Осень

34

Вернувшись, Цуй-хуань первым делом поставила на место фонарь, а затем отправилась к госпоже Чжан. Та еще не ложилась, — читала в спальне старый роман.

— Где же ты пропадала? — напустилась она на служанку, когда та вошла. — Никак тебя не дозовешься! Я жду тебя, чтобы ты вымыла мне ноги. — Хотя это было сказано строгим тоном, но лицо госпожи Чжан дышало добродушием.

Зная свою хозяйку, Цуй-хуань не испугалась и не стала оправдываться, а вышла и тут же вернулась с водой и тазом. Усевшись на скамеечку, она сняла с хозяйки туфли и чулки, а затем принялась потихоньку освобождать ее ноги от бинтов. Между делом она подробно рассказала госпоже Чжан все, что произошло с Цянь-эр.

Госпожа Чжан, по-видимому, слушала очень внимательно, не перебивая ее и только изредка бросая на лицо девушки испытующий взгляд. Задерживаясь несколько дольше, чем нужно, на этом красивом, полном энергии молодом лице, взгляд этот становился мягким и ласковым. Занятая мытьем ног хозяйки, Цуй-хуань не чувствовала этого пристального взгляда.

— А у тебя, оказывается, добрая душа, — похвалила служанку госпожа Чжан, когда та закончила свой рассказ.

Подняв голову, Цуй-хуань непонимающе взглянула на хозяйку, но, перехватив ее доброжелательный взгляд, благодарно улыбнулась и вновь опустила голову, продолжая мягко растирать маленькую ногу госпожи Чжан. Глаза ее не отрывались от этой бесформенной, короткой ступни — с большим возвышением на подъеме, с искривленными, подогнутыми пальцами, плотно прижатыми к подошве и напоминавшими безобразный кусок мяса с одиноко торчащим большим пальцем — эта уродливая ступня походила на остроугольный треугольник. В ней почти ничего не осталось от нормальной ноги — это был какой-то комок теста. Каждый раз прикосновение к этой ноге пробуждало у Цуй-хуань чувство жалости.

Теперь Цуй-хуань принялась вытирать ноги госпожи полотенцем. Неожиданно госпожа Чжан снова обратилась к ней. Подняв голову, Цуй-хуань увидела на лице хозяйки улыбку.

— Я вижу, ты в последнее время очень внимательна к Цзюе-синю.

Руки Цуй-хуань задрожали, лицо вспыхнуло румянцем; она снова опустила голову и тихо оправдывалась:

— Опять смеетесь, госпожа. Мы, служанки, за всеми хозяевами одинаково ухаживаем.

Госпожа Чжан замолчала, с жалостью поглядывая на Цуй-хуань. А та, покраснев до ушей, не решалась поднять головы. Вытерев ноги хозяйке, она принялась обматывать их чистым бинтом. Ей было стыдно и страшно. Не говоря ни слова, она с трепетом ожидала вспышки гнева госпожи.

— Э, нет. Тут что-то не то. Я же вижу, что ты не хочешь сказать мне правды, — недоверчиво покачала головой госпожа Чжан. Однако, к великому удивлению Цуй-хуань, голос хозяйки звучал мягко, и Цуй-хуань решилась украдкой поднять голову и взглянуть на госпожу. Увидев на лице госпожи Чжан добродушную улыбку, Цуй-хуань несколько успокоилась и даже приободрилась: — Разве я осмелюсь обманывать госпожу?

Госпожа Чжан улыбнулась.

— Тебе меня не обмануть, — уверенно произнесла она. — Неужели я, в моем возрасте, не сумею разглядеть такого пустяка? Я вижу, тебе очень нравится Цзюе-синь.

Цуй-хуань не дала ей закончить.

— Что вы, госпожа, — с неожиданной горечью в голосе перебила она, — разве может служанка сказать, что ей нравится или не нравится хозяин! — Слова госпожи вызвали у нее слишком много воспоминаний, и ни одно из них не было приятным; сама не желая того, госпожа Чжан причинила ей боль.

