Осень

1

«За последнее время я просто измучился; на меня обрушиваются одни неприятности. Тетя Чжан, крайне недовольная тем, что дядя Кэ-дин в период траура взял в дом Си-эр, наложницу, а старший дядя Кэ-мин не мог воспрепятствовать этому, со второй половины прошлого года под предлогом болезни больше не бывала у нас. Уход Шу-ин из дому дядя Кэ-мин не предал гласности, не пытался узнать, почему это произошло, однако стал очень раздражительным, и ссоры в семье участились.

После смерти сына в сердце у меня словно что-то оборвалось, снова беспокоит желудок, в последние дни боль обострилась и превратилась в настоящую пытку. Сейчас я нахожусь в полнейшем смятении, душа ни к чему не лежит, поэтому стал реже писать вам…

Третья тетя постоянно справляется у меня о сестре Шу-ин. Она получила от нее три письма и, узнав из них, как вы живете, осталась очень довольна. Деньги, которые я перевел вам вчера, она дала мне для Шу-ин. Говорят, дядя Кэ-мин как будто раскаивается, однако все еще держится непреклонно, не идет на уступки и не позволяет даже упоминать при нем имя Шу-ин. Но мне кажется, что пройдет немного времени и сердце его смягчится…

По ночам меня охватывает отчаяние; тысячи чувств теснятся в груди моей; я вспоминаю вас, вспоминаю покойных родителей, умершую жену, безвременно погибшего сына, сестер Мэй и Хой и других, и сердце тоскует о том, что живые далеко, а мертвых не вернешь…»

На этом месте рука Цзюе-синя задрожала, кончик кисти не заскользил по бумаге, а, сразу же оторвавшись, повис в воздухе. Цзюе-синь решил отложить письмо, так как в глазах у него рябило от усталости.

— Старший брат! — негромко прозвучал над его ухом знакомый голос. Но он даже не пошевельнулся, словно не слышал, слезы навернулись ему на глаза.

Цзюе-минь подошел к Цзюе-синю, положил руку ему на плечо и, увидев написанное, сочувственно произнес:

— К чему ты думаешь об этом? Мертвых не воскресишь. Подумай лучше о своем собственном здоровье.

Цзюе-синь поднял голову, повернулся на вращающемся стуле, и Цзюе-минь увидел, что брат плачет. Цзюе-синь схватил руку младшего брата, крепко сжал ее и сквозь слезы проговорил:

— Что же, по-твоему, я должен делать?

Цзюе-минь не понял, что брат ищет у него поддержки, и стал его ласково уговаривать:

— Старший брат, почему ты до сих пор так сильно переживаешь, только напрасно мучаешь себя? Ты ведь и так уже исстрадался.

— Мне не страшны страдания, я могу вынести еще больше, пусть только они не принуждают меня подчиняться их воле, — словно борясь с собой, с горечью произнес Цзюе-синь.

— Что ты этим хочешь сказать? — не понял Цзюе-минь.

— Они хотят, чтобы я женился вторично, — ответил Цзюе-синь.

Цзюе-минь помолчал и вдруг процедил сквозь зубы:

— Опять они. Вечно они!

— Они никак не хотят оставить меня в покое, — утирая слезы, жалобно произнес Цзюе-синь.

— Но ведь это твое личное дело. Как они смеют вмешиваться? — с трудом подавляя в себе гнев, твердо сказал Цзюе-минь: он еще не понимал всей серьезности положения и думал, что старшему брату легко будет разрешить этот вопрос. Обойдя Цзюе-синя, он подошел к плетеному креслу, стоявшему у окна, и спокойно уселся против брата.

— Но они энергичнее, чем я. Даже мать меня уговаривает! Они говорят, что через несколько месяцев истекает срок моего траура, — едва слышно, словно про себя, произнес Цзюе-синь, чуть не плача.

— Уж не из-за того ли, что «из трех видов непочтения к родителям самое страшное — непродление рода…» — саркастически бросил Цзюе-минь.

