Осень

46

В намеченный заранее день госпожа Шэнь в сопровождении Чунь-лань и Юань-чэна тронулась в путь. До лодки ее провожали Цзюе-синь, Цзюе-минь и Цинь. Когда джонка отчалила, они все еще стояли на берегу и смотрели, как лодочник, орудуя шестом, направляет лодку на середину реки.

— Вот так же два года тому назад я проводил Цзюе-хоя, — полупечально, полузавистливо проронил Цзюе-минь, указывая на удаляющуюся джонку.

— Я думаю, настанет день, когда и мы на такой же лодке уедем из этого города, — с легким волнением проговорила Цинь.

— Неплохо бы уехать. Здесь уже не осталось ничего, что могло бы удержать нас, — вздохнул Цзюе-синь, — Но я не могу уехать. На мои плечи легло еще одно бремя.

— Ты сам взвалил его на себя. Зачем ты согласился, если знаешь, что оно тебе явно не под силу? — мягко упрекнул Цзюе-минь. Лодка в это время повернула, и им был виден только ее силуэт.

Цзюе-синь, нахмурившись, печально ответил:

— Как я мог отказаться от поручения, которое дал мне дядя на смертном одре? Ничего, что мне придется немного потерпеть.

Джонка скрылась из вида. Цинь махнула рукой и прошептала:

— Счастливого пути. — Эти слова еще больше разбередили израненное сердце Цзюе-синя.

— Цзюе-синь, почему ты не направишь свое самопожертвование на серьезные дела? — с досадой произнес Цзюе-минь.

Желтый листок медленно опустился на плечо Цзюе-синя. Цзюе-синь снял его и бросил в воду. Листок коснулся воды, его подхватило течение, и он затерялся среди тысяч своих собратьев. Не отвечая брату, Цзюе-синь вздохнул:

— Вот и опять осень. Она пугает меня. Я боюсь смотреть, как один за другим опадают листья. Я вспоминаю слова одного человека: моя жизнь тоже подошла к своей осени, и наступило время, когда падают листья.

— Цзюе-синь, пойдем домой. Паланкины ждут нас наверху, — ласково обратилась к нему Цинь.

— Давайте еще постоим немного. Здесь так тихо, — с грустью вымолвил Цзюе-синь.

— Цзюе-синь, что это ты заговорил об осени? Тебе ведь еще и тридцати нет. Ты молод и полон энергии, — неодобрительно заметил Цзюе-минь. Голос его звучал сильно и молодо.

— Ты не понимаешь, что я стар душой. В моей душе уже настала осень, — упрямо повторил Цзюе-синь. Он чувствовал, что душа его похожа на это серое, безрадостное небо, а жизнь — на стоящее рядом дерево, с которого облетели почти все листья. Он снял другой, упавший ему на руку лист и добавил: — Последние три-четыре года, я это хорошо помню, были сплошной осенью.

— Цзюе-синь, ты разве забыл, что за осенью приходит весна. Вечной осени не бывает, — с ободряющей улыбкой утешала Цинь.

Цзюе-синь задумался, бросил листок в воду и тихо вздохнул:

— Но опавшие листья уже не зазеленеют вновь.

— Цзюе-синь, ты опять не понял. Разве на следующий год деревья не покроются зеленой листвой? — улыбнулась Цинь.

Цзюе-синь задумчиво стоял несколько минут и затем ответил:

— Но это будут уже не те листья.

— А разве дерево живет не ради новых листьев? — возразила Цинь. Ее лицо просветлело от улыбки. — Я что-то ни разу не видела, чтобы дерево погибало из-за опавших листьев и не расцветало в следующем году.

Цзюе-синь слегка улыбнулся и уклонился от ответа:

— Нет, Цинь, тебя не переговоришь.

Все это время Цзюе-минь не вмешивался в разговор Цинь с братом. Он чувствовал правоту Цинь и предоставлял ей самой спорить с Цзюе-синем. Теперь же он не выдержал:

— Цзюе-синь, ты опять уклоняешься. Это не праздный вопрос. Тебе стоит подумать над словами Цинь.

— Тебе-то сейчас хорошо. После смерти дяди Кэ-мина некому уже больше опекать тебя. Сейчас ты можешь делать все, что захочешь. А я? Мои руки связаны еще крепче. Я даже пошевелиться не могу, — прорвало вдруг Цзюе-синя. Глаза его покраснели.

