Осень

29

Шу-хуа и Цуй-хуань хотели проводить Цзюе-синя прямо в его спальню и уложить в постель. Но к этому времени Цзюе-синь немного оправился и от души благодарил девушек. Ему хотелось почитать, сидя в кресле, и он без их помощи подошел к письменному столу.

Появились Цинь и Шу-чжэнь. Цуй-хуань, завидев Цинь, обратилась к ней:

— Барышня, уговорите молодого барина: он не соглашается лечь отдохнуть. Он так расстроен да еще хочет читать.

Кивнув им, Цинь быстро подошла к Цзюе-синю, уже усевшемуся в кресло, и, положив руку ему на плечо, принялась мягко уговаривать:

— Ну, скажи, Цзюе-синь, почему тебе обязательно хочется мучить себя? Ты ведь должен заботиться о своем здоровье!

Цзюе-синь не ответил, тогда и Шу-хуа присоединилась к Цинь:

— Тебе следовало бы отдохнуть, брат. Ты очень плохо выглядишь.

— Вы же сами видите: какой смысл от такой жизни? — тихим голосом, в котором слышалось отчаяние, проговорил Цзюе-синь, не отнимая рук от лица. — Так пусть уж лучше я умру — они утихомирятся, и никаких конфликтов больше не будет.

— Зачем говорить о смерти, брат? Нам испортили настроение, значит, нужно подумать, как его исправить. Допустим, что ты тихо и спокойно умрешь. А какой в этом смысл? — выговаривала ему Шу-хуа, ломавшая голову над тем, почему ее брат заговорил о смерти.

— А ведь она права, Цзюе-синь, — подхватила Цинь, — Ты больше не должен уступать им. Ты должен бороться с ними. Пойми же: у тебя еще все впереди, а у них — никакого будущего. Тебе следует поберечь здоровье.

— Поберечь здоровье? А стоит ли его беречь? Что. я смогу сделать, если и буду жить? — с горечью в голосе упорствовал Цзюе-синь. Вдруг он отнял руки от лица и, повернувшись к Шу-хуа, удивленно спросил: — Как, Шу-хуа? И ты здесь? Разве они не наказали тебя? А Цзюе-миня?

Казалось, его разбудили от сна; на лице с еще не высохшими полосками от слез вдруг появилось выражение страха.

— Тетя Чжан велела мне увести тебя. Она меня даже не ругала. — Легкая улыбка, сквозь которую ясно проглядывало удовлетворение, тронула губы Шу-хуа; ее спокойный голос словно подтверждал слова. Страх Цзюе-синя наполовину пропал. Шу-хуа продолжала: — Цзюе-минь, по-видимому, еще там. Но я думаю, что тетя и его ругать не будет. По-моему, она потом все поняла. А то с чего бы ей отпускать меня?

— Цуй-хуань! — позвал Цзюе-синь, завидев служанку. Та подошла.

— Будь любезна, погляди, брат все еще в комнате госпожи Чжоу? И что там происходит? — не то приказал, не то попросил Цзюе-синь.

Девушка радостно согласилась. Но не успела она повернуться, как дверные занавески распахнулись и в комнату вошел Цзюе-минь.

— А вот и он сам! — вскрикнула Цуй-хуань.

— Ну как, попало, Цзюе-минь? — тревожно и вместе с тем радостно спросила Шу-хуа.

— Все кончилось? — тихо осведомилась Цинь, у которой отлегло от сердца при виде спокойного лица брата.

— Даже не ругали. Как только вы ушли, тетя и меня выпроводила. Только я еще немножко подслушивал под окном, — рассмеялся Цзюе-минь.

— Ну и что потом? Ты слышал что-нибудь? — продолжала спрашивать Цинь.

— Потом, конечно, говорили тетя Ван и Чэнь итай. Однако толку от этого не было. Ну, они, ясно, рассвирепели и ушли, — рассказывал довольный Цзюе-минь, чувствуя, что сегодня они одержали победу.

— И кто бы мог ожидать? А я-то уж было думала, что нас сегодня по меньшей мере как следует отругают! — оживилась Шу-хуа.

— Не радуйся, Шу-хуа, — нахмурился Цзюе-синь, — По-моему, они что-то придумают, чтобы отомстить нам, и доставят нам еще немало беспокойства.

— Ну, этого я не боюсь! Не рискнут же они убить меня! — вырвалось у Шу-хуа.

— Они доберутся до меня. Вы нанесли им кровную обиду, и они выместят ее на мне, — удрученно произнес Цзюе-синь.

