Осень

35

Вернувшись часам к четырем дня из конторы и проходя под окном Цзюе-миня, Цзюе-синь заметил госпожу Ван и Чэнь итай, выходивших из зала и оживленно беседующих. Брови его недовольно сошлись к переносице, и он уже готов был повернуть и зайти к брату, как вдруг тетка окликнула его. Пришлось ответить на приветствие и пойти навстречу женщинам.

Когда он подошел, госпожа Ван окинула его загадочным взглядом:

— Я вижу, ты не очень занят, племянничек. У тебя даже есть время на посторонние дела.

Цзюе-синю было неясно, к чему она клонит. Не зная, что ответить, он только промычал что-то, не теряя, однако, выдержки и оставаясь верным своему «принципу вежливости». Он надеялся, что они дадут ему возможность спокойно уйти.

Но госпожа Ван вдруг многозначительно откашлялась, брови ее свирепо поднялись.

— Видишь ли, со своими делами я и сама управляюсь.

Так что тебе не к чему утруждать себя. Если есть время, лучше заботься о собственных делах. Думаешь, у меня не хватило бы денег на гроб для Цянь-эр?

— Я этого вовсе не думал. Я знал, что вы спали, тетя, и боялся, что шум вас разбудит. Поэтому я все сделал сам, — спокойно отвечал Цзюе-синь, однако лицо его то краснело, то бледнело.

— Я спала? Да разве я не приказала ясно — завернуть ее в циновки и унести? — повысила голос госпожа Ван. Затем презрительно скривилась: — Ну-ну… Я вижу, тебе денег девать некуда. Только не к чему пускать мне пыль в глаза своим богатством!..

— Вы же, госпожа Ван, не знаете, что он каждый месяц на стороне больше тридцати юаней зарабатывает, — угодливо улыбнулась Чэнь итай. — Где уж нам до него! Почему бы человеку не распорядиться своими деньгами? Зачем же сердиться на него? — подпускала Чэнь итай шпильки в адрес Цзюе-синя, делая вид, что уговаривает госпожу Ван.

Цзюе-синь снова покраснел и, по-видимому, собирался что-то возразить, но сдержался и опустил голову. Через минуту он снова поднял на них глаза и с трудом выдавил из себя:

— Я этого не думал. — Они молчали. — Не к чему сердиться, тетя. Я пойду. — Он повернулся и направился в проход. Но не успел он дойти до своей комнаты, как услышал их злорадный смех.

Придя к себе, он взглянул на портрет Жуй-цзюе на стене — и силы оставили его. С большим трудом добрался он до письменного стола и тяжело опустился на стул. Уронив голову на стол, он зарыдал.

— Барин! — вдруг донесся до его слуха мягкий девичий голос. Только после того, как его позвали в третий раз, он медленно поднял голову.

Перед ним стояла Цуй-хуань, она смотрела на него с жалостью и сочувствием.

— Это я все виновата, — извиняющимся голосом произнесла она, — из-за меня вам досталось.

— Ты? — удивился Цзюе-синь. Не понимая, что она хочет сказать, он ласково смотрел на нее, в глазах его еще стояли слезы.

— Умойтесь, барин, я принесла вам воды, — сказала Цуй-хуань, не отвечая на его вопрос. Быстро подойдя к столу, она попробовала рукой воду, от которой поднимался пар, намочила полотенце, отжала его и подала Цзюе-синю.

— Благодарю тебя, — растроганно произнес Цзюе-синь, принимая полотенце и вытирая лицо.

— Я слышала их разговор только что. Это все я виновата, — сокрушалась Цуй-хуань, не сводя с него глаз, — втянула вас в это дело с Цянь-эр и только накликала на вас беду. Если бы не я, разве стала бы госпожа Ван придираться к вам? — Его страдания причиняли ей большую боль, чем собственные.

— Не в этом дело, — покачал головой Цзюе-синь, возвращая ей полотенце, и устало улыбнулся: — Это к тебе никакого отношения не имеет. Я знаю, что они меня ненавидят. Не Цянь-эр, так что-нибудь другое — они все равно нашли бы предлог.

Цуй-хуань снова пошла к столу намочить полотенце и повернулась к Цзюе-синю:

— А почему они так ненавидят вас, барин? Мне непонятно — ведь вы с ними ведете себя по всем правилам. Неужели же вы хоть чем-нибудь обидели их? Даже мы, служанки, возмущены таким к вам отношением. — И она снова подала ему полотенце.

