Осень

44

Вернувшись домой, в большой гостиной Цзюе-синь обнаружил только игравшего там Цзюе-ши. Едва он вошел, как Цзюе-ши оглядел его и, повернувшись, неожиданно бросился бежать. Не обратив на младшего брата никакого внимания, Цзюе-синь понуро прошел внутрь. Но в своей комнате он неожиданно обнаружил Шу-хуа и Цуй-хуань; первая склонилась за письменным столом, погруженная в чтение, вторая вязала. Услышав его шаги и кашель, обе радостно поднялись и, улыбаясь, пошли ему навстречу.

— Я хотела уж было ложиться спать, да услышала про пожар и разволновалась. Решила дождаться тебя и расспросить, — весело щебетала Шу-хуа. — Вот и пришла к тебе с книжкой. Кстати, дядя Кэ-мин прислал за тобой Цуй-хуань, а я заставила ее взять что-нибудь и составить мне компанию.

— А я вас жду, барин. Господин Кэ-мин просил вас зайти к нему сразу же, как придете. Он тоже очень волнуется, — улыбнулась Цуй-хуань. Заметив запыленное лицо Цзюе-синя, она заботливо предложила: — Давайте я принесу вам тазик воды? Умоетесь. — И, не дожидаясь его согласия, отложила свою работу в сторону и прошла во внутреннюю комнату за тазом.

— Пожар уже потушили, Цзюе-синь? Сколько лавок сгорело? — поинтересовалась Шу-хуа, держа в руке закрытую книгу.

— Все сгорело. Боюсь, ни одной лавки не осталось, — покачал головой Цзюе-синь, устало опускаясь на стул.

— Удивительно! И почему это все свалилось вместе в один вечер? — невесело сказала Шу-хуа.

— Мама вернулась? — поинтересовался Цзюе-синь.

— Недавно Юань-чэн вернулся. Говорит, мама сегодня не вернется. Она опасается за бабушку, поэтому осталась там успокаивать ее.

— Хорошо. Ну, иди к себе, спи. Тебе ведь завтра с утра на занятия, — ласково вздохнул Цзюе-синь.

Шум чьих-то быстрых шагов помешал Шу-хуа ответить. Занавеси распахнулись, и в комнату вошли госпожа Ван и Чэнь итай с Цзюе-ши. Шу-хуа сразу скрылась в спальню. Цзюе-синь нахмурился и с трудом заставил себя встать и приветствовать женщин.

— Барин, вы взяли деньги, которые мы с госпожой Ван просили вас взять? — загадочно начала с места в карьер Чэнь итай, едва успев войти в комнату.

— Какие деньги? Я что-то не пойму, — удивился Цзюе-синь.

— Разве мы не просили вас сегодня взять из вашей конторы наши вклады? — с независимым видом спросила Чэнь итай.

— Я все-таки не понимаю, Чэнь итай. Когда вы говорили мне, чтобы взять деньги? — еще более изумился Цзюе-синь.

— Вы только послушайте, госпожа Ван, что он говорит! Мы ведь яснее ясного сказали. Вы ведь тоже были при этом. А у него пожар, видно, память отбил, — холодно усмехнулась старая наложница.

— Конечно, яснее ясного: сегодня нужно взять деньги обратно. С чего бы нам отказываться от своих слов?

Может быть, Цзюе-синь шутит? — с безразличным видом промолвила госпожа Ван.

Теперь Цзюе-синю стал ясен их замысел. Рассерженный этой мелкой интригой, он резко возразил:

— Тетя и вы, Чэнь итай! Я сегодня действительно не слышал от вас ничего подобного. Если бы вы сказали хоть слово — я немедленно взял бы деньги.

— Я не говорила? Да как у тебя язык поворачивается? — завопила, вся покраснев, Чэнь итай.

— Ну, зачем такие грубости, Чэнь итай? — вступила в спор госпожа Ван, обращаясь к Чэнь итай, но адресуя свои слова Цзюе-синю. — Что пользы ругаться? Делото ведь ясное: кто виноват, тот должен отвечать. Ведь мы про деньги говорили, что надо их взять? Говорили. Ну, конечно, Цзюе-синь забыл. Теперь, после пожара, их уже оттуда не возьмешь. А мне в конце месяца понадобятся деньги на расходы. Да и тебе без денег не обойтись. Так что уж попросим молодого барина придумать что-нибудь.

Цзюе-синю казалось, что какой-то острый нож поворачивается у него в сердце. Пытка эта была невыносима, но еще более невыносимым казались ему предстоящие оскорбления и обиды (а это он мог предвидеть). Он не мог сломить этих женщин, как не мог просить их о пощаде (зная к тому же, что это бесполезно). Он нуждался только в покое, только в том, чтобы с честью выйти из создавшегося положения. Он не понимал интриг и тем более беспринципного лавирования. В такие моменты он даже не мог собраться с мыслями. Поэтому, подавив в себе возмущение, он, наконец, прямо сказал им:

— Хорошо, тетя, хорошо, Чэнь итай, будем считать, что вы говорили; будем считать, что я забыл. Я вам выплачу — и покончим с этим. Вы, Чэнь итай, взяли двести юаней, и у вас оставалось еще триста; и у вас, тетя, сто. Послезавтра к вечеру я пришлю вам деньги, А сейчас давайте покончим с этим. — Он тоже раскраснелся и, закончив, крепко закусил губу, боясь, что расплачется в их присутствии. Цуй-хуань, которая давно уже принесла воду, подала ему отжатое полотенце. Он тщательно принялся вытирать лицо, не желая больше разговаривать с ними.