Цзюе-синь ничего не ответил, сунул в карман носовой платок и уныло опустил голову; взор его, казалось, был прикован к письму, но он ничего не видел. Перед его глазами проносились туманные образы прошлого. Каждый из них был так хорошо знаком ему! Ему хотелось удержать их и мысленно побеседовать с ними.

Цзюе-минь не понимал, что происходит в душе брата, но тоже не произносил ни звука. Он думал о другом. В его воображении постепенно вырисовывалось лицо молодой девушки. Он видел, как она улыбается ему.

Казалось, что комната все больше погружается в безмолвие, даже электрическая лампочка постепенно тускнела. Лунный свет посеребрил оконные стекла. Неясные тени, падавшие от занавесок, легли в углах комнаты. За окном было совсем светло. И лишь монотонное тиканье маятника напоминало о неумолимом течении времени. Неожиданно Цзюе-синь вздохнул, но вздох его был настолько слабым, что Цзюе-минь не услышал его.

Раздался гудок. Протяжный, резкий вой заставил Цзюе-синя вздрогнуть. Широко открыв глаза, он огляделся: ничего не изменилось.

— Хэ-сао, — позвал он едва слышно. Ответа не было. Он поднялся, подошел к столу, зажег керосиновую лампу и, вернувшись, опустился на стул. Взгляд его снова упал на письмо, лежавшее на столе. Он взял кисточку, собираясь продолжать письмо, но свет электрической лампочки становился все более тусклым и строчки сливались перед его глазами. Невольно вздохнув, он уронил кисточку и, подняв голову, с тоской уставился на лампочку. Свет ее окончательно потускнел, в ней мерцала лишь красная нить. Но и нить постепенно угасла. Одиноко светилась на столе керосиновая лампа, не освещая даже всей комнаты. Словно воспользовавшись этим, в комнату прокрался лунный свет. На полу задней комнаты, не освещенной лампой, лежали тени деревьев и оконной занавески. Передняя комната была залита лунным светом.

Вдруг Цзюе-минь, не выдержав, резко встал и с горечью сказал брату:

— А может быть, тебе действительно лучше жениться вторично? Разве можно жить так, как ты живешь? Тебе очень тоскливо. Ведь ты совершенно одинок.

— Как, даже ты согласен с ними! Нет, нет, это невозможно! Я не могу поступить подобным образом, — покачал головой Цзюе-синь, словно услышал что-то непристойное.

— Но разве ты сможешь жить в одиночестве? — с участием произнес Цзюе-минь, с жалостью глядя на брата.

— Смогу. Я смогу вынести любую жизнь, — подавляя рыданья сказал Цзюе-синь. Керосиновая лампа, испустив легкое шипенье, неожиданно погасла.

Цзюе-минь поднялся, но не стал зажигать лампы, а, кусая губы, молча прошелся по комнате. Его взор, привлеченный луной, скользнул за окно. Там простирался спокойный мир, залитый белым светом: гладкоголовые кукушки, гортензии, индийские розы, камелии, зеленицы и коричные деревья безмолвно стояли в светлом сиянии, и их тени падали на залитую серебряным светом землю, которая являлась как бы фоном этой великолепной картины.

Затем взгляд его возвратился в комнату. Окно, на котором висели шелковые занавески, было необыкновенно светлым. Темный силуэт Цзюе-синя, словно инкрустация, лежал на его поверхности. Уронив голову, совершенно подавленный, с осунувшимся лицом, Цзюе-синь сидел в полном оцепенении.

Остановившись посреди комнаты, Цзюе-минь внимательно посмотрел на брата. Он вдруг заметил, что брат сильно постарел за последнее время. И невольно вспомнил о всех невзгодах, выпавших на долю Цзюе-синя за эти годы. Ему захотелось утешить брата. Он подошел к письменному столу, прислонился к нему и с любовью сказал Цзюе-синю:

— Старший брат! Эти годы мы не думали друг о друге: каждый заботился лишь о себе, и все беды обрушивались на твою голову. Ты должен беречь себя, а я непременно буду помогать тебе.