— Я и сам не понимаю, почему, — признался Цзюе-синь. Правда, о кое-каких причинах он догадывался, но не считал их достаточно вескими. Настоящей же причины он так и не понимал. Обтерев лицо второй раз, он, казалось, уничтожил не только следы слез на лице, но и свои заботы. Искреннее внимание девушки растрогало его. Он не мог понять ее души, но на память ему пришли многие мелкие услуги, которые она ему оказывала. Пусть это были мелочи — но они оставили в его впечатлительной душе неизгладимый след. Перед глазами заалел пучок рубиновых цветков граната — и пропал. Это так и осталось загадкой. Он не знал, чем вызвано это постоянное внимание к нему со стороны молодого, чистого существа. Однако он дорожил этим вниманием, черпая в нем спокойствие. И Цзюе-синь почувствовал, как силы постепенно возвращаются к нему.

— По-моему, причина все-таки есть, — сказала Цуй-хуань, беря у него полотенце. При виде его успокоившегося лица она непринужденно улыбнулась. Сейчас она не думала ни о том, что ей говорила госпожа Чжан, ни о том, как она мечтала о своем будущем и постепенно разочаровывалась в нем. Все ее мысли были сосредоточены на нем. Она не понимала его, но верила ему и как бы делила вместе с ним свои радости и огорчения. Она и вправду верила, что у теток должна быть причина ненавидеть его, но какая — этого угадать она не могла. — Подумайте как следует, барин, обязательно должна быть причина. Живете вы все одной семьей — так почему бы не жить в мире и согласии? Они же все — господа, должны понимать лучших слуг. — Она еще раз отошла к столу с полотенцем и стала_: мочить его в тазу, повернув голову к Цзюе-синю и продолжая свою мысль: — Вы, барин, слишком добры, вас все обижают, а вы терпите.

— Осторожнее, Цуй-хуань. Услышат — попадет тебе, — поспешил предупредить ее Цзюе-синь, быстро переводя взгляд с ее лица на дверь.

Цуй-хуань положила отжатое полотенце на стол и рассмеялась:

— Как вы осторожны! А нам, слугам, к побоям не привыкать. Чего же тут бояться? Вы вправду обо мне заботитесь? — Последние слова были произнесены тихо. Цуй-хуань вышла с тазом, прошла немного по дорожке, выплеснула воду в узенький проход около помещения слуг и повернула обратно.

Подойдя к дверям, она услышала в комнате Цзюе-синя разговор и, откинув портьеры, увидела Юань-чэна и Чжоу-гуя. Чжоу-гуй, почтительно стоя перед Цзюе-синем, что-то говорил ему. До Цуй-хуань донеслись слова:

— …старая госпожа шумит, говорит надо в кумирню идти. Госпожа Сюй и госпожа Чэнь уж как ни уговаривали ее — ничего не помогает. Госпожа Чэнь ужас как волнуется. Послала меня за вами да за госпожой Чжоу. Госпожи Чжоу дома нет. А вы, барин, если время есть, зайдите к нам, пожалуйста.

— Хорошо. Сейчас же иду, — ответил, поднимаясь, Цзюе-синь и обратился к Юань-чэну: — А ты сходи и скажи кому-нибудь, чтобы приготовили мои носилки.

— Послать кого-нибудь за госпожой Чжоу? — подала голос Цуй-хуань, выходя из спальни, куда она относила таз и полотенце. Она знала, что госпожа Чжоу и госпожа Чжан отправились сегодня в гости к старшей тете Чжан и, очевидно, находятся еще там.

— Пока не стоит, — ответил Цзюе-синь после некоторого размышления, — я сначала сам узнаю, в чем дело. — Юань-чэн ушел. — Пойди посмотри, у себя ли брат, — вспомнив, обратился он к Цуй-хуань. — Если дома, пусть придет ко мне.

Цуй-хуань поспешила за Цзюе-минем.

Видя, что в комнате не осталось посторонних, Чжоу-гуй, ожидавший новых распоряжений Цзюе-синя, не удержался, чтобы не излить ему того, что было у него на душе:

— Знаете, барин, странный человек наш господин. Правда, старая госпожа Чжоу поговорить любит — да ведь ей и годов немало. А господин Чжоу Бо-тао ка» назло всегда ее из себя выводит. Вот, к примеру, с барышней Хой. Кабы вы не улаживали это дело много раз, разве Го-гуан похоронил бы барышню? Старая госпожа вчера только немного успокоилась, а господин опять вывел ее из себя. Мы, слуги, люди простые и необразованные, нам, конечно, не понять, что он задумал… — Приход Цзюе-миня прервал его излияния, и он закончил вопросом: — Будут еще приказания, барин?