— Что с тобой? — изумилась было госпожа Чжан, не понимая, откуда эта горечь в голосе девушки, но тут же попробовала пояснить свою мысль: — Не пойми меня превратно, я не собираюсь упрекать тебя.

— Я понимаю, — совладав с собой, промолвила Цуй-хуань. Но, по правде говоря, она так и не поняла, что хотела сказать госпожа Чжан.

Госпожа Чжан вновь умолкла и задумалась; Цуй-хуань уже надела госпоже на одну ногу туфельку. Вдруг госпожа Чжан почувствовала, что руки Цуй-хуань дрожат, и, взглянув на нее, заметила, как вздрагивают плечи служанки; сочувствие и жалость охватили ее.

— До чего же вы, служанки, все-таки упрямы, — с лаской и сожалением в голосе принялась она упрекать Цуй-хуань, — всегда стоите на своем. Сердце у тебя доброе, но боюсь, придется тебе хлебнуть горя. Шу-ин в своих письмах наказывает мне хорошо относиться к тебе. Да ты мне и вправду по душе — твое присутствие напоминает мне о ней. Не хотелось бы выдавать тебя замуж на сторону, но и не хочу, чтобы ты терпела унижения, выйдя замуж за бедняка…

Последние слова прозвучали, как роковое предостережение. Видя, что рушится последняя надежда, Цуй-хуань набралась храбрости и перебила хозяйку.

— Тогда, госпожа, разрешите мне всю жизнь служить вам. Я с радостью буду всю жизнь с вами. — Это была ее последняя просьба, ее искреннее желание.

— Зачем ты говоришь это? Ведь ты еще так молода.

Я не хочу губить твою жизнь, — возражала ей госпожа Чжан.

— Госпожа! — разочарованно вырвалось у Цуй-хуань; надев второй туфель госпоже Чжан, она подняла голову и умоляюще глядела на хозяйку.

Госпожа Чжан жестом велела ей сесть на скамеечку.

— Садись и выслушай, у меня есть план, — мягко начала она. — Я придумала его, но, боюсь, ты не согласишься. С тех пор как умерла жена Цзюе-синя (при упоминании имени ее молодого барина Цуй-хуань медленно опустила голову, и выражение отчаяния сменилось слабым румянцем), — жизнь у него идет неудачно; оба сына его тоже умерли. Что с ним будет, если он так и останется один? Кто-то должен заботиться о нем. Мы пробовали его уговорить жениться второй раз, но он даже слушать не хочет — как мы его ни уговаривали. Теперь думаю уговорить его взять наложницу, чтобы хоть родила ему сына для продолжения рода. (Цуй-хуань еще ниже опустила голову, не произнося ни звука.) Вот я и хочу отдать тебя ему. Будешь прислуживать ему; он человек добрый, обижать тебя не станет. Да и у меня на душе спокойней будет. Не знаю только, пойдешь ли ты на это. — Госпожа — Чжан внимательно смотрела на Цуй-хуань, ожидая ответа. Видя, что девушка покраснела и молчит, низко опустив голову, она принялась успокаивать ее: — Тут чужих нет, не стыдись. Ведь разговор идет о всей твоей жизни. Так что лучше скажи мне все, что ты думаешь. — Цуй-хуань продолжала молчать, теребя полу халата. Не зная, что у служанки на сердце, госпожа Чжан попробовала пояснить свою мысль: — Я заговорила об этом только потому, что заметила, как ты заботишься о Цзюе-сине. Мне кажется, вы друг другу подходите. Правда, ты будешь считаться наложницей, но ведь Цзюе-синь не такой человек, чтобы обижать тебя. — Она помолчала и снова стала добиваться ответа: — Ну, скажи, согласна ты или нет? По-моему, ты не будешь против.

Цуй-хуань чуть-чуть приподняла голову, но все еще не решалась показать госпоже Чжан свое лицо; грудь ее тяжело вздымалась; с сильно бьющимся сердцем, вся дрожа, она прошептала:

— Я — ваша служанка. Как я могу не согласиться, если госпожа мне приказывает?

— Значит — ты согласна! — Госпожа Чжан была вне себя от радости. — Я так и знала, что ты не откажешься. Раз ты согласна, то подождем, пока у Цзюе-синя кончится срок траура, и тогда я все улажу. Не беспокойся, я все хорошо устрою.