Схватив брата за руку, Цзюе-синь взволнованно произнес:

— Я глубоко благодарен тебе и ценю твою доброту. Думай лучше о себе. — Затем с убитым видом он покачал головой: — Не беспокойся обо мне. Я конченный человек. Такова уж моя судьба.

— Ты не должен верить в судьбу. Ты должен понять, что это вовсе не судьба, — горячо возразил Цзюе-минь, преисполненный решимости убедить брата.

— Судьба или не судьба — я не знаю. Но разве есть у меня какой-нибудь выход? Эти годы вы все видели… — беспомощно промолвил Цзюе-синь.

— Да, да, я знаю, но не стоит вспоминать об этом. Зачем говорить, что нет выхода? Ты должен… — еще энергичнее принялся доказывать Цзюе-минь, но Цзюе-синь прервал его. Покачав головой, он горько усмехнулся.

— Будущее? По-твоему, я могу еще надеяться на что-нибудь?…

Цзюе-минь хотел ответить, но не успел. На этот раз из-за двери послышался девичий голос:

— Старший брат!

Цзюе-минь понял, кто это. Он выпрямился и оглянулся на дверь.

Дверная занавеска шевельнулась, и вместе с лунным светом в комнату вошла молоденькая девушка. Услышав разговор, она раздвинула занавеску и теперь с изумлением обнаружила, что в комнате темно, а на блестящем оконном стекле вырисовываются два силуэта.

— Что же вы лампу не зажжете? — удивленно воскликнула она.

— Лампа только что погасла, — машинально ответил Цзюе-синь и повернулся к Цзюе-миню:

— Зажги, пожалуйста.

— Сейчас. — Цзюе-минь подошел к столу и зажег лампу.

— Очень странно. Рассуждаете, сидя в потемках, — смеясь, сказала Шу-хуа. Лампа залила комнату оранжевым светом. — О чем же вы беседовали? — с любопытством спросила Шу-хуа, глядя на братьев.

— Так, обо всем, — уклончиво ответил Цзюе-синь. Шу-хуа не стала больше расспрашивать и объяснила, зачем пришла.

Старший брат! Мать хочет тебя видеть. Двоюродного брата Мэя из семьи Чжоу собираются женить. Дядя просит твоей помощи.

— Мэй женится? — удивился Цзюе-синь.

— Да. Когда это произойдет еще неизвестно, но скоро. А сейчас они хотят послать свадебные подарки. По моему, дядя просто чудак: Мэй еще так молод, ему надо учиться, а не обзаводиться семьей. Говорят, что невесте в этом году исполняется двадцать лет, — неодобрительно заметила Шу-хуа.

— А Мэю исполнится только семнадцать; он твой ровесник, — вставил Цзюе-минь.

— Я-то тут при чем? Чего ты меня впутываешь? — рассмеялась Шу-хуа.

— А ты что волнуешься? Я же не собираюсь выдавать тебя за Мэя, — съязвил Цзюе-минь.

— А я знаю: ты не посмеешь, так что я не боюсь. Никто не имеет права совать нос в мои дела, — с независимым видом заявила Шу-хуа.

— А что ты станешь делать, если дядя Кэ-мин захочет? — холодно спросил Цзюе-минь.

— Так ведь не ему же выходить замуж! Он даже с Шу-ин ничего не мог сделать, с какой же стати он будет распоряжаться мной? — сердито воскликнула Шу-хуа.

— Потише! — предостерегающе сказал Цзюе-синь.

— Вот теперь-то я узнаю свою сестренку, — радостно и одобрительно произнес вдруг Цзюе-минь.

Цзюе-синь встал и тихо проговорил:

— Идем! Мать ждет.

— Я тоже пойду, — сказал Цзюе-минь, и все трое вышли из комнаты. Очутившись на улице, они повернули за угол и вошли в западный господский флигель. Там их ждала госпожа Чжоу. Она лениво полулежала на софе, а рядом Ци-ся приготовляла ей кальян.