— Нет, — покачал головой Цзюе-синь, — только пойди доложи своей старой госпоже, что я сейчас буду.

Когда Чжоу-гуй вышел, Цзюе-синь вкратце изложил брату все, что. ему сообщил слуга.

— Пойдем со мной, ладно? — попросил он брата.

Цзюе-минь нахмурился и не отвечал. Он размышлял: сегодня ему нужно было в другое место.

Цзюе-синь умоляюще глядел на него.

— Мама сейчас у тети Чжан, — пояснил он, — и нет нужды звать ее. Пойдем со мной — вдвоем лучше.

— Я сам собирался сегодня к тете Чжан, — признался Цзюе-минь.

— И я пойду с тобой. У них сегодня — день памяти дяди. А у бабушки я долго не задержусь. Потом вместе пойдем к тете Чжан. Цинь уже выздоровела, можем пригласить ее на днях к нам.

Волей-неволей Цзюе-миню пришлось согласиться. Цуй-хуань, не ожидая распоряжений Цзюе-синя, предложила:

— Я пойду скажу, чтобы младшему барину тоже подавали паланкин, — и вышла.

Когда носилки братьев остановились у главной гостиной особняка Чжоу, Чжоу-гуй проводил их внутрь.

В это время из своей комнаты вышел, опустив голову, Мэй; при виде братьев на его бледном лице появилось выражение радости, и он быстро пошел к ним навстречу.

— Как ты кстати, Цзюе-синь, — умоляюще зашептал он, подойдя к брату и хватая его за руку. — Помоги мне! — Вид у него был плохой; ввалившиеся щеки, темные круги под глазами, морщины на лбу, сошедшиеся у переносицы брови, тупой взгляд, дрожащий голос.

— Ты хоть скажи, в чем дело? — растерянно произнес Цзюе-синь, напуганный жалким видом Мэя.

— Ну скажи, что мне делать? Жена поссорилась с бабушкой. Ввязался отец и оскорбил бабушку. Она сегодня ничего не ест, говорит — уйдет в монастырь. Бабушка вместе с мамой накинулись на меня: говорят, что я жену защищаю. А жена тоже обвиняет меня, что я бабушку поддерживаю. Сейчас плачет в комнате, кричит, что к своему отцу вернется. Ну, скажи, Цзюе-синь, что мне делать? Уговариваешь ее — плохо, не уговариваешь — опять плохо! Всегда я оказываюсь виноватым, — тихим голосом жаловался Мэй, в отчаянии сложив руки на груди. В глазах его были и боль, и усталость, и ужас.

Цзюе-минь взглянул на брата. «Ну-ка, на что ты решишься?» — думал он. Цзюе-синь с жалостью глядел на Мэя. «Уж тебе-то надо было бы быть решительнее, — думал он, — и не брать пример с меня. А ты даже слабее меня!» И мягко, но с ноткой укоризны обратился к нему:

— Честно говоря, Мэй, у твоей жены характер тоже не из легких. Бабушка с ней ладить не может. Ведь бабушка старше ее — ей уступить нужно. Зачем сердить старого человека?

— Ты не знаешь, Цзюе-синь. Я ведь и сам так думаю. Жена, в общем-то, ничего. Вот только если вспылит — тогда ей все нипочем. А я между двух огней, — поспешил оправдать жену Мэй, как если бы его самого несправедливо обидели. Видя, что братья молчат, он продолжал: — Жена все больше расходится, а отец на ее стороне. Разве я могу перечить отцу? Приходится слушаться жену. А ведь, говоря по справедливости, она обычно хорошо ко мне относится.

Цзюе-минь не выдержал.

— А ты бы лучше разобрался: кто прав, кто виноват, чем слушать что попало, — холодно бросил он.

— Я просто не знаю, — попробовал отговориться Мэй, но понял, что братья не верят ему. Под прямым взглядом двух пар глаз он был вынужден признаться: — Я действительно боюсь их, всех боюсь. — Взглядом, полным безнадежности, он уставился в небо, и его лицо, освещенное солнцем, своей смертельной бледностью напоминало лицо мертвеца.

Презрительный взгляд Цзюе-миня случайно упал на это жалкое лицо. Чувства его вдруг переменились: он вздохнул и закусил губу. Он почувствовал, как в нем растет жажда мщения, требовавшая удовлетворения; ему хотелось бросить несколько язвительных слов в лицо тем людям, которые, по его мнению, этого заслуживали.