— Тебя никто не связывал, ты сам связал себя. Захочешь, так пошевельнешься. Вот только если ты сам не хочешь двигаться, тут уж ничего не сделаешь, — уверенно заявил Цзюе-минь.

Цзюе-синь, не отвечая прямо, покачал головой:

— Куда уж мне до тебя! У вас у всех есть выход. Был пожар, — а через несколько дней еженедельник ваш снова вышел. У меня нет такого мужества, как у вас. — Он вздохнул и, опустив голову, снял с себя уже третий листок и, с горечью сказав: «Пойдемте», бросил его в воду.

— Мне кажется, Цзюе-синь, тебя одурманила удушливая атмосфера старой семьи, — с жалостью произнес Цзюе-минь.

— Может быть, наступит день, когда и я избавлюсь от этого дурмана, — неожиданно ответил со вздохом Цзюе-синь. Повернувшись, он зашагал к лестнице.

Цзюе-минь и Цинь шли сзади. Цинь шепнула на ухо Цзюе-миню:

— Цзюе-синь за последнее время пережил большие потрясения. Не нужно огорчать его, а то он и вовсе расстроится.

— Мне кажется, он поймет. Со смертью дяди Кэ-мина у него исчезла последняя опора. Под конец он начал рассуждать здраво, — воодушевленно прошептал Цзюе-минь.

Они поднялись по лестнице и свернули в улицу. Тут их ждали паланкины. Они уселись. Носильщики, крякнув, подняли паланкины и быстрым шагом понесли их по оживленным улицам.

Подъехав к дому, они вышли из паланкинов во внутреннем дворике у зала. В зале, превращенном в комнату отпевания, в два ряда сидели восемь монахов и, как дети, зубрившие урок, монотонно читали псалом «Цзиньганцзин»[29], постукивая деревянными рыбками. Братья и сестра пошли через открытую боковую дверь, в среднюю комнату, где стоял гроб с телом Кэ-мина.

По обеим сторонам прохода, выложенного каменными плитами, стояли вазы со свежими хризантемами. У цветов разговаривали Шу-хуа и Ци-ся. В левом дворике Цзюе-ин в траурной одежде, нагнувшись, играл с Цзюе-цюнем и Цзюе-ши в «пристенок». Малыши Цзюе-сянь и Цзюе-жэнь завистливо наблюдали со стороны, изредка вскрикивая. На крыльце левого флигеля, на плетеном стуле, разодетая в новое платье, сидела Си-эр с Цзюе-хуа на руках. Кэ-дин, стоявший рядом, склонившись над сыном, которому еще не было года, забавлял его.

Шу-хуа, увидя вошедших Цзюе-синя, Цзюе-миня и Цинь, бросилась им навстречу. Ее первыми словами были:

— Тетя Шэнь уехала? — Это был излишний вопрос, но она только этими словами могла выразить свои чувства.

— Мы подождали, пока лодка не скрылась, — нежным, тихим голосом отвечала Цинь.

— Не везет мне. Пропустила сегодня урок, чтобы успеть проводить ее, но и тут опоздала, — сокрушалась Шу-хуа.

— Какие вы все-таки странные. С чего это вы сразу подобрели к тете Шэнь? — печально произнес Цзюе-синь.

— Я только теперь поняла, что она несчастнее всех в нашем доме. Я больше не питаю к ней зла, — откровенно ответила Шу-хуа. И вдруг, повернувшись, указала на Кэ-дина и Си-эр: — Смотрите. А они веселятся.

— Нельзя сказать, чтобы дядя Кэ-дин был отзывчивым человеком, жена уехала, а он и не подумал проводить, — хмуро заметила Цинь.

— А кто у нас в семье отзывчивый? — с возмущением возразил Цзюе-минь, — тетя жнет, что посеяла. Если бы она чуточку лучше относилась к Шу-чжэнь, разве дело окончилось бы так печально? Прямо диву даешься: человек не понимает, что он не должен делать последнего шага, а когда этот последний шаг сделан — то слишком поздно.

— Ты, Цзюе-минь, забываешь, что есть еще немало людей, которые заблуждаются до самой смерти, — вмешалась Шу-хуа. Она сказала это без всякой задней мысли, не подозревая даже, как ошеломляюще подействовали ее слова на Цзюе-синя.