— Ты еще не спишь? — улыбнулась госпожа Чжоу, увидев Цзюе-миня за спиной Цзюе-синя.

— Я тоже пришел послушать. Ничего не случится, если иногда ляжешь спать немного позднее, — с улыбкой отвечал Цзюе-минь.

Все сели. Керосиновая лампа на столе сандалового дерева освещала только часть комнаты. Цзюе-синь опустился на стул тоже сандалового дерева слева от госпожи Чжоу. Напротив небольшая печурка, стоявшая на чайном столике возле платяного шкафа, отбрасывала красные отблески. На конфорке стоял чайник.

— Ци-ся! Цзюе-синь любит крепкий чай. Налей ему чашку весеннего чаю, — распорядилась госпожа Чжоу.

— Мама, Ци-ся ведь должна приготовить кальян. Я сам, — поднявшись, вежливо произнес Цзюе-синь.

— Не надо, — торопливо остановила его госпожа Чжоу, — я курю только, чтобы убить время и отнюдь не пристрастилась к этому. Неплохо от скуки выкурить несколько трубок.

— Мама права, — улыбнулся Цзюе-синь. Ци-ся поставила перед ним чашку ароматного крепкого чаю.

— Недавно ко мне заходила твоя третья тетя. Рассказывала о Шу-ин, видимо очень жалеет ее. Она сказала, что поручила тебе переправить в Шанхай сто юаней. Кэ-мин еще не знает об этом. Он, не читая, рвет письма от дочери. В конце концов это даже не похоже на отца… — тараторила госпожа Чжоу; слова, будто горошины, вылетали из ее маленького рта. Едва она остановилась, Шу-хуа подхватила:

— А разве дядя Чжоу Бо-тао не такой же? Еще когда двоюродная сестра Хой была жива, он отказался от нее. Сейчас гроб с телом покойной все еще находится в кумирне, семья Чжэн ни о чем не заботится, а дядя ничего не предпринимает, он думает только о женитьбе Мэя.

Шу-хуа не стеснялась в выражениях, осторожность была ей незнакома, она высказывалась откровенно, когда чувствовала несправедливость или ей что-нибудь не нравилось.

Госпожа Чжоу не проронила ни звука. Цзюе-синь искоса с горечью посмотрел на Шу-хуа. И только у Цзюе-миня было легко на сердце. Он многозначительно переглянулся с Шу-хуа.

Вздохнув, госпожа Чжоу сказала Ци-ся:

— Налей-ка и мне чаю: — И затем, обращаясь ко всем троим, промолвила: — По совести говоря, в словах Шу-хуа есть доля правды. Хой действительно очень жаль. Такая хорошая девушка была и погубил ее родной отец. Как подумаешь о том, что семья Чжэн бросила тело в кумирне и не собирается предать его погребению, прямо страшно становится! Судьба Юнь счастливее. У нее, к счастью, нет такого упрямого отца… — Госпожа Чжоу умолкла и переменила тему: — Давайте поговорим о женитьбе Мэя, — сказала она, — это опять затея вашего дяди. Даже бабушка не могла переубедить его. Но я бы не сказала, что Мэю еще рано жениться.

— Но ведь невеста старше Мэя года на четыре, — с досадой сказала Шу-хуа, все трое не одобрили последних слов госпожи Чжоу, однако Цзюе-синь поддакнул ей, Цзюе-минь состроил неодобрительную мину, и одна только Шу-хуа выразила свое неудовольствие.

— Пусть старше, но их гороскопы очень подходят друг к другу. Прорицатель предсказал, что этот брак будет вполне счастливым, поэтому бабушка тоже согласилась, и мне кажется, что ваш дядя на этот раз не ошибается, — сказала госпожа Чжоу. Она как будто защищала своего старшего брата Чжоу Бо-тао.

— Мама права, — улыбнулся Цзюе-синь. Но в душе он был другого мнения. Цзюе-минь тихонько кашлянул.

