Осень

31

Цинь заболела и не смогла пойти с Цзюе-минем на празднование двухлетия еженедельника. В тот день Цзюе-минь отправился в редакцию очень рано и когда пришел туда, там были только Хуан Цунь-жэнь, Чжан Хой-жу да еще кое-кто из наиболее частых посетителей.

— Цинь опять не пришла? — разочарованно протянул Хуан Цунь-жэнь, видя, что Цзюе-минь пришел один.

— Она скоро выздоровеет, но вчера еще температурила, мать не разрешила ей выходить из дома, — также с некоторым неудовольствием ответил Цзюе-минь: если бы она смогла прийти вместе с ним, думал он, то предстоящие события были бы для него настоящим счастьем.

— Совсем некстати. Сегодня как раз ее не хватает, — недовольно вставил Чжан Хой-жу.

— Неважно, я могу ей рассказать все, когда вернусь, — мимоходом бросил Цзюе-минь. Подняв голову, он огляделся и прошелся по комнате. Это было помещение проходной лавки (рядом со старым помещением). Сюда они перебрались совсем недавно. Посреди просторной комнаты — стол, накрытый белоснежной скатертью с вазой живых цветов в центре; вокруг стола — много складных стульев; на свежевыбеленных стенах — две картины, писанные маслом, и несколько портретов известных революционеров — представителей различных стран, вырезанных из книги «Шестьдесят выдающихся людей мира». Чжан Хуань-жу, стоя на табуретке, один за другим прикалывал портреты к стене. У одной стены — книжный шкаф, у другой — чайный столик и кресла. В глубине — отгороженная тесом комната; там — письменный стол, за которым, склонившись, что-то писал сейчас Фан Цзи-шунь, и шкаф для документации; в углах — две груды только что отпечатанных брошюр.

Вся эта новая обстановка была приобретена усилиями молодых людей в течение последних дней. Каждая вещь говорила о горячих, отважных, преданных делу, широких (не эгоистичных) натурах, об их творческом подъеме. Все здесь напоминало идеальную семью, где царят согласие и дружба. Их связывали одни убеждения; и, соответственно этому, то, что было в душе у каждого, то, что было наиболее важно, наиболее дорого для него, — все это одновременно принадлежало и остальным; поэтому они могли смотреть прямо в лицо друг другу. Не было места ни отчужденности, ни зависти: ощущение того, что все трудятся для одной и той же цели, никогда не покидало Цзюе-миня, всегда доставляя ему глубокую радость. Этот день также не был исключением: обычная радость вскоре разогнала кратковременное недовольство, и к этой радости примешивались подъем, удовлетворение и ожидание чего-то лучшего. Сегодня был торжественный день, можно сказать, день вознаграждений за их труд. Они, которые не покладая рук трудились на своей ниве два года, сегодня могли радоваться урожаю.

Пришла Чэн Цзянь-бин; лицо ее, казалось, излучало свет весеннего утра. Бодрым шагом войдя в комнату, она, улыбаясь, похвалила их:

— Здорово устроились! А я уж было испугалась, что у вас не получится. — Тут она заметила Цзюе-миня: — Цзюе-минь, а почему Цинь не пришла?

— Она еще не совсем здорова, мать ее не пускает, — ответил Цзюе-минь, уже полностью избавившийся от чувства неудовольствия, приветствуя девушку дружелюбной улыбкой.

Чжан Хуань-жу спрыгнул с табуретки, оглядел портреты на стенах и повернулся к Чэн Цзянь-бин.

— Цзянь-бин, что же ты не приходила помогать целых два дня? Мы по горло заняты, а ты скрываешься. Придется наказать тебя, — шутя выговаривал он девушке.