В комнате на момент стало тихо. Тишину нарушила Цуй-хуань:

— Я пойду принесу вам воды умыться, барин. — Она пошла в другую комнату, вернулась оттуда с тазом и снова вышла.

Взгляд Цзюе-миня остановился на лице брата, казалось этим, всегда решительным взглядом он хотел его успокоить.

— Почему ты всегда такой слабый, Цзюе-синь, всегда стараешься умалить свои достоинства? — мягко убеждал он брата. — Разве ты не такой же, как и мы? Правда, тебе, как старшему, тяжелее. Но ты должен понять: единой семье — конец. Никто не может удержать меня, никто не может удержать и тебя. Старшие? Это всего лишь бумажные тигры, из которых выпустили воздух. Они сами не могут постоять за себя, не могут служить нам примером, они умеют лишь заниматься дурными делами. Имеют ли они моральное право распоряжаться другими? Если бы ты был настойчивей сам, чем они могли бы повредить тебе? Они нагло помыкают тобой только потому, что ты сам готов им подчиняться, готов слушать, что они тебе говорят…

— Не так резко, Цзюе-минь, — умоляюще перебил его брат. Он еще сомневался в правильности высказываний Цзюе-миня, хотя не находил их полностью неверными. Поэтому, он продолжал с некоторой долей упрямства:

— Конечно, отчасти ты, пожалуй, прав. Но ты не совсем правильно представляешь себе положение в семье. Дело обстоит не так просто, как тебе кажется.

Всем в комнате, кроме Шу-чжэнь, неподвижно сидевшей у стола и медленно переводившей взгляд с одного лица на другое, слова Цзюе-синя были неприятны. Шу-хуа стояла у окна, опираясь о подоконник, Цинь была около письменного стола, а Цзюе-минь стоял за спиной Цзюе-синя. Но когда Цзюе-синь повернулся в кресле спиной к окну, Цзюе-минь не пошевельнулся и оказался справа от брата.

— Мне всегда казалось, Цзюе-синь, что ты слишком много думаешь, — укоризненно произнесла Цинь, но Цзюе-синь не отвечал. Через комнату прошла Цуй-хуань, неся таз с водой. — Слишком сложно ты на все смотришь, — добавила Цинь. В это время Цуй-хуань отжала полотенце и подала его Цзюе-синю.

— Благодарю, Цуй-хуань. Ты не видела Хэ-сао? — спросил Цзюе-синь, принимая полотенце.

— Она стирает за домом, — отвечала служанка и, дождавшись пока Цзюе-синь вернет ей полотенце, спросила: — Еще хотите, барин?

— Достаточно, благодарю, — ответил Цзюе-синь.

— Смотрите, барышня, как молодой барин вежлив, — улыбнулась Цуй-хуань, обращаясь к Цинь, — такой пустяк, а он уж два раза поблагодарил.

Цинь ответила дружелюбной улыбкой:

— Не называй его барином, Цуй-хуань. Даже мне неловко обращаться с тобой, как с прислугой.

— Вчера Шу-ин прислала письмо: велит хорошо относиться к тебе, — вставила Шу-хуа. — Кажется, она просила тебя писать ей? Написала?

Цуй-хуань зарделась и смущенно промолвила:

— Нет. Боюсь, не получится. Барышня Шу-ин только научила меня немного читать, а пишу я плохо.

— Неважно, пиши как умеешь, — ободрила ее Шу-хуа, — Я ведь тоже плохо пишу. Пиши, пиши. Напишешь — попросим Цинь исправить.

— Что вы! Разве я осмелюсь дать ей читать! Я ведь, правда, плохо пишу, — отнекивалась смущенная вконец Цуй-хуань.

И словно для того, чтобы вывести ее из затруднительного положения, в комнате в этот момент появилась Ци-ся.

— Барин, — обратилась она к Цзюе-синю, — тетушка и ваша мать прислали меня спросить, не лучше ли вам…

— Сейчас лучше. Вернись и, пожалуйста, поблагодари их за меня, — улыбнулся Цзюе-синь.

— Скажи-ка, Ци-ся, что они сейчас делают? — вмешалась Шу-хуа.

— Приготовили стол и собираются играть в мацзян.

— В мацзян? А игроков у них хватит? — полюбопытствовала Шу-хуа.

— А там госпожа Шэнь. Она сегодня просто молодец — даже слова не сказала, — со смехом отвечала Ци-ся.

— Ты не слышала, Ци-ся, о чем говорили мать и тетя Чжан? — спросил Цзюе-синь, все еще озабоченный.

Ци-ся поняла, что у него на уме.