— Пойдем, Чэнь итай. Что понапрасну говорить, если он высказался так ясно, — произнесла госпожа Ван, хотя и довольным голосом, но не без иронии. — Ведь он, и верно, лишнее слово боится сказать. Подождем до послезавтра, когда деньги пришлет. — Обе еще раз смерили Цзюе-синя презрительным взглядом и, не попрощавшись, демонстративно вышли, уведя с собой Цзюе-ши.

Цзюе-синь проводил их взглядом. В этот момент из-за двери донесся их смех.

— Ну, что же, нападайте на меня все. Может, когда доведете меня до смерти, тогда успокоитесь, — раздраженно сказал он, возвращая полотенце Цуй-хуань.

— Зачем вы говорите такое, барин? — жалобно спросила Цуй-хуань. — Не стоит сердиться из-за этого.

Цзюе-синь удивленно, но внимательно посмотрел на девушку; чудесные глаза ее были полны слез, блестевших словно драгоценности. Это были глаза совсем другого человека. Цзюе-синь почувствовал, как в нем зарождается какое-то теплое чувство. Растроганный, он некоторое время не мог найти слов для ответа.

Из спальни выбежала Шу-хуа.

— Вот две ведьмы! — процедила она. — Как я жалею, что не могу надавать им пощечин. — И с нежностью упрекнула брата: — Слишком ты добр, Цзюе-синь. Ведь не потратил же ты их деньги! Почему же ты должен платить? Ведь их наглость так и лезет в глаза: узнали про пожар и давай здесь дурака валять, И ты опять попался на их удочку? Да я бы на твоем месте ни за что не платила. Пусть сами сходили бы в контору!

— Ты не понимаешь, Шу-хуа, — скорбно покачал головой Цзюе-синь с таким видом, будто его незаслуженно обидели. — Они на все способны. Это несчастье моей жизни, что я встретился с ними на своем жизненном пути. Что же я могу поделать?

— Не верю я в твои методы. Ну-ка, скажи, чего ты добился за эти несколько лет? Цзюе-минь и Цзюе-хой всегда говорили, что твой «принцип уважения» только вредит тебе самому и тем людям, которым ты симпатизируешь, — раздраженно спорила Шу-хуа.

Донеслись удары гонга — било одиннадцать часов. Тяжелые металлические звуки, словно предупреждающие о чем-то, оттенили смысл сказанного Шу-хуа: Цзюе-синь больше не мог защищаться.

Утром следующего дня Цзюе-синь отправился в торговые ряды. Паланкин пришлось остановить у перекрестка. У подъезда к торговым рядам было еще полно зевак, которые запрудили почти всю улицу. Цзюе-синь с трудом пробрался к подъезду, над которым по-прежнему вздымалась высокая надстройка, и заглянул внутрь, но ему удалось разглядеть только кучу черепков, щебня да закопченные, вот-вот грозившие рухнуть пролеты. Внутри можно было пройти только по одному проходу. Охранявший вход полицейский узнал Цзюе-синя и пропустил его внутрь.

Не прошел он и нескольких шагов, как в нос ему ударил удушливый запах гари и вонь. По мере того, как он пробирался вперед, отбрасывая ногой мешавшие куски черепицы и обломки кирпича, запах становился все резче. Отовсюду поднимался едкий, терпкий дымок. Кроме груд черепицы, ничего не было видно — всюду только черепки и ни одного помещения, даже части помещения, которое показалось бы ему знакомым. Кое-кто попадался ему навстречу (народу было немного) — это были главным образом знакомые приказчики лавок, что-то искавшие в грудах мусора. Некоторые кучи еще дымились, и их то и дело поливали водой из вёдер.

Да, это был конец. Он не мог найти даже следов своей конторы. Только двое-трое одиноких служителей беседовали о чем-то, стоя у кучи щебня и мусора — как раз в том месте, куда он приходил ежедневно, эти несколько лет. Побродив здесь немного, Цзюе-синь решительно направился к выходу.

Из торговых рядов Цзюе-синь отправился на дом к управляющему Хуану, чтобы обсудить меры возобновления деятельности, и застал там несколько сослуживцев. Разговор был недолог — собравшиеся не смогли принять никаких важных решений, кроме того, что условились ждать до внеочередного собрания пайщиков на следующей неделе.

Распрощавшись после завтрака, Цзюе-синь зашел в знакомую меняльную лавку. Он хотел выплатить госпоже Ван и Чэнь итай четыреста юаней, а наличных денег у него было недостаточно. Пришлось прибегнуть к кредиту. Но так как в этой лавке ему обычно с охотой ссужали деньги в кредит, вопрос о займе был улажен с полуслова.

Покончив с этим, Цзюе-синь направился в дом Чжоу. Тело Мэя только что уложили в гроб, и Цзюе-синю не удалось взглянуть на него еще раз. Гроб стоял во внутренней гостиной. Перед ним в траурном платье стояла на коленях горько рыдавшая жена. Рядом всхлипывала Юнь. Госпожа Чэнь, глаза которой покраснели и опухли, обсуждала с мужем и старшей сестрой вопрос об аренде помещения в «Чжэцзянском землячестве» для устройства «комнаты поминовения» на срок траура. Чжоу Бо-тао, увидев Цзюе-синя, тут же остановил его и попросил помочь.

