, что меня разбудило видение собаки Баскервилей, которая склонилась надо мной и положила на подушку дохлую крысу, не в счет.

— Что же в счет, милый?

— Мне приснилось… то есть наверно приснилось, приснилось, потому что не присниться такое не могло, то есть нет, я хотел сказать, что такое если было, то приснилось, то есть если случилось, то только во сне…

— Ну?

— А ты вообще представляешь себе собаку Баскервилей?

— Да, конечно же: огромна, и черта черней самого, и пламя клубится из пасти…

— Как ты думаешь, как бы я себя повел, если бы ночью на болотах увидел такую собаку?

— Рискну предположить, что ты бы не стал ждать, пока она тебе положит на подушку дохлую крысу.

— Конечно, я попытался бы так или иначе этому воспрепятствовать. Но ведь глупо думать, что я могу раздеться догола, погнаться за ней и… — тут я остановился, не находя слов.

— И что? — спросила моя невеста, зардевшись.

— И… пытаться играть с ней, — выкрутился я.

— Каким же образом ты с ней играл?

— У мужа от жены не должно быть никаких секретов… — начал я.

— Опять ты за свое! Да что ж вы делали?

— Я пытался… я пытался…

— Неужели, то, что я думаю??

— Нет, Элиза… Орли, это совсем не то, что ты думаешь!

— Что же тогда?

— Я пытался… пытался… из меня вытекала сияющая струя… я пытался направить ее на нее, — наконец-то нашел я формулировку.

— На собаку?

— Угу.

— Струю?

— Да.

— От… оттуда? Как из брандспойта?

Я кивнул.

— Тогда, конечно, приснилось. А это кто-нибудь видел?

— Могли видеть Генри, Бэрил, Лора и ее муж. Еще, в принципе, Уил мог видеть. А, ну и Стивен.

— Стивен меня в этой ситуации меньше всего волнует.

— Это да.

— Расскажи все сначала.

Я рассказал.

— В этой цепи обстоятельств мне кажется самым слабым звеном украинский напиток, — изрекла она по окончании моей печальной повести. — Пока вы его не стали пить, все было нормально… по крайней мере, объяснимо.

— Да.

— У него не был странный вкус?

— У напитка? Был. Это же напиток из редиски.

— Какой именно?

— Вроде бы как горьковатый.

— Как абсент?

— Да, я сейчас припоминаю, некое сходство было. Но аниса там не было… Скорее он пах чем-то вроде хрена. Мне сказали, что его производят из редиски…

— А на вид он был какой?

— Мутный.

— Все ясно, там была полынь. При добавлении воды она эмульгирует.

— Думаешь, они добавляли воду? Я что-то сомневаюсь…

— Наверно, они ополаскивали бутыли перед разливом. Бутыли большие, на дно натекло…

— Они его делали не в той бутылке?

— Нет.

— А, ну понятно.

— У тебя могли быть галлюцинации, но я очень хотела бы знать, первое, — что ты делал, и второе, — что все видели.

— Каждый, наверное, видел разное.

— Я надеюсь…

— Да нет, все в порядке, старуха! Они все равно не поверят.

— Возможно. Но когда мы поженимся, чтобы никаких украинских напитков.

— Конечно, старуха, я их исключу из своего рациона на веки вечные!

— И мексиканских. И гаитянских. Вообще экзотических.

— Само собой, милая, само собой.

— Ну все, иди в свой Баскервиль-Холл.

— Хорошо.

И я хотел уже идти, он она меня нежно кликнула:

— Цып-цып, иди сюда!

Я подбежал к ней, как радостный бобик. Она дала себя поцеловать и спросила:

— Орли возле тебя не шныряла?

— Нет, я ее вообще не встречал с тех пор.

— Это хорошо, иди, зайчик мой, иди.

— Мне не нужна никакая Орли, кроме тебя!

— Ты меня так любишь?

— Люблю!

— Хорошо, скачи, дурашка.

И я ускакал.

Как раз на пересечении дорог, ведущих из «Четырех петухов» и из Меррипит-Хауса в Баскервиль-Холл, я встретил Генри. Он показался мне слегка сердитым.

— Что такое? — спросил я.

— Я ходил к Бэрил, но, представляешь, ее не было дома. Где она шляется?

— Не знаю.

— И я не знаю. Застал только ее этого Джека. Он, конечно, сидел за каталогом насекомых.

— Ага, интересуется своей родословной.

— Да нет, раздел чешуекрылых. Не сколопендры. Бабочки, мотыльки.

— Ну… в семье не без урода. Кто-то выбился в люди… то есть в мотыльки, а кто-то нет. Есть у мотыльков младшие братья? Он — из них.

— Может быть. Но я хотел бы знать, где она…это… порхает.

— Да господи, сидит, наверное, в гостях у Лоры Лайонс или еще какой-то кумушки. Перемывает нам кости. А может быть, пошла в церковь.

— Ты думаешь, она ходит в церковь? — спросил Генри с надеждой.

— Если хочет быть миссис Генри Баскервиль, ей придется.

— Это да! Я, слава богу, по воспитанию принадлежу к англиканской церкви. И я не потерплю!

— Вот именно. Нечего.