— Они говорили, что госпожа Ван и Чэнь итай неправы, что они нарочно ищут повода для ссоры, — ответила она и лукаво улыбнулась в сторону Шу-хуа, — только госпожа Чжан и другие говорят, что у барышни Шу-хуа и барина Цзюе-миня характер тоже немножко… — Она яе закончила.

Цинь тут же взглянула на Цзюе-миня, но увидела на его лице все ту же уверенность. Цзюе-минь молчал. Зато Шу-хуа не сдержалась:

— Уж с таким характером родилась! Не им его переделывать.

— Что верно, то верно. Боюсь, что они запоздали в своем намерении переделать наши характеры, — поддержал ее Цзюе-минь и улыбнулся — на лице его была радость победы.

— Барин, у вас будут еще распоряжения? — обратилась Ци-ся к Цзюе-синю. — А то мне нужно возвращаться к хозяйкам.

— Хорошо. Иди, — слабым голосом отвечал Цзюе-синь. — Скоро я приду посмотреть на их игру.

Ци-ся кивнула в ответ. Цуй-хуань, полагавшая, что госпоже Чжан понадобятся ее услуги, тоже собралась уходить:

— Я с тобой.

— Ты не ходи. Третья госпожа велела тебе прислуживать здесь молодому барину и барышне Цинь, — остановила ее Ци-ся. — Только не забудь, что надо навестить больную Цянь-эр. Мне, наверное, не удастся пойти к ней. — И она поспешно ушла.

— Что с Цянь-эр? — спросила Шу-хуа. — Чем она больна? Сильно?

При упоминании имени Цянь-эр улыбка сбежала с лица Цуй-хуань.

— Цянь-эр больна уже несколько дней. — В голосе ее слышалась тревога. — Ничего не ест. А госпожа Ван только вчера послала за врачом. Прописал ей лекарство, а толку никакого. Похудела — кожа да кости! Мы с Ци-ся вчера были у ней.

— Что нашел врач? — спросил Цзюе-синь.

— Говорит, ничего страшного. Выпьет, дескать, два пузырька микстуры — и все. А мы вчера видели: ей с каждым днем все хуже. А четвертая госпожа даже назвала ее сначала притворщицей, а сейчас вообще внимания не обращает, хотя Цянь-эр уже с постели не встает. — Сочувствие к подруге разбередило ей душу, и она незаметно для себя задумалась о собственной судьбе.

Для находившихся в комнате Цянь-эр была всего-навсего обыкновенной служанкой, которая даже не часто попадалась им на глаза. Но при известии о ее болезни на них словно дохнуло холодным ветром. Правда, сочувствие это не слишком глубоко проникло в их сердца, но все же им было уже не до веселья.

— Тетя даже не захотела пригласить к Цянь-эр хорошего врача, — зло упрекнула Шу-хуа.

— Хорошего врача, барышня? Да если мы, служанки, болеем, то хоть какой врач придет, и то — большое счастье. — Голос Цуй-хуань звучал несколько иронически — раньше она не замечала этого за собой.

— В таком случае, возьми меня к Цянь-эр, — вдруг решилась Шу-хуа.

— Правда хотите пойти, барышня? — удивилась Цуй-хуань.

— Разумеется! Разве, по-твоему, я когда-нибудь не сдержала своего слова? — несколько самодовольно ответила Шу-хуа, и никто не возразил ей. Наоборот, все одобрительно смотрели на нее, и она поторопила Цуй-хуань: — Ну, что же ты ждешь? Идти — так сейчас! — Она встала, готовая отправиться.

Но ведь госпожа велела мне быть здесь и прислуживать барину, — неожиданно заколебалась Цуй-хуань и взглянула на Цзюе-синя.

— Ничего, можешь идти куда тебе нужно, — поощрительно кивнул Цзюе-синь и, повернувшись к Шу-хуа, предупредил: — Будь осторожна, Шу-хуа. Неизвестно, какая болезнь; может быть, заразная.

— Знаю, — почти не слушая Цзюе-синя и пропуская его слова мимо ушей, небрежно бросила Шу-хуа и вышла вместе с Цуй-хуань.

Они направились к двери, прошли через гуйтан, затем под окнами Кэ-аня и вышли через небольшую дверь. Перед ними у стены, где росли деревья грецкого ореха и платаны, а на земле повсюду валялись сломанные ветки, была темная, покосившаяся хибарка из двух комнат. Когда девушки подошли к дверям, Цуй-хуань вдруг спросила:

— Вы, наверное, здесь и не бывали, барышня?