Цзюе-синь пришел в дом Чжоу уже весь разбитый и теперь думал лишь о том, чтобы поскорее вернуться домой и отдохнуть. Но отказываться от поручения было неудобно; пришлось согласиться. Пока он был там, неожиданно появился Го-гуан. Пришлось посидеть и поболтать с ним. Только когда гость ушел, Цзюе-синь сел в свой паланкин и отправился в «Чжэцзянское землячество».

Закончив там переговоры, он снова вернулся в дом Чжоу, где увидел Цзюе-миня, беседующего с Юнь. Цзюе-синь сообщил старой госпоже Чжоу и остальным об удачном исходе переговоров. Чжоу Бо-тао хотел заставить его сделать еще что-то, но тут к Цзюе-синю обратился Цзюе-минь:

— Почему ты так плохо выглядишь? Ты нездоров? Шел бы ты домой отдохнуть.

Слова эти как-будто оказали какое-то магическое действие: Цзюе-синь вдруг почувствовал, что все его силы иссякли. Все горести как будто сразу нахлынули на него, ноги вдруг подкосились, тело потеряло устойчивость. Он нетвердо стоял на ногах и, казалось, вот-вот упадет.

— Что-то голова кружится, — в изнеможении произнес он, — как бы не заболеть. — И поспешил прислониться к столу; побелевшее лицо и серые губы говорили больше слов.

Это избавило Цзюе-синя от приставаний Чжоу Бо-тао. Старая госпожа Чжоу, госпожа Чэнь, госпожа Чжоу и остальные стали уговаривать его отправиться домой. Госпожа Чжоу приказала Цзюе-миню проводить брата.

Цзюе-миню тоже предоставили паланкин, и братья отправились домой вместе.

Когда они вернулись в особняк Гао, в первой гостиной не было ни души; казалось, они вступили в какую-то старую кумирню. Цзюе-синь оглянулся по сторонам и вдруг меланхолически произнес:

— Теперь тут и читать некому будет.

— И ты еще думаешь об этом? — с заботой в голосе упрекнул его Цзюе-минь. — Ты же еле на ногах держишься.

— Все теперь изменилось. Последнее время у меня такое ощущение, что никто из нас не знает, сколько мы еще проживем в этом доме. Боюсь, что рано или поздно семье Гао придет конец. Я каждый день вижу печальные признаки этого. — Цзюе-синь говорил как во сне, лицо его было печально и даже чуть-чуть испуганно.

— Как же не придет конец, если все бездельничают? — сердито сказал Цзюе-минь.

— Какой ты странный! Ну, как ты можешь думать так? Я тебя что-то не понимаю, — тихо произнес Цзюе-синь, испуганно глядя на брата.

Тот помолчал. Затем похлопал Цзюе-синя по плечу:

— Эх, брат, я вижу, ты все-таки утомился. Хватит разговоров. Пойдем-ка лучше, ты поспишь.

Цзюе-синь молча и послушно свернул в боковую дверь и пошел в дом. Во дворе было так же тихо. У ступенек правого флигеля стояло одинокое кресло. Вдоль каменной дорожки высились кусты; цветов на них уже не было. По дорожке прыгал одинокий воробей.

В своей комнате Цзюе-синь сразу грузно опустился на стул и тяжело вздохнул.

— Ты меня сегодня выручил. Спасибо, — поблагодарил он брата. — Я действительно страшно устал.

— По-моему, ты неправильно себя ведешь — тебе давно бы нужно отдохнуть, — в тон ему отвечал Цзюе-минь. Взглянув на брата, отдыхавшего с закрытыми глазами, он обнаружил, как сдал за последний год Цзюе-синь: на лбу уже наметились морщины, щеки ввалились, под глазами набрякли мешочки. «Что же так состарило его — такого молодого и жизнеспособного?» — не удержался Цзюе-минь от горькой мысли. И вдруг в лице Цзюе-синя ему почудились черты Мэя.

— Цзюе-синь! — позвал он испуганно и тревожно. Тот удивленно открыл глаза. — Так больше нельзя! — вырвалось у Цзюе-миня. — Ведь живя так, ты постепенно убиваешь сам себя!

— Я все эти годы жил так, — неопределенно ответил Цзюе-синь, сам не зная, что он хочет сказать этими словами.

— Не сердись на меня, брат, если я скажу прямо, что такая жизнь — не что иное, как бесполезная жертва, — попытался предостеречь его Цзюе-минь.

— Мне это все равно — лишь бы было хорошо другим, — перебил Цзюе-синь.

— Подумай, что хорошего ты сделал для других? Вот примеры: твоя жена, кузина Мэй, Хой, брат Мэй… — возразил Цзюе-минь, думавший лишь о том, чтобы рассеять заблуждения старшего брата, и забывая, как он может ранить его своими словами.

— Не надо больше, — умоляюще махнул рукой Цзюе-синь, неожиданно меняясь в лице.

Цзюе-минь заметил страдания брата и уже раскаивался: конечно, не следовало мучить брата таким разговором в такое время. Сейчас брату больше нужен был отдых, з не волнение. И уже другим тоном Цзюе-минь принялся успокаивать брата:

— Все-таки ты ляг отдохнуть, Цзюе-синь. Я больше не буду надоедать тебе.

Цзюе-синь помолчал и, опираясь руками о стол, с видимым усилием приподнялся.

— Хорошо, — кивнул он и собирался пойти в спальню. Неожиданно занавеси дверей раздвинулись и появился Цинь-сун.