А Цзюе-синь в смятении смотрел на Мэя, не понимая, как такой молодой человек мог стать таким жалким, безвольным, бессловесным существом. Ему казалось, что его самого вынуждала к этому окружающая обстановка и давление старого мира. А ведь Мэй сам отказался от всего, ползал в ногах у тех, которые безжалостно топтали его, принося в жертву своим интересам. Мэй даже не понимал, что он делает, по какому гибельному пути идет. Невероятно! Цзюе-синь хотел увидеть на лице Мэя хоть проблеск протеста, стойкости и решительности, или в крайнем случае молодого задора! Увы. Это ужасающе бледное, истощенное лицо все так же неподвижно стояло у него перед глазами, не вызывая ни тени надежды. Даже Цзюе-синь считал, что этот юноша бессмысленно погубил свое будущее. Скептицизм Цзюе-синя перешел в жалость. Однако он не удержался от укора:

— Нельзя быть таким. Ведь в вашей семье на тебя — все надежды.

Цзюе-минь кисло усмехнулся, и Цзюе-синю показалось, что его огрели кнутом, — он понял, какую глупость он сказал. Не над собой ли он посмеялся?

— А что я могу поделать? Я привык во всем слушаться отца, — робко, как будто оправдываясь, произнес Мэй.

— Таких отцов я еще не видал, — бесцеремонно бросил Цзюе-минь и резко повернулся, собираясь направиться в зал, но на ступеньках, ведущих к дверям зала, увидел Юнь.

— Цзюе-синь! Цзюе-минь! — радостно позвала она.

Цзюе-минь поднялся к ней. Видя улыбку на ее лице, он тихо спросил:

— Как бабушка?

— Сейчас, пожалуй, немного успокоилась. Мама и тетя все еще успокаивают ее, — понизив голос, осторожно ответила Юнь. Затем с благодарностью взглянула на Цзюе-миня. — Это все ты уладил дело с сестрой, Цзюе-минь. Теперь мы спокойны. — Только теперь улыбка разогнала последние остатки грусти, прятавшейся до сих пор в самых уголках ее глаз. Завидев приближающихся Цзюе-синя и Мэя, она извиняющимся тоном обратилась к Цзюе-синю: — Прости, пожалуйста, Цзюе-синь, что заставила тебя прийти. — Тот вежливо ответил. Она продолжала: — Бабушке лучше. Мама и тетя у нее в комнате. Пойдете туда?

Цзюе-синь и Цзюе-минь в сопровождении Юнь направились к старой госпоже Чжоу, но заметили, что Мэй остался.

— Идите без меня, — отказался он; он собирался вернуться к жене.

— Пойдем, пойдем. Посидишь с нами, — остановил его Цзюе-минь, разгадавший намерения Мэя.

— Пойдем, Мэй. Тебе не помешает, если ты посидишь немного с нами, — подхватила Юнь.

Мэй бросил на них испуганный взгляд:

— А если бабушка и мама опять рассердятся? — чуть слышно проговорил он, однако последовал за ними.

Старая госпожа Чжоу лежала на кровати; госпожа Сюй стояла рядом, а госпожа Чэнь, сидевшая тут же на краю кровати, склонилась к матери и мягко успокаивала ее.

— Бабушка, Цзюе-синь и Цзюе-минь пришли, — сообщила Юнь, и все три женщины повернулись к двери.

Братья поклонились. Видя, что старая госпожа Чжоу через силу пытается приподняться, Цзюе-синь заботливо поспешил остановить ее:

— Лежите, лежите, бабушка. Вы устали. Не обращайте на нас внимания.

Старая госпожа Чжоу устало улыбнулась:

— Ничего, ничего. Я уже належалась. Как раз собиралась посидеть. — И она спустила ноги на скамеечку. Затем, отклонив помощь госпожи Чэнь, она неуверенным шагом добралась до плетеного кресла, стоявшего у окна, и опустилась в него. Остальные тоже перешли к окну. Цуй-фэн подала Цзюе-синю и Цзюе-миню чаю и, отойдя в сторону, стала о чем-то перешептываться с Юнь.

Стоя почтительно перед старой госпожой Чжоу, Цзюе-синь внимательным взглядом изучал это изможденное, старческое лицо. Прошло немного времени, а сколько морщин прибавилось на нем! В серебряных прядях уже почти не было видно черных волос; в глазах появились красные жилки. Тронутый этими переменами, он мягко убеждал ее:

— Вы так устаете за последнее время, бабушка. Не надо вам, старому человеку, так волновать себя из-за них…

Но бабка не дала ему кончить.