— Замолчи, сюда идет Кэ-дин, — тихонько сказала Цинь, дотронувшись до плеча Шу-хуа.

— Вероятно, он собирается расспросить, как уехала тетя, — предположил Цзюе-синь. Все замолчали и, ожидая, когда к ним подойдет Кэ-дин, сделали вид будто рассматривают хризантемы.

Кэ-дин приблизился и, ни словом ни упоминая о жене, громко произнес:

— Цзюе-синь, я слышал, что ты против продажи дома. Так ли это? И почему?

Этот неожиданный вопрос застал Цзюе-синя врасплох. Он испуганно уставился на дядю, покраснел и не вымолвил ни слова. И только когда взволнованный Цзюе-минь толкнул его, он растерянно спросил:

— Откуда вы это взяли, дядя?

Кэ-дин с презрением посмотрел на Цзюе-синя и сказал угрожающе:

— Я полагаю, один ты не решишься протестовать, тебе должно быть известно: теперь главой дома стал Кэ-ань. Против его воли никто идти не может. Денег у всех не хватает, семья теперь стала не такая уж большая, к чему нам такой большой дом? Чем раньше продадим, тем лучше для всех нас. Это дело возьмет на себя Кэ-ань, он глава дома — ему и карты в руки.

Лицо Цзюе-синя от гнева из красного сделалось белым. Цзюе-минь не выдержал и холодно заметил:

— Какой же тут глава дома, когда и дом-то на продажу идет?

— Что?! — Кэ-дин изменился в лице и повысил голос.

— Я говорю, что если глава умеет только продавать дома, то, право же, нам незачем затруднять дядюшку Кэ-аня, — вызывающе ответил Цзюе-минь.

— Ты смеешь задевать Кэ-аня? — угрожающе произнес раскрасневшийся Кэ-дин.

— Никого я не задеваю. Вы сообщили о том, что глава семьи займется продажей дома, а я сказал лишь несколько слов, — спокойно ответил Цзюе-минь.

— Значит, ты против продажи дома? Почему?

— Продадите вы дом или нет — меня это мало касается. Не я тратил деньги на постройку. Но я знаю, дедушка был против этого, и в его завещании это ясно сказано. — Цзюе-минь говорил уже с некоторой издевкой в голосе.

— Ты насмехаешься над нами? Ладно, погоди, придет Кэ-ань, я еще с тобой рассчитаюсь! — Кэ-дину оставалось лишь браниться.

Наблюдая за происходящим, Цзюе-синь и удивлялся, и тревожился, и возмущался, и боялся. Он старался заставить Цзюе-миня прекратить спор и вместе с тем почтительно уговаривал Кэ-дина. Но ни слова его, ни жесты не оказывали ни малейшего действия. Цинь и Шу-хуа молча стояли рядом и не мешали Цзюе-миню говорить, уверенные, что он, конечно, сумеет постоять за себя.

Цзюе-минь не слушал предостережений брата, нерешительность которого вызывала у него лишь раздражение. «Ты так боишься скандалов, а я нарочно подолью масла в огонь!» — подумал он и издевательски крикнул в ответ Кэ-дину:

— Лучше всего еще и Чжан Би-сю позвать.

— Цзюе-минь! — полуумоляюще, полуповелительно воскликнул Цзюе-синь.

— Осторожнее, Цзюе-минь! Не думай, что Кэ-ань позволит над собой смеяться. — Кэ-дин все еще пытался угрожать.

— Э, да не дядюшка ли Кэ-ань сюда приближается? Что же вы не позовете его? — сказал вызывающе Цзюе-минь, увидев входящего с самодовольным видом Кэ-аня.

— Ну, подожди! — вне себя от ярости вскричал Кэ-дин и заторопился навстречу брату. Затем еще обернулся и сказал уверенно: — Смотри, не убеги.

— Уходи, Цзюе-минь! Ты уйдешь, я попрошу у них прощения и все уладится, — в панике уговаривал брата Цзюе-синь, не знавший, что предпринять и всего боявшийся.

— Почему я должен уходить? Что они мне сделают? — запальчиво ответил Цзюе-минь.

— Ты затеваешь большой скандал. И, по-моему, пора бы тебе переделать свой характер, — волновался Цзюе-синь.