— Бабушка просила тебя прийти в воскресенье. Они о многом хотят посоветоваться с тобой. Лучше всего тебе зайти до обеда, так как после обеда дяди, пожалуй, не будет дома. По мнению дяди, чем быстрее состоится свадьба, тем лучше.

— Что же, схожу, — в раздумье произнес Цзюе-синь.

— Мама, а ты не знаешь, что за семья у невесты? Я совершенно не понимаю, почему дядя не мог выбрать Мэю невесту подходящего возраста. Мэй ведь еще очень молод, к чему же такая спешка? — по-прежнему не сдавалась Шу-хуа.

На полном лице госпожи Чжоу отразилось нетерпение и, обращаясь к Шу-хуа, она сказала с укором:

— К счастью, здесь нет чужих, если бы кто-нибудь услышал подобные слова от молодой девушки, тебя бы засмеяли.

Обидчиво поджав губы, Шу-хуа выпалила:

— У меня от рождения такой характер, мама. Мне все равно, как обо мне отзываются другие. Я не понимаю, почему девушке ничего нельзя сказать.

Цзюе-синь нахмурил брови; на лбу еще резче обозначились морщины; опасаясь, что слова Шу-хуа могут рассердить госпожу Чжоу, он с опаской взглянул на нее. На лице Цзюе-миня, спокойно сидевшего рядом, появилась легкая улыбка.

Госпоже Чжоу было неприятно то, что она услышала, однако выражение ее лица Не изменилось. Ей хотелось и сердиться и смеяться: она смотрела на Шу-хуа, как на несмышленое дитя.

— Уж ты спуску никому не дашь, — ласково проговорила госпожа Чжоу. — Ты, как твой старший брат, который живет в Шанхае. Не удивительно, что четвертая и пятая тети сплетничают про тебя. Даже я ничего не могу с тобой сделать.

— У нее скверный характер, — проговорила Цзюе-синь в тон госпоже Чжоу. — Всегда нужно идти на уступки. Мы не должны давать пищу для пересудов.

Госпожа Чжоу осталась довольна словами Цзюе-синя, однако, увидев, что Шу-хуа готова ввязаться в спор, опередила ее:

— Действительно, слова Шу-хуа не лишены смысла. Но барышне не пристало высказывать такие мысли, хотя и считается, что теперь люди стали более просвещенными, чем прежде. Когда я была барышней, вот уж действительно было тяжело. У Мэя неважное здоровье, и если эта женитьба расстроится, то не знаю, что будет потом. — Поток слов, катящихся словно жемчужинки, внезапно оборвался. Она взяла чашку чаю, стоявшую рядом на скамеечке, отпила несколько глотков и продолжала:

— Ваш дядя очень упрям, и с ним трудно сговориться. На этот раз ему приглянулась семья Фэн. Говорят, что невеста высока ростом и ей уже за двадцать. Однако отец ее — приятель вашего дяди. Дядю больше всего восхищают образованность и порядочность семьи Фэн. Говорят, что дед невесты был очень известен.

— Семья Фэн? — удивленно произнес Цзюе-минь, обращаясь к самому себе, но никто не обратил внимания на его слова. Цзюе-синь и Шу-хуа слушали госпожу Чжоу. Ци-ся, сидевшая у кровати на скамеечке для ног, когда речь зашла о свадьбе, тоже стала внимательно прислушиваться к разговору.

— И дядя сразу согласился. Он сказал, что лучшего и желать нечего. Бабушка сначала не соглашалась, но не могла переубедить дядю, а когда узнала, что гороскопы совпадают, то больше не возражала.

— Гороскоп — вещь ненадежная. Все это враки. Скольких людей они погубили! — не выдержав, сказал Цзюе-минь.

— Мне кажется, что Мэй болен. А ранний брак вряд ли будет ему полезен, — подхватил Цзюе-синь.

— Да, у Мэя наверняка неладно с легкими, — сказала Шу-хуа.