— Садись, Цзюе-синь, — перебила она его, указывая па скамейку, и благодарно улыбнулась ему. — Ты очень хорошо сделал, что пришел. Ты гораздо добрее твоего дяди, моего сына. Он, наверное, скоро меня в могилу сведет своим характером. — Заметив, что Цзюе-минь все еще сюит, она усадила и его. — Цзюе-синь, — продолжала она медленно, но ясно выговаривая каждое слово, — ты знаешь все, что происходит у нас в семье. Не прошло и двух лет, как мы вернулись в город, а от семьи скоро уже ничего не останется. И всему виной — упрямый характер твоего дяди. Жизнь Хой оборвалась из-за него. Только благодаря тебе и Цзюе-миню удалось, наконец, вчера похоронить останки моей внучки. — Госпожа Чэнь попыталась что-то сказать, но не успела произнести двух-трех слов, как старая госпожа Чжоу остановила ее: — Не перебивай меня, невестка. — Той пришлось подчиниться. — И вот теперь, — продолжала старуха, — жена Мэя дошла до того, что стала открыто ссориться со мной. А твой дядя защищает ее. Скажи, Цзюе-синь, имеет ли после этого смысл жить среди этих людей? Ведь при одной мысли об этом расстроиться можно. Я сил не жалела, чтобы сделать из своего сына человека, никогда ни в чем не шла ему наперекор. А он так сердит на меня! Не будь в моем доме Чэнь, Сюй и Юнь, я бы ушла в монастырь, по крайней мере хоть немного спокойно пожила бы. Не пришлось бы тогда терпеть от него оскорблений. — Взгляд ее перешел на лицо Мэя, которое выражало одновременно и стыд и испуг. — От Мэя добра не жди, — презрительно продолжала она, — он знает только, как слушаться отца да жену. Он не только не помогает мне справиться со своей женой, но даже поддерживает ее во всех ее склоках. Ни на что он не годен! Я только злюсь, когда его вижу. — При последних словах перепуганный Мэй втянул голову в плечи и стоял, не произнося ни звука.

— Не нужно, бабушка, так сердиться старому человеку, — улыбаясь, уговаривал ее Цзюе-синь. — Мэй еще молод и неразумен, пусть его тетя Чэнь проучит разок — пойдет на пользу. А жену его тоже, видно, в отцовском доме избаловали; замужем недавно, и сразу ее, конечно, не переделаешь, вот она и своевольничает. Подождите, поживет подольше — постепенно исправится. Вам и тете не следует вести себя так же, как она. Дядя, правда, человек немного замкнутый и не все сразу понимает, но если потом подумает как следует, то во всем разобраться может. Так что, бабушка, успокойтесь и берегите здоровье. — Хотя, произнося эти слова, он старался сохранить на лице спокойную улыбку, но брови его слегка хмурились — он понимал, что заставляет себя говорить то, чему даже сам не очень верит.

Цзюе-минь бросил на брата недовольный взгляд, но остался сидеть и молчал, безразлично уставившись в потолок.

— Мама, а ведь Цзюе-синь прав. И Чэнь то же самое говорила. Действительно, не стоит сердиться на них. Лучше не волнуйтесь. Если опять что-нибудь случится, позовем госпожу Чжоу. Положитесь на нас, мама, мы все сделаем, — уговаривала госпожа Сюй старую госпожу Чжоу, стараясь подделаться под тон Цзюе-синя.

— Мама сегодня отправилась к родителям тети Чжан, — снова заговорил Цзюе-синь. — Я никого не послал за ней. Может, хотите, бабушка, чтобы за ней послали?

— Не надо. Пусть себе остается там. Ведь сейчас все утряслось, стоит ли мешать ей? — пожала плечами старая госпожа Чжоу. Она, по-видимому, немного отошла: голос звучал спокойнее, настроение улучшилось.

— Тогда приглашаю вас всех послезавтра к нам. И вас, бабушка, и тетю Чэнь, и тетю Сюй, и тебя, Юнь, и тебя, Мэй, и твою жену. Бабушка немного рассеется, — звал всех Цзюе-синь, от души обрадованный благополучным исходом.

— Жена послезавтра собиралась к своим родителям, — подал из угла комнаты голос осмелевший Мэй, не дожидаясь, пока заговорит старая госпожа Чжоу или кто-нибудь из старших.