— Очень много дел было дома, да еще бабушка болеет. По вечерам никак не могла выбраться, — чувствуя себя виноватой, оправдывалась Цзянь-бин. Переведя взгляд на широкоскулое, с выдающимся вперед подбородком лицо Чжан Хой-жу, она улыбнулась:

— А я позавчера выходила на улицу, проходила мимо твоей мастерской. Заглянула и вижу: ты в желтом халате сидишь на скамейке, склонился над столиком и что-то шьешь. Ты чуть не носом уткнулся в материю и не видел меня. Совсем как ученик портного! Только одет немного не так. Свой желтый халат ты лучше сними. Я хотела с тобой поговорить, да побоялась, что тебе неудобно будет. — Она коротко рассмеялась и закончила: — Я подумала, что твой хозяин, пожалуй, будет приставать к тебе с расспросами, и тихонечко ушла. А то бы я попросила у тебя отпуск.

Все рассмеялись. Чжан Хой-жу, стараясь сохранить серьезность, переспросил:

— Попросила бы отпуск? Ты чересчур вежлива стала. Хуань-жу только пошутил, а ты уж наговорила с целый короб. Никто обвинять тебя не будет. А если уж говорить об отпуске, то я сегодня сам у своего хозяина отпросился. У меня в последнее время что-то с глазами плохо, а то разве я тебя не заметил бы? Придется подобрать очки.

— Хой-жу, а когда же я посмотрю, как ты шьешь? — неожиданно обратился к нему Цзюе-минь. Он не шутил, в голосе его, скорее, звучало уважение, так как ему действительно хотелось увидеть, насколько старательно Чжан Хой-жу осуществляет свою идею.

— Ничего интересного, это же не кино, — добродушно рассмеялся тот и небрежно протянул Цзюе-миню левую руку. — Смотри, у меня рука, не такая, как у вас.

Все вытянули шею и увидели на первых трех пальцах многочисленные следы уколов.

— Больно? — нахмурившись, негромко спросила Чэн Цзянь-бин.

— Теперь не больно, — спокойно ответил Чжан Хой-жу. — Слаб я еще в своем ремесле. — И, желая привлечь внимание к своему брату, добавил: — Хорошо что Хуань-жу не начал еще учиться на цирюльника. А то пришлось бы кому-нибудь из нас ходить с порезанной головой.

— Ерунда! Хочешь, сейчас побрею тебя, даже не учившись, — смеясь, защищался Чжан Хуань-жу.

Фан Цзи-шунь положил кисть и вышел из своей комнатки.

— Что же это Чэнь-чи и Ван-юна еще нет? — с досадой спросил он. — Боюсь, что юбилейный номер еще не напечатан. — Заметив Чэн Цзянь-бин, Фан Цзи-шунь поздоровался с ней.

— Зря беспокоишься. Я вчера к вечеру заходил туда, видел уже первую страницу. Не может быть, чтобы не был готов сегодня, — успокоил его Чжан Хуань-жу, которому излишние опасения Фан Цзи-шуня казались необоснованными.

— А Чэнь-чи всегда приходит поздно. Сегодня к тому же они с Ван-юном договорились пойти в типографию. Конечно, сейчас его нечего ждать, ведь еще одиннадцати нет, — вставил Хуан Цунь-жэнь.

— Тогда не будем терять времени на разговоры. Давайте быстрее за работу, — улыбаясь, поторопил их Фан Цзи-шунь, — остальные понемногу подойдут. Твой доклад готов? — обратился он к Чжан Хуань-жу.

— Вчера полночи не спал, зато в один присест написал, — ответил Чжан Хуань-жу. Его круглые глазки, сходящиеся к приплюснутому носу, сверкали от удовольствия. — Только нужно поработать над стилем. — Он поднялся и прошел в маленькую комнатку.

— Цзюе-минь, ну-ка, помоги нам вытащить стол. Вот сюда. — И Хуан Цунь-жэнь показал на пустое место у дверей. — Здесь удобно регистрировать присутствующих.