— Лучше и не говори об этом, — всплеснув руками, воскликнула госпожа Чжоу. — Когда однажды его мать заикнулась о том, что Мэй часто кашляет и ему следует пойти во Французскую больницу, дядя обругал ее и заявил, что именно европейская медицина погубила Хой. Трудно заставить людей поверить в это. И я не знаю, надежны ли гороскопы. Однако я верю в судьбу. Все предопределено судьбой. — Госпожа Чжоу печально вздохнула, но на душе у нее стало значительно легче.

— Я никак не могу понять, о чем думает дядя, — гневно воскликнула Шу-хуа.

— Хватит об этом! Подобные разговоры только расстраивают. Я хочу еще кое о чем посоветоваться с твоим старшим братом, — нетерпеливо остановила ее госпожа Чжоу. — Цзюе-синь, ну а как твои дела? О тебе только что вспоминала во время своего визита госпожа Чжан.

— Мои? — растерянно спросил Цзюе-синь; он не предполагал, что разговор коснется его. Затем подавленно ответил: — Мне кажется, можно не спешить. Сейчас я и думать об этом не могу. Да и срок траура у меня еще не кончился.

— Тетя говорила, что Кэ-мин надеется на то, что я уговорю тебя, объясню, что ты — продолжатель рода, что вас, братьев, немного, а срок твоего траура скоро кончится…

Госпожа Чжоу не замечала ни выражения лица Цзюе-синя, ни его тона, она не понимала, какое значение имеют для него ее слова, и торопилась высказаться.

— Мама, все это мне известно. Но я никак не могу забыть Жуй-цзюе, не могу даже подумать о вторичном браке. К тому же я уже испортил жизнь не одному хорошему человеку. Я не имею права сделать еще кого-нибудь своей жертвой! — сквозь слезы проговорил Цзюе-синь.

Последняя линия его обороны была прорвана, и он, больше не владея собой, разрыдался, не дав госпоже Чжоу договорить.

Цзюе-минь встал и заботливо, голосом, полным участия, обратился к брату:

— Иди-ка лучше спать. Ты сегодня очень разволновался. Тебе не следует так убиваться.

— Я… Я ничего, ничего, — говорил Цзюе-синь, утирая набегавшие слезы.

— Цзюе-синь, ложись спать. А ты, Цзюе-минь, проводи брата да постарайся его успокоить, — заботливо проговорила госпожа Чжоу.

— Хорошо, — согласился Цзюе-минь, подошел к Цзюе-синю и сказал ему вполголоса: «Пойдем, брат!» Но лишь после того, как Цзюе-минь позвал его второй раз, Цзюе-синь поднялся, поклонился госпоже Чжоу и с поникшей головой вышел из комнаты, вслед за Цзюе-минем.

— Ци-ся, приготовь мне еще один кальян, — машинально приказала госпожа Чжоу; когда Цзюе-синь скрылся за дверью, она почувствовала необъяснимую грусть.

Вернувшись к себе, Цзюе-синь снова сел за письмо.

«Мэй скоро женится. Это опять дядина затея. Невеста — барышня из семьи Фэн, по крайней мере года на четыре старше его.

Последнее время я словно в забытьи и часто плачу. Особенно печалюсь я о Хой. Гроб с ее телом отправили в монастырь Ляньхуаянь более чем в двадцати ли от города и бросили там на произвол судьбы. Семья Чжэн и не думает об обряде погребения, а дядя тоже нисколько не интересуется этим. В этом году, во время весеннего праздника поминовения усопших, я приказал Лао-чжао отправиться за город и сжечь для нее два ящичка и две связки бумажных денег. По возвращении Лао-чжао рассказал мне обо всем, его рассказ вызвал во мне скорбь и негодование. Хотя вся семья бабушки недовольна поведением семьи Чжэн, однако дядя не хочет ничего предпринимать, и бабушка ничего не может с ним поделать. Несчастная Хой: даже ее прах не может найти успокоения.

Сестра Шу-ин всегда любила Хой, и когда она узнает об этом, ей несомненно будет очень тяжело…»

Он ни словом не обмолвился о самом себе.