Старая госпожа Чжоу смерила внука презрительным взглядом: остальные тоже почувствовали, что замечание Мэя совсем не к месту. Старая госпожа Чжоу, собиравшаяся было отказаться от приглашения, услышав слова Мэя, сразу переменила решение:

— А почему бы нам не пойти, если она собирается к родителям! И без нее обойдемся. Не буду по крайней мере себя стесненно чувствовать.

Понимая, что попал впросак, Мэй не решался больше раскрыть рта. Ему было не по себе: в горле першило, грудь сдавило, страшно хотелось откашляться, но он не решался сделать это громко и продолжал стоять в своем углу, пока не почувствовал, что больше не может сдерживаться. Только тогда он разрешил себе осторожно кашлянуть два-три раза и снова умолк.

Высказывали свое мнение и госпожа Чэнь и госпожа Сюй. Услышав кашель Мэя, госпожа Чэнь повернулась к нему и, с жалостью поглядев на него, сказала:

— Отец, видно, совсем замучил Мэя. Цвет лица в последнее время у него нездоровый, все время кашляет, боюсь — уж не заболел ли. А отец твердит свое: дескать, он сейчас крепче, чем раньше. И заставляет его писать сочинения.

— Так уж нам на роду написано, — печально вздохнула старая госпожа Чжоу, покачивая головой. — Надо же было именно в нашей семье уродиться такому сатане! Все он портит.

— По-моему, Мэй и вправду болен, — участливо проговорила все время молчавшая Юнь. — Надо бы пригласить европейского врача. Пока не поздно, можно успеть вылечить.

— Лучше и не говори о европейских врачах, племянница. Твой дядя и слышать о них не может — сразу злостью наливается, — негодующе произнесла госпожа Чэнь.

— Но ведь нужно позаботиться о здоровье Мэя. Разве можно оставить болезнь без лечения? Можно позвать и китайского врача, — начал сердиться Цзюе-синь, с состраданием глядя на Мэя, съежившегося в своем углу.

— Но ведь муж ни за что не разрешит пригласить врача. Что же поделаешь? — словно ища поддержки, обратилась к Цзюе-синю госпожа Чэнь.

— Тогда Цзюе-синю придется заняться уговорами, — с иронией сказал Цзюе-минь. Он долго молчал перед этим, хотя все прекрасно понимал. Люди в комнате говорили и говорили, возможно, даже с жаром и очень ясно, но ни один из них не был готов что-нибудь предпринять. Здесь не было людей действия. Ни один из них не одобрял идей и методов Чжоу Бо-тао, но все важнейшие дела в доме вершил именно он, он один. Они могли, конечно, возражать до свершения дела или после, но ни один из них не протянул руку, чтобы остановить его, когда он делал что-нибудь. Цзюе-минь знал, что они дадут Чжоу Бо-тао возможность привести Мэя к гибели. Поэтому Цзюе-миню не хотелось говорить с ними.

— И правда, поговорю-ка я с дядей, может, что-нибудь выйдет, — оживился Цзюе-синь, словно перед ним мелькнул луч надежды.

— Поговори, Цзюе-синь, с этим упрямцем. Если убедишь его — Мэй не будет так страдать, — обрадовалась госпожа Чэнь.

Старая госпожа Чжоу скептически покачала головой.

— По-моему, пользы не будет. Это же — упрямый осел! И не думай, что уговоришь его, — Ее замечание сразу обескуражило всех.

— Попробую. Я с ним сегодня еще не виделся, — все еще с надеждой в голосе проговорил Цзюе-синь. — Сейчас пойду, — поднялся он, — скоро вернусь.

Цзюе-минь и Мэй вышли вслед за Цзюе-синем. Не прошли они и двух-трех шагов, как Мэй вдруг закашлялся. Цзюе-синь остановился. — Ты должен поберечься, Мэй. Пожалей свое здоровье. — В голосе его слышалась забота.

Мэй по-прежнему испытывал тяжесть в груди и спазмы ь горле, но кое-как подавил в себе кашель и благодарно взглянул на Цзюе-синя.

— Я понимаю, — тихо промолвил он, — только… — Он хотел сказать что-то еще, но кашель помешал ему; он отвернулся и отхаркался, темный сгусток крови упал на ступеньки, ведущие в зал.

Цзюе-синь испуганным взглядом уставился на ступеньки и схватил Мэя за руку.