Когда стол был вытащен и поставлен на предназначенное для него место, разговоры прекратились; все с головой ушли в работу: Фан Цзи-шунь пошел в свою комнатку писать плакаты, которые предполагалось расклеить по стенам; Чэн Цзянь-бин перетирала чайную посуду; Хуан Цунь-жэнь, разыскав регистрационный журнал, разложил его на столе и принялся составлять алфавитный список; Цзюе-минь взялся за разборку сваленных на полу брошюр; Чжан Хой-жу отправился купить кое-что для угощения.

— А вот и мы! — донесся снаружи голос Ван-юна, а затем в дверях показался и он сам. Таща вместе с Чэнь-чи в каждой руке по пачке газет, они, отдуваясь, вошли в помещение и тут же поспешили избавиться от своей ноши: Ван-юн положил газеты на стоя у дверей, а Чэнь-чи — на большой стол в центре комнаты.

— Осторожнее, Чэнь-чи, — предупредила его Чэн Цзянь-бин. — Газеты только что отпечатаны, краска еще не высохла — как бы не испачкать скатерть. Дай-ка мне одну, — протянула она руку, видя, что улыбающийся Чэнь-чи забрал газеты со стола и намеревается отнести их в маленькую комнатку.

— Наконец-то! — обрадованно воскликнул Фан Цзи-шунь, выходя из своей комнаты навстречу Чэнь-чи. Подождав, пока Чэн Цзянь-бин получит свой экземпляр, он взял остальные и, прижав их словно какую-то драгоценность к груди, унес к себе.

Каждый из закончивших свое дело спешил взять газету, и вскоре у всех в руках уже было по юбилейному номеру. Все читали сосредоточенно, не пропуская ни слова; кое-кто читал отдельные места даже вслух; мало-помалу у всех появились довольные улыбки, которые становились все шире, и вскоре ничего не осталось, кроме этих сплошных улыбок, отчего лица еще более помолодели, а глаза заблестели светом ничем не омрачаемой радости.

Чжан Хой-жу, вошедший в это время с кучей покупок, при виде такой картины не мог удержаться от смеха:

— Что это все уткнулись в газеты? Разве других дел нет?

— А чем ты нам предложишь заняться? — улыбнувшись оторвалась от газеты Чэн Цзянь-бин, взглянула на Чжан Хой-жу, но тут же снова погрузилась в чтение.

— Ну как, Цзи-шунь? Я же говорил, что сегодня будет, — и не ошибся, — проговорил довольный Чжан Хой-жу, занося свои покупки в маленькую комнату.

— Хуань-жу, иди, я тебе отдам счет, — позвал он оттуда брата, выложив покупки на письменный стол.

Чжан Хуань-жу вошел, не расставаясь с газетой. Следом за ним вошла Чэн Цзянь-бин. — Ну-ка, давай все вкусное, что ты купил, — обратилась она к Чжан Хой-жу, — я разложу на тарелочки. — Взяв указанные ей свертки, она забрала их в большую комнату, где принялась разворачивать. В них оказались орехи, тыквенные семечки, цукаты, печенье, — на тарелках все не уместилось; расставив наполненные тарелки, она завернула оставшееся и отнесла обратно в маленькую комнату. Хуан Цунь-жэнь предложил закусить.

Предложение оказалось весьма кстати, и возражений ни у кого не вызвало, так как все, кроме Чэн Цзянь-бин, пришли, не поев дома. Только Чжан Хой-жу отказался:

— Я не хочу. Я купил два бисквита, когда ходил в магазин. Я останусь с тобой, Чэн Цзянь-бин, ладно? Покараулим здесь. — Девушка кивнула в знак согласия. А остальные со смехом и шутками пошли по коридору к выходу.

Чжан Хой-жу, уютно устроившись на скамеечке у стола, смотрел на лестницу. Когда шаги удалявшихся друзей стали постепенно затихать, он повернулся к Чэн Цзянь-бин, которая, стоя перед чайным столиком, разглядывала один из портретов на стене.