— Старший барин, — почтительно обратился Цинь-сун к Цзюе-синю, — Господин Кэ-ань послал меня узнать, продали ли вы уже акции. Если почему либо не продали, то дайте их мне, а я отнесу их господину.

— Какие еще акции, когда все сгорело? — сердито пробормотал Цзюе-минь и обратился к Цинь-суну: — Возвращайся и скажи дяде, что все акции вчера…

Но Цзюе-синь не дал ему докончить.

— Цинь-сун, — быстро перебил он брата, — вернись, справься о здоровье дяди и скажи, что акции я еще не продал и завтра же принесу. Пусть он не беспокоится.

Получив утвердительный ответ, Цинь-сун что-то буркнул, не слишком заботясь об этикете, но, уходя, бросил подозрительный взгляд на Цзюе-миня, так и не поняв, что у того на уме.

Цзюе-минь вне себя от гнева во все глаза смотрел, как уходит слуга и, не выдержав, обрушился на Цзюе-синя:

— Почему ты не дал мне высказаться прямо? Твоя доброта переходит все границы! Ведь ясно же, что все сгорело! Что ты ему дашь?

— У меня есть на три тысячи акций, которые остались мне от отца. Верну дяде Кэ-аню тысячу — и все. Кстати, эти акции сейчас не в цене.

— В цене или не в цене — вопрос не в этом. Ясно, что он охотится за твоими. Ты совсем не обязан платить, если все сгорело, — возмутился Цзюе-минь.

— Нельзя не платить. Дядя вчера сам видел, как я запирал их в секретер. Я же выходил вместе с ним. Конечно, он знает про пожар и прислал за мной только затем, чтобы заставить меня платить.

— Не знаю, хватит ли у тебя денег, если ты каждому платить будешь, — недовольно произнес Цзюе-минь.

— Истрачу на выплату все деньги — и для меня конец. — В голосе Цзюе-синя было только отчаяние — ни намека на протест.

В день траура по Мэю Цзюе-синь с утра отправился в Чжэцзянское землячество кое в чем помочь. В этот день он был сравнительно спокоен, но общее горе и жалобные причитания молодой вдовы Мэя (облаченная в холщовые одежды, она рыдала перед гробом, распластавшись на циновке в комнате поминовения) вызвали у него невыразимую скорбь. Потом, когда Юнь рассказала ему о том, что вдова Мэя целыми днями плачет и отказывается от еды, он подумал, что эта цветущая женщина буквально за несколько дней превратилась в тень, и на сердце у него стало еще тяжелее. Несмотря на все свое сострадание, он на сей раз ничем не мог помочь. Единственное, что он мог сделать, — это попытаться вместе с Юнь утешить вдову Мэя. Однако он и сам понимал, что в таком деле слова утешения бессильны. Они не могут возвратить вдове ее молодого мужа. Они не могут изменить ее жизнь, не могут облегчить ей боль одиночества, на которое она обречена навсегда. Они не могут вернуть ей жизнь. Семья Чжоу так и останется семьей Чжоу, Чжоу Бо-тао так и останется Чжоу Бо-тао. Ничто не изменится, до тех пор пока в будущем не рухнет все.

Цзюе-синь понял (вернее, осознал) безнадежность ее положения, и это явилось для него жестоким ударом. Он сам стоит почти на краю гибели. И что же он видит? Еще более непроглядный мрак, еще более безысходные страдания. Никакого успокоения, ни крупицы счастья, никаких надежд. Впереди — только надвигающаяся гибель. Все эти годы он шаг за шагом приближался к этой грани.

Он до конца испил чашу страданий, думал, что, жертвуя собой, он поможет другим, верил, что наступит день, когда он обретет покой. Но теперь пелена вдруг спала с его глаз. Все предстало перед его взором в своем истинном свете. Это было трагическое крушение последних иллюзий, жестокое пробуждение. В его памяти всплыли слова Цзюе-миня: «Ты погубил себя и загубил других!» Бессильный подавить это воспоминание, он спрятал его в тайниках сердца, и оно терзало его душу. Но ни единым стоном он не выдал своих душевных мук. Теперь он осознал свои ошибки. Их было так много! На его лице все видели следы страданий, но никто не знал, что происходит в его душе.

Вечером, когда они собирались покидать землячество, когда паланкины были уже поданы и они ожидали только, пока вдова Мэя переоденется, та вдруг вышла из комнаты поминовения в своем прежнем неуклюжем холщовом одеянии и, упав на колени перед Цзюе-синем, склонила голову в земном поклоне: «Благодарю тебя, Цзюе-синь». Растерявшийся Цзюе-синь поспешно поклонился в ответ. Вдова Мэя, поднявшись с колен, проговорила:

— И на этот раз все устроилось благодаря твоим заботам. В загробном мире Мэй будет благодарен тебе. — Не выдержав, она уронила голову на стол и горько зарыдала.

Подошли Юнь, Фэн-сао и Цуй-фэн и принялись утешать ее. Судорожные рыдания сотрясали тело молодой женщины. Она, казалось, поняла, что, кроме права на слезы, у нее не осталось ничего. И она не хотела так легко отказаться от этого права. Ее рыдания ранили истерзанную душу Цзюе-синя. Он лучше всех понимал, что значат эти рыдания. Он слышал в них голос смерти. Он знал, что на этот раз смерть не удовлетворится одной жертвой, оборвутся две молодые жизни. Вдова Мэя неизбежно последует за своим мужем. Так предопределено этой чудовищной системой. Раньше Цзюе-синь никогда не испытывал больших сомнений. Теперь же он вдруг вспомнил лаконичную фразу: «Людоедская этика».