— Мэй, да ведь ты же харкаешь кровью! — вырвался у него тревожный шепот.

Мэй страдальчески кивнул. Цзюе-минь тоже уставился на темный сгусток: в нем ясно виднелись следы крови. Он перевел взгляд на смертельно бледное, безжизненное лицо двоюродного брата; ему стало не по себе и, быстро шагнув вперед, он затер плевок ногой.

Цзюе-синь осторожно отпустил руку Мэя.

— Ты и раньше харкал кровью? — участливо спросил он. — Или это впервые?

— Только ни в коем случае не говори отцу, Цзюе-синь. Знаешь, это у меня уже с полмесяца. Но не часто. Правда, я немного боюсь — не знаю, серьезно это или нет. Я не хочу, чтобы об этом узнали, — тихо упрашивал Цзюе-синя Мэй, держа его за рукав.

— А кроме этого, есть еще какие-нибудь признаки болезни? Только говори честно, — заботливо, но настойчиво допрашивал брата Цзюе-синь.

— Больше ничего нет, — тяжело вздохнул Мэй. — Только по вечерам постоянно прошибает холодный пот, утром проснусь, а белье все мокрое и холодное. Да, вот еще — часто голова кружится и в ушах шумит.

— А говоришь, что ничего нет! — отечески укорял Цзюе-синь. — Пойдем сейчас же к отцу! Я хочу, чтобы он пригласил к тебе европейского врача. — На лице его отразились и строгость и испуг.

— Только, прошу тебя, не заговаривай с отцом о европейских врачах. Как раз их он больше всего ненавидит, — умолял Цзюе-синя перепуганный Мэй, забыв о своей болезни, — сейчас он видел перед собой только гневное лицо отца. — Помнишь, что сейчас говорила мать?

Характер отца Мэй знал лучше Цзюе-синя, который еще верил в «человеческие чувства» Чжоу Бо-тао и считал, что серьезная болезнь единственного сына заставит отца по-настоящему прислушаться к мнению других.

— Ничего, — успокаивал он Мэя, — я все объясню дяде. Он не рассердится, не бойся.

Цзюе-минь, стоявший рядом, только усмехнулся. Он не верил Цзюе-синю, ему хотелось высмеять его наивные мечты; но на душе у него было тяжело.

Все трое вошли в кабинет Чжоу Бо-тао. Тот сидел в плетеном кресле, в руках у него была книга в старинном переплете. При виде сына, которого сопровождали Цзюе-синь и Цзюе-минь, скучающее и раздраженное выражение исчезло с его лица, на нем появилась фальшивая улыбка. Лениво приподнявшись, он ответил на приветствие племянников; затем усадил их.

После нескольких ничего не значащих фраз Чжоу Бо-тао неожиданно спросил:

— Вы уже были у бабушки? — Получив утвердительный ответ, он задал следующий вопрос: — Она все еще сердится? Ничего вам не сказала?

Цзюе-минь презрительно взглянул на дядю, но Цзюе-синь, не выходя из границ вежливости, ответил, что старая госпожа Чжоу уже успокоилась и даже приветливо разговаривала с ними.

— Старый человек — потому и характер крутой. Да и самовольничать любит. Сегодня из-за пустяка раскричалась на меня. Если так дело дальше пойдет — трудно будет с ней справиться, — нахмурясь, жаловался Чжоу Бо-тао.

Даже долготерпению Цзюе-синя, кажется, пришел конец, но приходилось, хотя бы внешне, сохранять выдержку. Все так же вежливо он снова обратился к Чжоу Бо-тао, но на этот раз тон его был несколько иным: в нем звучали еле уловимые нотки иронии:

— По-моему, бабушка сегодня не в слишком хорошем настроении. Человек уже в годах, и ее следовало бы поменьше раздражать и волновать. Ведь вы, дядя, всегда отличались выдержанным характером. Я попросил бы вас, в случае чего, уступать ей и не слишком досаждать. А то ведь она и заболеть от расстройства может.

Слегка пристыженный, Чжоу Бо-тао еле заметно покраснел, но от прямого ответа увильнул:

— Если бы ты знал, сколько мне приходилось уступать ей. Вот возьми жену Мэя: девушка из знатной семьи, образованная, воспитанная, вышла замуж за эту бестолочь, Мэя. Одно это уже унизило ее. А тут еще мать по любому поводу может обругать человека. Ну, сегодня я не вытерпел, сказал ей два-три слова, а она — на дыбы. Скажи, что я могу с ней поделать?