— Была раза два-три только очень давно, — улыбнулась Шу-хуа. Вдруг послышались слабые стоны, и улыбка сбежала с ее лица.

Первой переступила порог Цуй-хуань. В комнате никого не было; глазам их предстали только грубо сколоченный стол, скамейки да топчаны; резкая вонь била в нос; на сыром земляном полу можно было поскользнуться. Отсюда Цуй-хуань и вслед за ней Шу-хуа через другую дверь прошли во вторую комнату.

Здесь было еще теснее и еще темнее, чем в первой комнате. Стол, два низких топчана да две скамейки составляли всю обстановку комнаты. На одном из топчанов, что был подальше от входа, лежала Цянь-эр; на скамеечке перед топчаном стояла пустая чашка для лекарства, у изголовья кровати — грязное ведро. Первое, что бросилось в глаза Шу-хуа, когда она вошла в комнату, было худое темное лицо, покоившееся на подушке.

— Цянь-эр, барышня Шу-хуа пришла навестить тебя, — ласково обратилась к больной Цуй-хуань, подходя к кровати.

Больная попыталась что-то сказать, но не смогла произнести ни слова и только застонала. Голова ее медленно повернулась к дверям.

Шу-хуа приблизилась, бросила взгляд на лицо больной и ласково позвала:

— Цянь-эр!

Больная, наконец, нашла взглядом лицо Шу-хуа, слабо пошевелила губами, через силу выдавив улыбку. Но тут же слабая, улыбка превратилась в гримасу боли.

— Барышня… — промолвила она, опираясь рукой о кровать и пытаясь приподняться.

— Не надо вставать, Цянь-эр. Отдыхай как следует, — поспешила жестом остановить ее Шу-хуа и обратилась к Цуй-хуань: — Скажи ей, чтобы не вставала.

Наклонившись, Цуй-хуань что-то сказала больной. Та шевельнулась, приподнялась из последних сил, но тут же руки ее ослабели и, тяжело застонав, она рухнула обратно. Прошло немало времени, пока она открыла глаза и, задыхаясь, проговорила:

— Большое спасибо, барышня.

— Тебе сегодня лучше? — спросила Шу-хуа, которой было искренне жаль девушку.

— Пожалуй, нет… на сердце… очень тяжело… — задыхаясь на каждом слове, с трудом выдавила Цянь-эр, благодарно глядя на Шу-хуа широко раскрытыми глазами; но тут же веки ее опустились. Две мухи ползли по ее лицу, — она не отгоняла их. По краям топчана и по тонкому одеялу грязноватого цвета тоже спокойно ползали мухи. Мухи сидели и на скамейках и на чашке для лекарства. Когда Цянь-эр умолкла в комнате слышалось только жужжание мух.

— Почему так много мух? — брезгливо спросила Шу-хуа, сгоняя движением руки муху, которая пристроилась у нее на рукаве.

— А кому здесь подметать, если Цянь-эр заболела? — вопросом же ответила Цуй-хуань, присев на топчан больной. Затем снова наклонилась к Цянь-эр:

— Не жарко здесь? Тебе даже веера не дали!

— Немного жарко, только я сейчас уже не чувствую, — чуть слышно отвечала больная. Она снова посмотрела на Шу-хуа, потом попросила Цуй-хуань: — Мне чаю хочется. Не знаю — есть в той комнате? Если не трудно, налей мне полчашечки холодненького.

Взгляд Шу-хуа невольно устремился на стол: ни чашки, ни чайника.

Цуй-хуань сердито поднялась:

— Этой Ли хоть бы что! Чайник — и то не могла принести. — Она вышла, вернулась с чашкой чая и поставила ее на скамеечку со словами: — Вот, Цянь-эр, только холодный. Подожди, пока я принесу от своей госпожи горячего, хорошо?

При виде чашки глаза Цянь-эр заблестели, и она поспешно протянула руку.

— Дай скорее, Цуй-хуань, — заволновалась она, — я выпью холодненького — во рту сухо.

— Холодного нельзя, пожалуй, хуже тебе станет, — попыталась отговорить Цуй-хуань.

— Не станет, не станет. У меня внутри все горит — хочу холодного, — хватая ртом воздух и задыхаясь, с трудом говорила Цянь-эр. Глаза ее, в которых, казалось, угасала последняя искорка, при виде чашки с чаем снова разгорелись. — Мне ни чашки чая не дали, — жаловалась она, — никого упросить не могла. Пожалей меня, Цуй-хуань.

— Дай ей, Цуй-хуань, пусть пьет. — У Шу-хуа защемило сердце от жалости; она думала лишь о том, чтобы удовлетворить эту незначительную просьбу больной — до остального ей не было сейчас никакого дела.