На этот раз Цуй-хуань была тронута:

— Вы очень добры ко мне, госпожа. Ведь было бы черной неблагодарностью с моей стороны сетовать на свою судьбу. Я помню о Цянь-эр, помню о Чунь-лань — моя судьба во сто раз лучше. — Больше она была не в силах говорить, слезы потекли по ее щекам.

Из другой комнаты донесся мягкий голос Кэ-мина, звавшего жену. Госпожа Чжан откликнулась и, поднявшись, довольным тоном обратилась к Цуй-хуань:

— Ну, ладно. Ты устала, пора тебе отдохнуть. Прибери таз и иди слать. — Она ободряюще взглянула на Цуй-хуань и медленно вышла. На душе у нее было легко — она считала, что сделала доброе дело.

Лежа в эту ночь в своей кровати, взволнованная Цуй-хуань не могла сомкнуть глаз. Ей чудились картины будущего счастья. Многое она передумала за эту ночь в своей комнате, которая вызывала столько воспоминаний. Мысли Цуй-хуань перенеслись к Шу-ин, которая была в далеком Шанхае; все в этой комнате осталось после Шу-ин. Молодая хозяйка и сейчас продолжала заботиться о ней. Ведь это Шу-ин принесла ей счастье. Да, этот год Шу-ин как бы незримо защищала ее, давая ей возможность жить спокойно.

От керосиновой лампы, стоявшей за пологом, на потолок ложился бледный круг света; круг этот постепенно увеличивался, раздваивался — и вот их уже несколько. Круги плывут перед глазами Цуй-хуань. Ей кажется, что улыбающаяся Шу-ин стоит у ее кровати. Она чувствует себя счастливой, и ей тоже хочется улыбнуться. Но вот черты Шу-ин пропадают, и это уже не Шун-ин, а Цзюе-синь нежно смотрит на нее своим всегда печальным взглядом. Этот взгляд словно проникает в ее сердце, и кажется, что чья-то рука осторожно сжимает его. «Барин! — тихо и нежно зовет Цуй-хуань. Она улыбается и непокорные слезы застилают глаза. — Вам очень тяжело, — разговаривает сама с собой Цуй-хуань, вытирая слезы, — я буду хорошо ухаживать за вами. — Ей кажется, что он стоит рядом и слушает. — Почему вы всегда такой печальный и грустный? — жалеет она его. — Я ни разу не видела, чтобы вы смеялись. — И еще тише, еще ласковее продолжает: — Вы — редкий человек, барин. Вы так добры ко всем, а они с вами неискренни. Они думают только о себе. Вы не понимаете моих чувств. Я буду заботиться о вас, и вы будете веселым». Неожиданно Цуй-хуань улыбается каким-то своим мыслям и в смущении прячется под одеяло.

За окном назойливо стрекочут цикады. Неужели и они не могут уснуть? И Цуй-хуань приходит на память ее жизнь. Прошлое ее полно слез и горя: в десять лет она впервые познала нужду, в шестнадцать — навсегда потеряла семью и родных. В тот же год ее привели в этот дом, где она ожидала встретить еще горшую судьбу. Но ласковые руки и спокойная улыбка ее молодой хозяйки — ровесницы — сгладили тяжелые следы прошлого. Эта умная девушка стала ее подругой, почти сестрой; научила ее разбираться во многом, обучила ее грамоте. Когда Шу-ин попадала в беду, Цуй-хуань сочувственным взглядом ободряла свою молодую госпожу; замечая печаль на лице хозяйки, она делала все, чтобы помочь ей. И, наконец, помощь пришла. Ее хозяйка вырвалась из клетки и улетела на свободу. И Цуй-хуань испытала радость, когда эта девушка получила свободу, хотя сама она с этого дня лишилась лучшего друга. Но она и не предполагала, что будет постоянно чувствовать незримую руку своей доброй хозяйки и злой рок не коснется ее. Мало-помалу сердце ее занял другой человек. Когда это началось — она и сама не знала. Может быть, она и почувствовала влечение к нему потому, что он был самым добрым и вместе с тем ему было тяжелее всех, на него падали самые тяжелые удары судьбы и он больше всех нуждался в сочувствии. Он был добр к ней, но не знал, что у ней на сердце, не знал, что есть девушка, которая оплакивает его горькую судьбу и постоянно про себя желает ему счастья.