— Цзянь-бин, — позвал он. Она перевела взгляд с портрета на него. — Вот ты окончила школу, что же домашние думают делать с тобой? — дружелюбно опросил Чжан Хой-жу.

— А ты думаешь, они могут предложить что-нибудь хорошее? — усмехнулась девушка. — Бабушке и матери хотелось бы запереть меня дома, — Она помедлила. — И еще хотят подобрать мне мужа.

— Неплохая идея, — улыбаясь, поддразнил девушку Чжан Хой-жу. — Ничего другого от стариков нельзя и ожидать.

— Пусть себе думают, у меня есть свои планы, — решительно возразила Чэн Цзянь-бин.

— Конечно, сейчас времена не те, — поддержал Чжан Хой-жу.

— Не понимаю только, почему почти не заметен прогресс? — недовольно произнесла Чэн Цзянь-бин. — Уже больше десяти лет, как образовалась республика, много лет прошло и после движения «4-го мая», а у нас здесь никаких сдвигов. Стоит мне чаще появляться на улице, как дома начинаются разговоры; стоит мне получить письмо от товарища — опять разговоры. Хорошо еще, что только разговорами дело ограничивается. Не знаю, что бы мне пришлось делать, если бы вмешались в мои дела по-настоящему. — Она невольно нахмурила брови.

— По правде говоря, кое-какие сдвиги есть. Перемен уже немало. Конечно, социальный прогресс иногда очень заметен, но иногда его трудно обнаружить. Но он все-таки есть. Вот почему я всегда верю, что мы добьемся победы, — спокойным голосом убеждал девушку Чжан Хой-жу, но, видя, что она молчит, улыбнулся и попробовал доказать это примером: — То, что мы смогли сегодня отметить наш двухлетний юбилей, — разве это не доказательство прогресса?

Брови Чэн Цзянь-бин расправились; она кивнула:

— Это ясно. Будь это раньше, разве смогла бы я вместе с вами выпускать газету?…

— Пожалуй, ты давно бы уже отправилась в свадебном паланкине в чужой дом в роли молодой жены, — подхватил Чжан Хой-жу с добродушной улыбкой.

— Ты не смейся. Разве не пришлось бы тебе самому выступить в роли жениха с цветами в волосах и с лентой через плечо? — в свою очередь пошутила Чэн Цзянь-бин, но, чувствуя, что сказала не очень удачно, быстро попыталась сгладить неловкость: — Что же ты не пошел кушать?

— Я же сказал, что купил бисквиты. Забыла? — Чжан Хой-жу достал сверточек, развернул и так прямо с бумагой положил бисквиты на тарелку. Взял кусочек, другой дал девушке.

Чэн Цзянь-бин взяла, но, что-то вспомнив, полюбопытствовала:

— Ты все еще вегетарианец?

— Конечно. Поэтому я и не пошел обедать с ними, — спокойно ответил Чжан Хой-жу.

Девушка окинула его внимательным, словно оценивающим взглядом, в котором смешались любопытство, сочувствие и уважение, ему даже стало неловко.

— Ты слишком истязаешь себя, — сказала она, — зачем тебе так мучиться, зачем брать все на свои плечи?

— А я и не мучаюсь: разве я не такой же, как вы? — рассмеялся он, словно разговаривал с ребенком. — Только я хочу, чтобы у меня слово не расходилось с делом. Я питаюсь овощами, вернее, не ем мяса, потому что я не хочу причинять вред ничему живому. Никто из нас не хочет осуществлять свои стремления за счет страданий других. Мне приятно расширить это понятие — «другие» — и распространить его на все живое.

— Я на это смотрю иначе, чем ты, — покачала головой Чэн Цзянь-бин. — Говорят, что на тебя повлияло буддистское учение, да? Как бы там ни было, я завидую твоей твердости. Никому из нас не сравниться с тобой.

Чжан Хой-жу рассмеялся.

— Как же мог повлиять на меня буддизм, — запротестовал он, — если я даже не читал сутр…