Помедлив, Цуй-хуань взяла чашку со скамеечки и поднесла больной. Та приподнялась и трясущейся рукой взяла чай; Цуй-хуань быстро поддержала ее. Держа чашку обеими руками, больная поднесла ее к губам так, как будто в ней был не крепкий, холодный чай, а нектар. Цуй-хуань успела еще сказать:

— Пей поменьше, — но Цянь-эр, нагнув голову, пила жадными, большими глотками, проливая чай на себя; он стекал по подбородку и капал на одеяло. Через несколько секунд в чашке ничего не осталось. Она с облегчением вздохнула, вернула чашку Цуй-хуань и в изнеможении упала на топчан.

— Идите, барышня. Здесь очень грязно, — медленно произнесла Цянь-эр, взглянув благодарным взглядом на Шу-хуа и заметив, что та не сводит глаз с ее лица.

— Ничего, — мягко ответила Шу-хуа и успокоила больную: — Поправляйся, болезнь не серьезная. Через несколько дней будешь здорова.

— Большое спасибо, барышня. Только лекарство что-то не действует. Мне с каждым днем все хуже, наверное, я не выживу, — с отчаянием в голосе сказала Цянь-эр, в глазах ее показались слезы.

На душе у Шу-хуа было тяжело; взглянув на Цуй-хуань, она обнаружила, что и у той глаза покраснели. Она стояла молча, кусая губы, слушая, как Цуй-хуань говорит больной:

— Болезнь-то ерундовая, не может быть, чтобы не вылечили. Выкинь эту ерунду из головы. Сейчас я пришлю тебе веер. Ты когда сегодня пила лекарство?

— Сегодня утром — один раз. Это лекарство я пила всего один раз, — тихо ответила Цянь-эр.

— Значит, сейчас опять нужно пить. А они даже не заварили тебе лекарство, — сказала Цуй-хуань, шаря взглядом по комнате в поисках банки с лекарством. Оказалось, что банка, которую она искала, стоит у ножки скамейки. — Я тебе заварю. Разве ты выздоровеешь, если не будешь пить лекарство? — И Цуй-хуань нагнулась за банкой.

— Если и завтра лучше не будет, нужно пригласить более опытного врача. Я поговорю с Цзюе-синем, — мягко произнесла Шу-хуа, желая вселить надежду в Цянь-эр.

— Хорошо. Вы идите, барышня, я приготовлю ей лекарство, а потом приду поухаживаю за барином, — сказала Цуй-хуань, держа в руках банку.

— Спасибо, барышня. Идите, — с трудом повернула голову больная. — Я вам не прислуживала, а вот вы пришли ко мне. Выздоровею — еще раз вас отблагодарю, — В ее беспомощном взгляде светилась глубокая признательность.

— Отдыхай, отдыхай как следует. Цуй-хуань о тебе позаботится. А что ты ела? — спросила растроганная Шу-хуа.

— Ничего. Тетушка Ли приносила мне кой-чего, но мне ничего не хочется. За день пью только немного чаю. и то потом часто тошнит, — слово за словом выдавливала из себя Цянь-эр, глядя на Шу-хуа.

— Тетя Ван тоже хороша! — возмущенно произнесла Шу-хуа. Затем, уже другим тоном, прибавила: — Ну, ничего. Скажи Цуй-хуань, чего тебе хочется, и я велю купить. Если тебе завтра будет лучше, велю приготовить тебе немного рисового отвара.

— Большое спасибо за заботу, барышня. — На лице больной появился слабый румянец, но тут же исчез и сменился выражением страха: — Только госпожа Ван не согласится. Ей не понравится, если она узнает.

Шу-хуа непонимающе уставилась на нее. Но Цуй-хуань пояснила: — Вы же знаете характер госпожи Ван, барышня. Если хотите дать что-нибудь Цянь-эр, то лучше сделать это украдкой, чтобы госпожа не знала.

— Понятно, — оживилась Шу-хуа. Затем, дав больной еще несколько советов, вышла вслед за Цуй-хуань.

Не отошли они и трех-четырех шагов от двери, как вдруг послышались какие-то хлюпающие ззуки: больную, видимо, рвало. Цуй-хуань сразу остановилась:

— Идите одна, барышня, я пойду взгляну, что с ней. — И, оставив Шу-хуа, она, даже не передав ей банки с лекарством, вернулась к Цянь-эр.

Шу-хуа постояла, тяжело вздохнула и, поднявшись по ступенькам, вошла в гуйтан.