У Цзюе-синя заколотилось сердце; слова дяди не доходили до него. Услышав замечание по адресу Мэя, он украдкой взглянул на брата. Вид у Мэя был жалкий: с опущенной головой, не смея ни на кого поднять глаз, он весь дрожал мелкой дрожью и, казалось, еле стоял на ногах. Цзюе-синь решил больше не затрагивать вопроса о семейных распрях. Совершенно другим тоном, — так, как обычно сообщают о какой-нибудь серьезной новости, ничего не скрывая, он выложил Чжоу Бо-тао все, что ему было известно о кровохаркании и других признаках болезни Мэя, и по-настоящему упрашивал Чжоу Бо-тао отправить Мэя на лечение в больницу.

— По-моему, твои волнения преждевременны, Цзюе-синь, — недоверчиво покачал головой Чжоу Бо-тао. — Это все выдумки иностранцев, что, дескать, чахотку лечить трудно. Я европейской медицине не верю. Ничего серьезного, мне кажется, у Мэя нет. Ну, покашлял кровью раз-другой. Велика беда! У меня в молодости это тоже было. Просто он недавно женился, немного невоздержан был с женой, вот и ослаб. Заставлю его побольше заниматься да умерить внимание к жене — все как рукой снимет. — Он строго взглянул на сына: — Слышал, Мэй? Начиная с завтрашнего дня, каждый вечер приходи ко мне в кабинет слушать толкование «Ли Цзи». Хорошо еще, что жена твоя в старой филологии разбирается, она будет повторять с тобой.

Растерянный и перепуганный, Мэй поднял голову и, не зная, что ответить, молча смотрел на отца непонимающим взглядом.

— Понял? — голосом, в котором не слышалось уже никакой теплоты, прикрикнул Чжоу Бо-тао, начавший выходить из себя при виде застывшего сына.

— Да, да, понял, — в страхе забормотал Мэй и закашлялся.

— Иди к себе, — брезгливо махнул рукой Чжоу Бо-тао. — Каждый раз, как ты у меня, так или вид у тебя противный, или какие-то непотребные звуки издаешь. Никакого такта у тебя нет, видно, уж не переделать.

Мэй машинально поддакивал отцу. Он украдкой бросил умоляющий взгляд на Цзюе-синя, затем, потеряв всякую надежду, медленно побрел из комнаты.

Жалость и беспокойство вывели Цзюе-синя из состояния апатии. Собравшись с духом, он обратился к Чжоу Бо-тао:

— В ваших словах, дядя, есть, конечно, доля истины, но мне все же кажется, что здоровье Мэя очень плохо. Да еще эти симптомы болезни! Самое лучшее было бы все-таки пригласить к нему врача. Не хотите европейского — так пригласите какого-нибудь известного китайского врача. Сейчас болезнь еще можно вылечить, а задержимся — может плохо кончиться.

Чжоу Бо-тао рассмеялся коротким, презрительным смехом и, поглаживая свисающие кончики усов, упрямо возразил:

— Слишком ты горяч, Цзюе-синь. Неужели я не разбираюсь, что происходит с Мэем? Надеюсь, ты не забыл изречение древних: «Никто не знает сына лучше, чем отец»? А я отец Мэю. Так разве я могу не заботиться о здоровье сына и запустить его болезнь? Его недуг я очень хорошо знаю. Ведь это, по сути дела, и не болезнь. У молодежи это часто бывает. И без лекарств пройдет. — И, видимо желая закончить разговор, сказал: — Давай не будем больше говорить о Мэе. Скажи лучше, в последнее время не было чего-нибудь новенького? — И, не дожидаясь ответа, продолжал: — Хой уже похоронили. Я же говорил, что Го-гуан сделает все как следует. Он знает, что делать и как. А теперь каково? Сколько раз твоя тетка шумела из-за этого, и мне было просто неудобно перед зятем. Мне даже сейчас неловко с ним встречаться.

Цзюе-синь машинально соглашался: чувства его были уже не здесь. Цзюе-минь, потеряв всю свою выдержку, усмехнулся, будучи не в силах слушать эти разглагольствования дальше. Он поднялся и, желая поддеть дядю, сказал, с удовольствием наблюдая, как меняется лицо Чжоу Бо-тао:

— Только мне кажется, что если бы с Го-гуаном не ссорились, то гроб Хой и по сей день валялся бы в кумирне. Вы сказали, дядя, что «никто не знает сына лучше, чем отец». Так что, пожалуй, вы все-таки не лучше всех знаете Го-гуана.