Цзюе-минь внезапно нахмурился и сердито сказал:

— С таким характером я на свет родился, и ты меня не переделаешь. Я еще отца и мать ничем не опозорил. Не вмешивайся в мои дела.

Услышав эту отповедь брата, Цзюе-синь в смущении опустил голову и не решился больше произнести ни слова. Горько было у него на душе. Сожаление болью сжало его сердце. Он понял теперь, что был неправ. Что в конце концов сделал он сам, чтобы быть достойным покойных родителей?

— Цзюе-минь! — тихо предупредила брата Цинь, взглядом давая ему понять, что он не должен строго судить Цзюе-синя. Цзюе-минь сдержал гнев, заставил себя улыбнуться сестре и кивнул.

Но Кэ-дин уже подошел к ним вместе с Кэ-анем. Гордо скрестив руки на груди, Кэ-дин сказал:

— Ну, Цзюе-минь, дядя пришел, говори!

— О чем говорить? — прикинулся непонимающим Цзюе-минь.

— Разве только, что ты не насмехался над дядей Кэ-анем?

— Я уже говорил, что ни над кем не насмехаюсь.

В этот момент мимо пробегали Цзюе-ин, Цзюе-цюнь и другие ребятишки. Услышав шум, они окружили спорящих.

Между тем Кэ-дин стоял на своем:

— Ты смеялся над Кэ-анем и утверждал, что он не может быть главой семьи!

— Я вообще не знаю, при чем тут глава семьи, — по-прежнему хладнокровно заявил Цзюе-минь.

— Ты ругал нас за то, что мы хотим продать дом.

— Дом строил дедушка, он был против продажи дома, а я тут ни при чем.

— Не отнекивайся, ты еще упомянул Чжан Би-сю!

— Чжан Би-сю — известный певец. Как же не упомянуть его? — вызывающе отвечал Цзюе-минь.

— Цзюе-минь, я прошу тебя замолчать! — вмешался Цзюе-синь. Лицо выражало страдание, словно ему нанесли горькую обиду. Цзюе-минь не обратил внимания на слова Цзюе-синя. Этим воспользовался Кэ-ань.

— Ты еще говоришь о Чжан Би-сю! Я, мать твою… — Кэ-ань вдруг почернел от ярости и разразился потоком брани. Не помня себя, он замахнулся и дал Цзюе-миню пощечину. Вокруг заволновались. Некоторые сочувствовали Цзюе-миню, другие испугались гнева Кэ-аня, кое-кто втайне радовался.

«Все кончено!» — в ужасе подумал Цзюе-синь. Словно черная туча покрыла лицо Цзюе-миня. Только глаза сверкали. Он спокойно, но с силой сжал иссохшую руку Кэ-аня и сказал:

— Выбирайте слова, дядя, мама в комнате. Посмотрим, что вы ей сделаете. — В его словах слышались достоинство и гнев.

В хилом теле Кэ-аня совсем не было сил. Опиум, придававший ему бодрость, перестал действовать. Энергичный отпор Цзюе-миня показался ему громом среди ясного неба. Кэ-ань, поняв, что в минуту ярости наговорил бог знает чего и дал Цзюе-миню козырь в руки, начал заикаться и не смог ничего ответить.

— Теперь другие времена, дядюшка, придется поменьше драться, да и не мешает сначала разобраться, в чем дело, а потом пускать в ход руки. Так можно невзначай и поплатиться, — сказал насмешливо Цзюе-минь, с презрением отпуская руку Кэ-аня.

— Ты вздумал поучать меня! С каких это пор дядя не может поколотить племянника? — продолжал ругаться весь красный Кэ-ань. Он продолжал браниться, но руки поднять не решался и умерил свой пыл.

— Я не слышал, что дядя имеет право обзывать племянника последними словами да поминать его мать, — холодно отпарировал Цзюе-минь.

— Ты еще будешь со мной препираться? Нахальный сопляк! — Кэ-ань не удержался, затопал ногами и вновь начал площадно ругаться.

— Дядя, Цзюе-минь молод и многого не понимает, не сердитесь, не ставьте себя на одну доску с ним, пожалуйста идите к себе, а я поговорю с братом, — униженно молил перепуганный Цзюе-синь, стараясь остановить Кэ-аня. Он боялся одного, как бы скандал не разросся, он жаждал тишины и покоя, он до сих пор еще верил в возможность мирного разрешения спора.