— Да, нечего.

— Нужно, в конце концов, думать о репутации.

— Тем более, разве так сложно, раз в неделю сходить в церковь?

— Несложно.

— Несложно.

— Послушай, Генри, — подкинул я новую тему. — Я был у своей Орландины, встретил там старого Френкленда. Он сказал, что сегодня придет к нам зачитывать завещание.

— Да ну, круто! А что там?

— Не знаю, но смысл такой, что деньги, в смысле, миллионы, у тебя будут уже завтра.

— Он так сказал?

— Намекнул.

— Угу. А поместье?

— Поместье — под лепрозорий.

— Молодец старикан! Были тут ликантропы, а станут лепрокантропы.

До сих пор я не слышал, чтоб Генри шутил, мне казалось, что он не имеет подобной привычки, но английская глубинка, видать, его доконала.

— Если тебя этот момент устраивает, то все в порядке. Слушай, — спросил я тогда, — тебе не показалось, что этот украинский напиток, ну, что мы пили вчера…

— Да?

— …был вроде абсента?

— Так абсент запрещен!

— В Англии — нет.

— Тогда может быть, я не знаю, я не пробовал абсент.

— Дитя природы! Что ж ты пробовал! Мустангов?

— Как это — мустангов?

— Жареных, пареных…

— От абсента бывают галлюцинации.

— Да, бывают.

— Ну тогда это, наверно, был абсент. Хорошо, что ты мне сказал, а то я все думал… почему…

— Что же ты видел?

— Да я уж сейчас и не помню…

— Боже, какой же ты скользкий, Генри. Просто как угорь в вазелине, а вазелин в заднице. Это ж просто немыслимо! Ни слова в простоте не скажешь!

— А почему я должен? В смысле, кому это интересно? Если бы было что-то интересное, то я бы рассказал обязательно. А так же оно абсолютно не интересно. Такие вещи никому не интересны, кроме самого рассказчика. Вот тебе, к примеру, что привиделось?

— Тебе будет не интересно.

— Так я ж к примеру.

— Мне показалось, что за тобой гналась собака.

— Ну да, ну да, Гинефорт, собака мужа Лоры Лайонс.

— Значит, гналась. Идем дальше.

— Идем. Что там дальше?

— Мы ехали на бронепоезде.

— Ехали.

— Анархисты все стали волками.

— Не помню.

— Уже на этом этапе не помнишь?

— Не помню. Я перенервничал.

— А потом что-нибудь помнишь?

— Не помню ничего.

— Ну ты и хитрый!

— У меня была тяжелая жизнь, Берти. Вот ты жил себе в Лондоне, на всем готовом, ходил в костюмчике юного Фаунтлероя, все с тобой нянчились. А я был фактически беспризорником. Всем наплевать на меня было. Мне пришлось самому пробиваться, понимаешь?

— Понимаю, Генри, но теперь этот этап для тебя закончен. Френкленд сказал… намекнул, что ты получишь около 22 миллионов долларов и несколько домов в Европе и в Америке.

— Хорошо бы… Нет, правда?

— Он так сказал.

— Давай скажем Бэрил, что я не получил ничего.

— Ты сам это говори, Генри.

— А ты?

— Я головой кивну, мол, правильно.

— А я думал, что это как раз скажешь ты.

— Не скажу.

— Почему?

— Ты решишь, что я это сделал нарочно, потому что у меня дьявольски хитрый ум, и я сам хочу жениться на Бэрил.

— А что, разве нет?

— Вот вам здрасти! Да я буквально только помолвился!

— С этой буфетчицей? Да брось, Берти, кто в это поверит?

— Вот газеты, в них все написано… вот черт! — воскликнул я, заглянув в газету.

— Что там такое? — спросил Генри.

— Нет, ты только полюбуйся! Да тут целая статья!

— Да это ж «Таймс»!

— Это тебе не «Болотный коммунист», Генри. Все серьезно. Они это разогнали на три столбца.

— А что такого, здесь же написано, что твоя официантка очень знатная. В ее жилах, оказывается, течет королевская кровь.

— В моих жилах тоже течет королевская кровь.

— И у твоего камердинера тоже — королевская кровь; и, кстати, у моей горничной.

— Но у них еще брат — беглый каторжник Селден.

— Надо же! Я только вот здесь сейчас прочел об этом.

— И тетушки прочтут, не сомневайся.

— Успокойся, Берти, пронесет.

— Нет, мне надо будет уехать и жить за границей. Не прочтут тетушки, хотя куда там, прочтут обязательно, так меня в клубе задразнят. И главное, они тут написали про четверняшек! Это ж вообще водевиль!

— Уедешь.

— Ага, уж конечно. У меня деньги кончаются. Я как-то не подумал, что наследство моего дедушки может так быстро кончиться. Ты пойми, оно выглядело большим.

— Понимаю.

— Генри, но там не было 22 миллиона долларов.

— Понимаю.

— Да что ты заладил, понимаю, понимаю!

— А что ты еще хочешь, чтобы я тебе сказал?

— Не знаю, хочу, чтобы ты мне как-то посочувствовал, утешил!

— Понимаю, — сказал Генри.

— Тьфу на тебя! — сказал я.