У кого-нибудь другого эта мысль, возможно, вызвала бы прилив мужества. Ему же она причинила еще более горькие страдания. В этой жизни на его долю, казалось, выпадали одни несчастья.

Цзюе-синь проводил Юнь, вдову Мэя и других в дом Чжоу. Сам он задержался там лишь на короткое мгновение: его страшили эти лица. Не дожидаясь госпожи Чжоу, он под каким-то предлогом распрощался и ушел один.

Вернувшись домой, он увидел перед залом два паланкина с подвешенными сзади яркими бумажными фонарями. Он узнал их: это были паланкины Ло Цзин-тина и Ван Юнь-бо. Ошеломленный Цзюе-синь расспросил Су-фу, разговаривавшего с носильщиками, и узнал от него, что болезнь Кэ-мина снова обострилась. Сердце его сжалось. Он поспешно вошел внутрь.

Поравнявшись с окнами Цзюе-миня, он увидел идущих ему навстречу Ло Цзин-тина и Ван Юнь-бо в сопровождении Цзюе-ина. Оба врача были хорошо знакомы Цзюе-синю. Они с улыбкой приветствовали его. Он вернулся, чтобы проводить их и спросить о здоровье Кэ-мина (видя, что оба врача выходят вместе, он догадался, что дядя в тяжелом состоянии). Ло Цзин-тин, нахмурившись, озабоченно ответил:

— У Вашего дяди какая-то странная болезнь. Он уже почти выздоровел, как вдруг, неизвестно отчего, ему опять стало хуже. Причину болезни мы еще не установили. Кажется, от потрясения. Мы с коллегой Юнем устроили консилиум и решили пока прописать ему лекарство для пробы. Посмотрим, поможет ли. Завтра все выяснится. Господин Цзюе-синь, будьте так добры, попросите вашу тетушку быть сегодня вечером внимательнее.

Слова доктора ошеломили Цзюе-синя, тяжелым камнем легли ему на сердце. У него не хватало мужества подумать о дальнейшем. Когда врачи уселись в паланкины, он вместе с Цзюе-ином пошел в дом. Расспросив Цзюе-ина о приступе болезни у дяди, он узнал, что часа два тому назад, когда Кэ-мин читал в кабинете, к нему пришли Кэ-ань и Кэ-дин. Произошел короткий разговор, который, кажется, очень рассердил Кэ-мина. После их ухода он снова принялся за чтение, но вдруг у него пошла горлом темная кровь. Крови вышло очень много, Кэ-мин весь вспотел и тут же потерял сознание. И только минут через сорок пять пришел в себя. Госпожа Чжан, страшно взволнованная, послала сразу за двумя врачами. Врачи проверили пульс, но не могли установить болезнь.

Войдя с Цзюе-ином в спальню дяди, Цзюе-синь увидел Кэ-мина, лежащего в глубоком забытьи на кровати, полузакрытой пологом. У кровати на кушетке сидела госпожа Чжан. Напротив, у шкафа, стояла Цуй-хуань. У стол а на стуле, дремал, подперев рукой щеку, Цзюе-жэнь. Думая, что Кэ-мин спит, Цзюе-синь на цыпочках осторожно подошел к тетке.

— Т-с-с, заснул, — шепотом предупредила госпожа Чжан.

Не успел Цзюе-синь ответить, как Кэ-мин закашлялся и позвал:

— Жена!

Госпожа Чжан торопливо подошла к кровати, наклонилась и ласково опросила:

— Проснулся? Что тебе?

Кэ-мин открыл глаза и слабым голосом спросил:

— Кто пришел?

— Цзюе-синь. Он уже вернулся и пришел проведать тебя, — ответила жена.

— Вот кстати. Пусть подойдет. — Кэ-мин сделал движение головой. Лицо его оживилось.

Обернувшись, госпожа Чжан поманила Цзюе-синя.

— Дядя, вам лучше? — наклонился над кроватью Цзюе-синь. Глядя на это изможденное, пожелтевшее лицо, он чувствовал, как слезы подступают к горлу.

— Ты тоже устал. Вид у тебя неважный. По-моему, тебе тоже следует отдохнуть. Хорошо еще, что сейчас ты не ходишь на службу, — с трудом вымолвил Кэ-мин, и в его голосе прозвучала забота.

— Я не устал, — только и смог выдавить из себя Цзюе-синь. Он опустил голову, не желая, чтобы Кэ-мин видел его слезы.

— Долго я тебя ждал. Теперь ты здесь. Я хочу поговорить с тобой, — продолжал Кэ-мин.

— По-моему, тебе лучше поспать. Завтра поговоришь. Ты еще слишком слаб, и разговаривать тебе вредно, — поспешно вмешалась жена. Она боялась, что долгий разговор повредит здоровью мужа.

— Дядя, постарайтесь уснуть. Я завтра вас навещу. Завтра и скажете, — поддержал тетку Цзюе-синь, понимавший ее правоту и тоже обеспокоенный состоянием Кэ-мина.

— Жена, откинь полог, — не отвечая им, распорядился Кэ-мин. Госпожа Чжан покорно подошла и откинула свисавший полог. Кэ-мин удовлетворенно произнес: — Так светлее.

— Ты все-таки постарайся уснуть. Ты болен и должен беречь себя, — озабоченно сказала госпожа Чжан.

— Ничего, — покачал головой Кэ-мин и снова приказал ей: — Позови Цзюе-ина и Цзюе-жэня. Я хочу с ними поговорить.