Услышав примирительный тон Цзюе-синя, Кэ-ань вновь разошелся:

— Нет. Я еще заставлю его поклониться мне в ноги в зале предков и попросить прощения. Сукин сын! Чтоб тебе…

— Видите, вы опять бранитесь, дядя! Кто же в конце концов из нас… — Цзюе-минь не докончил, его остановил умоляющий, но настойчивый голос брата:

— Цзюе-минь! Опять?

Поведение брата выводило Цзюе-миня из себя еще больше, чем слова Кэ-аня. Он не в состоянии был дольше сдерживаться и, сердито оттолкнув Цзюе-синя, закричал:

— И ты еще меня уговариваешь! Ни на грош собственного достоинства! Ты позволил, чтобы из тебя козла отпущения сделали, мать и отца позоришь и еще мне указываешь!

Цзюе-синь закрыл лицо руками, опустил голову и отступил на несколько шагов. Слова брата больно ранили его. Он получил заслуженную кару. Жгучий стыд и раскаяние мучили Цзюе-синя, сдавливали голову, тело, душу. Его прежние убеждения исчезли. Он не мог возразить Цзюе-миню, только сейчас он понял, как много правды было в словах брата. Он действительно вел себя позорно. Собственно говоря, сейчас ему следовало бы уйти, но он даже в этот момент заботился о Цзюе-мине. Он хотел знать, чем кончится схватка и продолжал стоять возле брата. Цинь считала, что Цзюе-минь слишком резок; она знала, как его слова отзовутся в душе Цзюе-синя. Ей было немного жаль Цзюе-синя; подойдя к нему, она шепнула несколько успокоительных слов. Отповедь Цзюе-миня брату и его гнев произвели на всех присутствующих глубокое впечатление. Кэ-ань и Кэ-дин явно отступили. И, конечно, Цзюе-минь не захотел упустить такой случай.

— Дядя Кэ-ань, одна моя мать в доме, другая в могиле, мой отец был вашим старшим братом, ничем не провинился перед вами. За что же вы теперь поносите его сына? Вы только что говорили об извинениях — так вот вам и придётся сегодня на коленях молить о прощении перед духом моего отца. Я заставлю вас попросить извинения и у моей матери. — Оттеснив Цзюе-синя, Цзюе-минь с решительным выражением лица, схватив своей сильной рукой Кэ-аня за плечо, словно провинившемуся мальчишке, бросал эти безжалостные слова ему в лицо.

Такой оборот дела для всех оказался неожиданным. Никто не мог знать, как накипело на душе у Цзюе-миня. Его тяжелые, как камни, слова несколько напугали всех. Кэ-ань словно получил внезапный удар; опиум почти перестал действовать, и он, стоя лицом к лицу с Цзюе-минем, не знал, что предпринять. Об извинениях уже не было речи, но он пытался еще оправдываться:

— Я не оскорбил твою мать.

— Не оскорбили? Трижды вы сделали это, а теперь отнекиваетесь. Все слышали. Ну как, пойдете извиняться? — усмехнулся Цзюе-минь. Он понимал, что подрезал крылья Кэ-аню. Однако ему хотелось до конца перед всеми унизить дядю, чтобы этот самодовольный глава семьи не решился больше никого терроризировать.

— Ну и сказал. А что ты мне сделаешь, мать твою… — расходился Кэ-ань и не мог удержаться от ругательств.

— Если вы скажете еще хоть одно слово о моей матери, я надаю вам пощечин, дядя! Я заставлю вас извиниться перед мамой. И посмотрю, как это вы увильнете при всех; — наступал Цзюе-минь на своего противника.

Вокруг было тихо, никто не решался вмешиваться. Госпожа Ван и Чэнь итай тоже стояли в толпе; обе они не произнесли ни слова.

— Ни за что не пойду! — сопротивлялся Кэ-ань.

Но Цзюе-минь не отступал:

— Придется пойти! Вы же первый заговорили об извинениях. Так вот — когда вы извинитесь перед моими родителями, тогда и я извинюсь.

— Отпусти руку! — Кэ-ань сделал вид, что хочет зевнуть, а сам в это время собирался с силами. Но тут же добавил устало: — Мне пора идти.

— Уже уходите, дядя? Ведь Кэ-дин звал вас рассчитаться со мной, — издевался Цзюе-минь.

— Мне с тобой мало радости рассчитываться, рассчитаюсь с твоим старшим братом! — вмешался Кэ-дин.

— Не выйдет, старший брат тут ни при чем, не думайте, что если Цзюе-синь слаб, так вам удастся обидеть его, придет время, и он заговорит по-другому. — Цзюе-минь, не церемонясь, грозил старшему поколению. — Не надейтесь, дядюшки, что я испугаюсь вас, в нашей семье теперь никто никем не командует — нет таких прав!

Цзюе-минь заметил, что Кэ-ань то бледнеет, то краснеет, вид у него был жалкий, лицо напоминало маску комика в старом театре. Кэ-ань смотрел в землю, он не мог выдержать сверкающего взгляда племянника и как-то весь обмяк. Цзюе-минь с отвращением поглядел на Кэ-аня, усмехнулся и продолжал едко:

— Вас проняло, однако, вон как переполошились. А ведь, по правде говоря, и у меня нет времени на ваши извинения. — Он, наконец, отпустил руку Кэ-аня, но, увидев, что тот сдвинулся с места и выпятил грудь, поспешил вновь захватить инициативу: — Вы своего не добьетесь! Думаете, я не знаю ваших планов? Да я вас насквозь вижу, ваши грязные делишки со служанками мне хорошо известны. С проститутками знаетесь, с артистами путаетесь, опиум курите. Скажете, не так? И у вас еще хватает наглости передо мной тут благородных люден разыгрывать? Почему Шу-чжэнь в колодец бросилась? А вы, ее отец, что сделали? Не попытались спасти ее, а убежали в свой притон. В жизни своей не видел таких бессердечных людей! Об этикете и церемониях толкуете, других в непочтительности обвиняете. Вот вы-то и есть отступник от этикета! Вы деда со света сжили, дядю Кэ-мина замучили. Когда он болел, вы приставали к нему с продажей дома, утверждали, что он один хочет все заграбастать. Это все вы сделали. Теперь вы только и думаете, как разделаться с дедовским домом. А вы помните, что сказано в его завещании? О приличиях говорите, а сами по дедушке не то что три года, и год траура не проносили, а уже взяли себе в дом служанку и прижили с ней ребенка. Скажите, вы сделали в жизни что-нибудь хорошее, человеческое? Что вы оставили нам в наследство? Каждый из вас мнит себя главой семьи! Никогда еще глава семьи Гао не ронял себя так! Чему вы нас научите? — Развратничать с проститутками, заводить наложниц, развращать служанок, соблазнять нянек? Или вы покажете нам, как ловко можно продать землю, имущество и дом? Жаль, что у нас только этот дом. Ладно, хватит и этого! Я знаю, что дом все равно не удержать. Что ж — продавайте! Дома не будет — и семьи не будет, все разойдутся по своим дорогам. Главенствуйте тогда над своими семьями! Что касается общего имущества, которое еще осталось, так можете им подавиться. Жить за счет отцов не очень славное занятие: в один прекрасный день ничего не останется. Я не пойду по вашим стопам и буду жить своим трудом. Знать не хочу никакого главы семьи! Я знаю только себя и только себе буду подчиняться!

Цзюе-минь говорил с невиданным мужеством, изливал весь свой справедливый гнев, говорил грубо и не позволял им прервать себя. В его голосе слышалась покоряющая сила. Все, что он говорил, было правдой, известной каждому, в его обвинениях не было ни грана лжи. Никто на свете не мог бы опровергнуть его слов, возразить ему. В его словах, в позе чувствовалась неудержимая энергия. Он резко отличался от людей, с которыми боролся. Они не понимали его, а значит, и не могли укротить его. Они молча слушали, надеясь найти в словах Цзюе-миня какую-нибудь лазейку, опору, за которую можно было бы ухватиться. Но вот он кончил свою речь, пренебрежительно взглянул на них и уже другим тоном обратился к Шу-хуа:

— Пойдем, сестра. — А те, уничтоженные им, могли лишь бросать вслед ненавидящие взгляды, не решаясь даже выкрикнуть ругательства.