Предчувствие надвигающегося несчастья сжало сердце госпожи Чжан. Но она поспешила выполнить распоряжение мужа. Цзюе-ин и Цзюе-жэнь были тут же в комнате, и она подозвала их.

При виде сыновей Кэ-мин удовлетворенно кивнул головой и через силу улыбнулся им:

— Вы, озорники, целыми днями бьете баклуши?

Госпожа Чжан, видя, что мальчики, ничего не понимая, стоят у кровати, подтолкнула их:

— Скорее поприветствуйте папу. Папа так любит вас! Больной, и то о вас вспомнил.

Цзюе-ин и Цзюе-жэнь почти в один голос машинально воскликнули:

— Здравствуй, папа. — На лицах обоих застыло безразличие. Сонное выражение еще не сошло с лица Цзюе-жэня.

Мгновение Кэ-мин смотрел на своих детей с любовью и жалостью. Но вдруг на его лице появилось выражение разочарования, и он отвел глаза. Он снова посмотрел на жену, потом на Цзюе-синя и сказал:

— Цзюе-синь, не уходи. Я хочу с тобой поговорить. У меня есть к тебе просьба…

Вдруг в комнату, покачиваясь, вошла Тан-сао со свертком лекарств и сказала:

— Госпожа, я принесла лекарства.

Госпожа Чжан хотела было вскрыть сверток и проверить содержимое, но Кэ-мин остановил ее:

— Не надо. Послушай, что я скажу.

— Я хочу посмотреть лекарства, а Тан-сао сходит приготовить их. Тебе нужно побыстрее принять лекарства, — возбужденно возразила госпожа Чжан.

— Не спеши. Я сам знаю — от этого лекарства пользы ни на грош. Мою болезнь нельзя вылечить, — горько усмехнулся Кэ-мин. Но, увидев слезы на лице жены, не выдержал и добавил: — Ладно, иди. Посмотришь лекарства и возвращайся послушать.

Госпожа Чжан подошла к столу, вскрыла сверток, проверила каждый пакетик и, отдав Тан-сао, послала ее на кухню готовить лекарства, а сама вернулась к кровати.

— Цзюе-синь, на этот раз мне уж, видно, не встать. Я очень беспокоюсь. С моей смертью придет конец нашему дому. Недавно Кэ-ань и Кэ-дин поругались со мной. Они хотят продать дом. Говорят, мол, уже нашли покупателя. Какой-то командир дивизии предлагает восемьдесят тысяч юаней. Я, конечно, не согласился, и они не осмелятся сделать это. Но как только я умру, они поставят на своем. Главой семьи станет Кэ-ань, и что будет тогда с семьей? На жену надежда слабая. От Цзюе-ина и Цзюе-жэня и подавно нечего ожидать. Их бабушка уже слишком стара, а у дядей своих забот хватит. Умру я, кто о них позаботится? Цзюе-синь, я знаю тебя, на тебя можно положиться. Я поручаю их тебе. Ты безусловно оправдаешь мое доверие. За всей семьей уследить невозможно. Но если сохранить одну-две ветви, и то можно считать, что мы не осквернили памяти предков. Это я могу поручить только тебе. Помоги мне, и я даже в лучшем мире буду благодарен тебе.

Кэ-мин решительно произнес эту тираду. Говорил он медленно, но его никто не прерывал, да и сам он ни разу не закашлялся, ни разу не остановился. На его лице было написано страдание, но ни слезинки не выкатилось из его глаз. Произнеся последние слова, он вдруг повернул голову и приказал Цзюе-ину и Цзюе-жэню:

— Как, вы еще не кланяетесь старшему брату? Ах вы олухи! Только и знаете, что целыми днями безобразничаете. А вот придет время — и куска хлеба не будет. На колени перед старшим братом! Просите его, чтобы он заботился о вас.

Слезы лились из глаз Цзюе-синя. Госпожа Чжан плакала, прикрыв глаза платком. Цуй-хуань, низко опустив голову, тоже плакала, стоя у стола. Лицо Цзюе-ина стало серьезным. Но Цзюе-жэнь все еще клевал носом. Госпожа Чжан, услышав, как муж велел Цзюе-ину с братом кланяться Цзюе-синю, не выдержала, бросилась на диван и разрыдалась.

— Дядя, не надо, — сквозь слезы протестовал Цзюе-синь, услышав повеление кланяться ему. — Я исполню вашу волю. Дядя, вы лучше отдохните. Не нужно думать об этом. Наша семья не может остаться без вас. Вы не должны покидать нас, — голос Цзюе-синя прерывался. Его горе, казалось, превосходило горе Кэ-мина. Не задумываясь, он взвалил на плечи непосильную ношу.

— Раз ты согласен, я могу быть спокоен, — облегченно произнес Кэ-мин. Видя, что его сыновья по-прежнему стоят у кровати, он еще раз прикрикнул на них: — Вы все еще не кланяетесь? Это же ради вашего собственного блага.

Только после нескольких понуканий мальчики послушались отца и отвесили Цзюе-синю земной поклон. Когда они подняли головы, лица их по-прежнему ничего не выражали. Цзюе-синь же, поклонившись в ответ, не сдержал слез.

— Позовите Цуй-хуань, — велел Кэ-мин сыновьям.

Цуй-хуань со слезами на глазах приблизилась к кровати. Увидя ее, Кэ-мин приказал:

— Ты тоже кланяйся молодому барину.

Цуй-хуань изумленно смотрела на Кэ-мина. Ей казалось, что она ослышалась.

— Цуй-хуань, ты разве не слышала, что отец велит тебе кланяться? — смешался Цзюе-ин.

Цзюе-синь, стоя перед Цуй-хуань, нерешительно сложил ладони и тоже поклонился. Он не знал, какие еще распоряжения последуют от Кэ-мина. Госпожа Чжая поднялась с кушетки, подошла к кровати и остановилась перед Цуй-хуань. Блестящими от слез глазами она смотрела на Кэ-мина, догадываясь, что хочет сказать муж.

— Это желание твоей тети, — обратился Кэ-мин к Цзюе-синю. Он перевел взгляд на жену — та слегка наклонила голову. — Я тоже согласен. Я всегда беспокоился за тебя. Твоя покойная жена не оставила тебе детей. Мы советовали тебе жениться вторично, но ты все не соглашался. После, моей смерти некому будет позаботиться о тебе. У тебя нет матери, а мачеха не может по-настоящему проявлять о тебе заботу. Цуй-хуань хорошая. Твоей тете она очень нравится. Она уже много раз просила меня отдать Цуй-хуань тебе. Вот кончится срок твоего траура — и бери ее к себе наложницей в дом. По крайней мере будет кому обслуживать тебя и ухаживать за тобой. А там, глядишь, и дети пойдут. И род твоего отца не угаснет. Да и я выполню свой долг перед твоим отцом. На мой взгляд, из всего вашего поколения только ты один настоящий человек. Цзюе-хой — вольнодумец, ему на семью наплевать, а Цзюе-минь сейчас тоже стал бунтовщиком. Боюсь, что им придется хватить горя на чужбине. О Цзюе-ине и младших говорить нечего. Все они бестолочь. Надежда всей семьи только на тебя. Твой дед и твой отец из другого мира с надеждой смотрят на тебя. Цзюе-синь, я ухожу в лучший мир. Береги себя. Запомни, что я говорил тебе. — Из его глаз выкатилось несколько слезинок.

Цзюе-синь растроганно кивал головой. Слова Кэ-мина были для него полной неожиданностью. Но он был не в силах отвергнуть заботу человека, стоящего на краю могилы. Он взглянул на Цуй-хуань, которая, закрыв лицо руками, беззвучно плакала (она слышала слова Кэ-мина, и для нее они не были неожиданностью. И хотя в этот момент волнение побороло в ней стыд, а в сердце было больше печали, чем радости, на душе у нее стало легче). Цзюе-синь не мог сказать, что принесет ему этот «дар» Кэ-мина — радость или страдания. Он не задумывался над этим, да и некогда ему было думать. Как бы то ни было, он покорно принял его, так же, как принимал и все другое (только потом, придя домой и спокойно обдумав все, он почувствовал некоторое утешение).

Вошла Хэ-сао с банкой дымящегося лекарства в одной руке и с чашкой в другой. Она поставила чашку на стол, наполнила ее лекарством и удалилась.

Госпожа Чжан, утирая глаза, подошла к столу, взяла чашку и легонько подула. Вслед за ней к столу подошла Цуй-хуань, тоже вытирая платком слезы.

Кэ-мин, видя, что лекарство готово, прекратил разговор. Заметив вдруг Цзюе-жэня, дремавшего за столом, он махнул рукой ему и Цзюе-ину:

— Сейчас вам здесь делать нечего. Отправляйтесь спать. Завтра вставайте пораньше и сразу же марш в библиотеку заниматься.

Мальчики, которые только этого и ждали, тотчас же с довольным видом торопливо попрощались с отцом и выскользнули за дверь.

Госпожа Чжан с лекарством в руках подошла к постели больного. Цзюе-синь помог ей приподнять Кэ-мина, и тот из рук жены выпил почти всю чашку. Госпожа Чжан отдала чашку Цуй-хуань. Они вдвоем с Цзюе-синем, поддерживая больного, опустили его на подушки. Кэ-мин сам вытер губы и реденькую бородку. Он неподвижным взглядом смотрел на жену.

— Теперь тебе нужно поспать, — умоляющим голосом проговорила госпожа Чжан.

— Ты так добра ко мне, — взволнованно вздохнул Кэ-мин, — мне еще нужно сказать кое-что Цзюе-синю, но это можно и завтра сделать. — Он устало закрыл глаза. Опустившись на колени, госпожа Чжан осторожно укрыла мужа одеялом. Кэ-мин вдруг снова открыл глаза, посмотрел на жену, страдальчески улыбнулся: — Я еще вспомнил. Когда будешь писать письмо Шу-ин, напиши, что я больше не сержусь на нее. Пусть возвращается домой.

— Не надо больше об этом. Выздоровеешь — все уладишь. Я завтра же напишу, — сквозь слезы произнесла обрадованная и опечаленная госпожа Чжан.

— Меня совесть мучает, что я к тебе так плохо относился все эти годы, — сокрушенно промолвил Кэ-мин. Глаза его медленно закрылись. Он не увидел страдальческих слез жены.

Цзюе-синь ушел только тогда, когда Кэ-мин заснул. Дома он неожиданно застал ожидавшую его госпожу Шэнь. Она сидела на вращающемся стуле и беседовала с Хэ-сао, стоявшей у письменного стола. Увидев Цзюе-синя, тетка воскликнула:

— А, вот и ты, наконец! А я тебя заждалась. Я хочу кое о чем посоветоваться с тобой. — По ее лицу блуждала скорбная улыбка. Цзюе-синь, не знавший, что происходит с теткой, только почтительно поздоровался. Мысли его витали где-то далеко. Хэ-сао, почувствовав себя лишней, вышла.