Цзюе-минь и Шу-хуа направились в комнаты Цзюе-синя. Опозоренные Кэ-ань и Кэ-дин остолбенело стояли на месте, не в силах даже шелохнуться. Они переглянулись, но не знали, что предпринять. В душе Кэ-ань корил брата, считал что Кэ-дин виноват в его позоре. В это время подошли госпожа Ван и Чэнь-Итай.

— Кэ-ань, — обратилась госпожа Ван к мужу, — ты так и не рассчитался с Цзюе-синем?

Кэ-ань поднял голову: Цзюе-синь все еще стоял у вазона с цветами и, наклонившись к Цинь, о чем-то беседовал с ней. Кэ-ань понял, что можно что-то сделать и бодро направился к Цзюе-синю; он надеялся спасти свой престиж.

— Ты слышал, Цзюе-синь, что тут говорил твой братец? Он молод и глуп, я не стал ему перечить. Но он твой младший брат, и ты отвечаешь за него, — раздраженно бросал Кэ-ань в лицо Цзюе-синю.

— Да, твой брат оскорбил старших, придется устроить семейный суд, — поддержал Кэ-дин.

— Дядя Кэ-дин, дядя Кэ-ань, как же теперь быть? — горестно откликнулся Цзюе-синь.

— Как быть? Пойди позови брата, и пусть он при всех извинится передо мной, а потом ты поручись, что впредь ничего подобного не произойдет и что Цзюе-минь будет мне подчиняться, — решительно требовал Кэ-ань.

— Нет, этого мало! Ты сам и твоя мать должны извиниться. Да отколотите хорошенько Цзюе-миня, — угрожающе добавила госпожа Ван.

Цзюе-синь не мог больше вынести этого, они довели его до предела. Теперь ему оставалось или повести против них борьбу, или погибнуть. Но погибать ему не хотелось Озлобленный до крайности, он поднял голову и просто сказал:

— Я этого не сделаю.

— Не сделаешь? Придется! — Кэ-ань словно плюнул этими словами в лицо Цзюе-синю.

— А какой семейный суд будет судить дядю Кэ-аня за то, что он гнусными словами оскорблял мою мать? — нахмурился Цзюе-синь.

Кэ-ань, Кэ-дин и госпожа Ван от удивления не могли вымолвить ни слова. Вот уж чего они не предвидели! Они считали, что слишком хорошо знают Цзюе-синя, думали, что могут вертеть им как угодно. Но теперь самый слабовольный человек заговорил решительно.

— Не будь обидчивым, Цзюе-синь. Господин Кэ-ань совсем не хотел оскорбить твою мать, эти слова он сказал нечаянно, в запальчивости, — вступилась Чэнь итай за Кэ-аня.

— Нечаянно или нарочно — с меня довольно! — прерывающимся голосом перебил ее Цзюе-синь. — Я заплатил по вашим вкладам, выкупил ваши акции, купил гроб для вашей служанки, заплатил за то, что из колодца вытащили труп вашей дочери, а вы разбили семью и хотите погубить меня? Вы свели в могилу мою жену, выгнали моего брата, и вам все мало? Я не боюсь вас, мне недолго осталось жить, от судьбы не уйдешь, но я рассчитаюсь с вами!

Больше я не желаю позорить память родителей, — и, не обращая на них внимания, Цзюе-синь повернулся и взбежал по ступенькам. Боясь, что он сделает что-нибудь необдуманное, Цинь побежала за ним. Цзюе-синь, увидев ее, замедлил шаги и, еле сдерживая рыдания, пошел к себе, сопровождаемый сестрой.

В своей комнате он увидел Цзюе-миня и Шу-хуа и сразу сказал:

— Брат, сестра, я больше не буду козлом отпущения.

Сев на стул и не вытирая струившихся из глаз слез, он опустил голову на письменный стол и горько зарыдал.

— Цзюе-синь! — участливо позвала Цинь. Цзюе-синь не ответил.

— Ничего, пусть поплачет немножко, — остановил ее Цзюе-минь. — Ведь ты говорила только что, что не может быть вечной осени. Осень, кажется, близится к концу, — помолчав, добавил он.

Цинь взволнованно посмотрела на Цзюе-миня и понимающе кивнула.

В это время быстрой походкой вошла Цуй-хуань. Цинь, глядя на ее расстроенное лицо, ласково сказала:

— Цуй-хуань, подай барину умыться.