— Я на этой неделе уезжаю, — госпожа Шэнь успела произнести только эту фразу, как Цзюе-синь огорченно перебил ее:

— Вы и вправду уезжаете, тетя? Почему так скоро? Как же вы одна поедете?

— Именно поэтому я и пришла поговорить с тобой. Я хочу попросить у вас на несколько месяцев Юань-чэна. Он будет меня сопровождать, а потом вместе со мной вернется. По-моему, Юань-чэн надежный и расторопный слуга. С ним мне будет легче в дороге.

— Но ведь сейчас проезд нелегок. Мне кажется, вам лучше подождать с отъездом. Прошу вас еще раз хорошенько обдумать, — заботливо сказал Цзюе-синь.

Госпожа Шэнь страдальчески вздохнула:

— Я не могу здесь оставаться. У меня сердце разрывается. Я не могу больше видеть эти лица. Хоть и трудно в дороге, но все же лучше, чем здесь.

— Тетя, вы, наверное, все еще думаете о Шу-чжэнь, поэтому у вас так тяжело на сердце. Я думаю, пройдет немного времени, вы постепенно забудете об этом несчастье и успокоитесь, — участливо уговаривал Цзюе-синь.

— У тебя доброе сердце, Цзюе-синь, — взволнованная до глубины души, проговорила госпожа Шэнь. — Я к вам всем так плохо относилась, но ты совсем не помнишь зла, — И покаянно продолжала: — Во всем я виню только себя. Я сама накликала на себя беду. Я знаю, что жизни у меня с твоим дядей Кэ-дином не будет. А теперь у меня и дочери нет. Сегодня Кэ-дин говорил мне о продаже дома. Они с Кэ-анем уже и покупателя нашли. Только Кэ-мин не согласен, но они говорят, что он недолго протянет. Только он умрет — и можно продать дом. На каждую семью придется по двадцать тысяч юаней. Они тогда смогут взять еще по две-три наложницы. Мне просто страшно слышать об этом! Лучше умереть. Поэтому мне нужно побыстрее уехать. Мой старший брат тоже хочет, чтобы я скорее уезжала. Отложишь поездку, там и зима наступит. А в холода дорогой еще больше измучаешься. — Словно осенняя туча набежала на ее лицо, на которое почти не падал свет лампы, и оно казалось таким изможденным, будто много лет солнечные лучи не касались его.

Эти слова проникли в самую душу Цзюе-синя. Он прекрасно понимал, что госпожа Шэнь ничуть не преувеличивает. Каждое слово тяжелым камнем ложилось ему на сердце. Тетка, наконец, умолкла. Цзюе-синь задыхался от сжимавшей его сердце боли. Он с состраданием смотрел на безжизненное лицо тетки. С трудом переборов себя, Цзюе-синь испустил глубокий вздох, вернее стон. Бессильный удержать госпожу Шэнь, он только сочувственно промолвил:

— Хорошо, тетя, поезжайте. Я понимаю ваше положение. Насчет Юань-чэна можете не беспокоиться. Я сейчас скажу матери, позову Юань-чэна, прикажу ему собираться, и дело с концом.

— Твоя мать еще не пришла. Я только что у нее была, — сказала госпожа Шэнь.

— Она скоро придет. Она возражать не будет. Вы, тетя, можете быть спокойны, — сердечно отвечал Цзюе-синь.

— Большое тебе спасибо, Цзюе-синь, — с прежней страдальческой улыбкой поблагодарила госпожа Шэнь.

— Не стоит благодарности, тетя. Мне еще никогда не приходилось оказать вам какую-нибудь услугу, — скромно отвечал Цзюе-синь.

Госпожа Шэнь покачала головой, невыразимая мука вылилась в глубокий вздох:

— Я боюсь вспоминать о минувшем. Не могу поверить, что уже больше месяца прошло с тех пор, как не стало моей доченьки. Она все время стоит у меня перед глазами. — Госпожа Шэнь поднесла к глазам платок.

Цзюе-синь молча сидел у стола. Душа его была полна скорби. Горе, казалось, наполняло комнату, тяжелым грузом давило на него. Он не думал о будущем, не видел впереди ни малейшего проблеска. В его душу закрался страх. Тиканье маятника в задней комнате усиливало этот страх. Стрекот цикад за окном плачем отдавался з его сердце. Госпожа Шэнь, уронив голову на грудь, сгорбившись, словно дряхлая старуха, сидела у письменного стола. Она отсутствующим взором уставилась на окно, словно надеялась увидеть там душу своей умершей дочери. Эта изможденная женщина была воплощением горя и страданий. Страх овладел Цзюе-синем. Он чувствовал, как тысячи острых игл медленно вонзаются в сердце. Стиснув зубы, он пытался побороть эту безграничную боль. Он ни от кого не ждал помощи.

Вдруг в проходе послышались торопливые шаги. Занавеси распахнулись, и запыхавшаяся Цуй-хуань вбежала в комнату. Дрожащим, плачущим, испуганным голосом она крикнула:

— Барин Цзюе-синь, старый барин Кэ-мин скончался!

И в это же мгновение снаружи раздался суровый, словно предвещающий несчастье, гонг третьей стражи. В этот вечер он казался особенно звучным, особенно страшным.

«Кончено!» — слышалось Цзюе-синю в ударах гонга.