Было время — и она ждала чего-то, мечтала о чем-то. Но все это были вздорные иллюзии, от которых она давно отказалась. Брови ее редко хмурились, а в глазах почти не бывало грусти; ее пухлое личико, словно готовый вот-вот распуститься бутон розы, дышало красотой юности. Но она уже не питала никаких надежд. И думала она не о своем будущем — она была озабочена будущим другого человека. Но эти заботы были напрасными: слишком далеки они друг от друга, и ее руки не могли коснуться его. Ее будущее казалось ей еще более безрадостным, боле тусклым, чем настоящее…

Удивительная ночь предстояла Цуй-хуань! Прошло совсем мало времени, а она уже перешагнула через десяток барьеров, выбралась из плотного тумана и увидела будущее — будущее, которое уже успело изменить свой облик и стать непостижимо прекрасным. Вернулись ее надежды, ее мечты. Это были уже не вздорные иллюзии. Цуй-хуань не спала — сжимая до боли руки, она грезила наяву.

Она улыбнулась, но тут же слезы закапали из глаз. Она чувствовала, как та же рука тихонько ласкает ее сердце и успокаивает ее мысли. И вот уже невзгоды где-то далеко-далеко, они уже не причиняют ей вреда. Она чувствует, что сердце ее вырывается и куда-то летит, летит… Постепенно веки ее опустились, и вскоре она спала глубоким сном. Она уже не слышала, как часы за стеной пробили три раза.

Ей снился сон. Но этот сон причинил ей страдания. Она увидела то, чего больше всего боялась: в главном зале стоит маленький паланкин, ее подталкивают к нему, она плачет и не хочет садиться. Тогда ее вталкивают в него силой. Чей-то голос зовет ее по имени, но не успевает она ответить, как паланкин поднимают. Она выглядывает из правого окошка паланкина и видит, что этот человек бьет плеткой по стеклу и кричит, требуя остановить паланкин. От удара плетки стекло разлетается вдребезги, его осколки летят прямо ей в глаза. Она закрывает глаза, но носильщики уже подхватили паланкин и сломя голову бегут за ворота…

Возбужденная Цуй-хуань открыла глаза. Сердце билось так сильно, что ей было слышно, как оно стучит. Она прижала к груди левую руку. Под полог уже пробивался неяркий свет раннего утра. Цуй-хуань прислушалась — вокруг ни звука. Она чуть-чуть повернула голову и, почувствовав на щеке что-то мокрое и прохладное, поднесла к лицу руку: в глазах еще стояли слезы. Цуй-хуань тяжело вздохнула.

Громко закаркали вороны, сидевшие на коньке крыши; от кухни донесся крик петуха. Эти звуки отдавались в ее сердце, сжимая его жестким обручем. Цуй-хуань казалось, что она все еще находится между пробуждением и сном, и, будучи не в силах пошевельнуться, она недоуменно осматривалась вокруг. Под пологом постепенно светлело, ночной мрак таял, уступая место утреннему свету. Наконец, в комнате стало совсем светло. Это была все та же, знакомая ей комната! Цуй-хуань немного успокоилась. Она с трудом приподнялась, наполовину откинула полог и снова опустилась на постель. Одеяло прикрывало ее только до половины; одна рука покоилась на груди, другая была вытянута по одеялу. Цуй-хуань размышляла о виденном во сне, и сердце ее постепенно наполнялось состраданием к самой себе.

Течение ее мыслей было нарушено оживленным чириканьем воробьев. Свет в комнате из белого стал бледно-золотым. Неожиданно раздался легкий стук в дверь, и чей-то знакомый голос взволнованно позвал:

— Цуй-хуань!

«Неужели опять сон?… Вряд ли может случиться что-нибудь…» — подумала Цуй-хуань, но голос и стук слышались по-прежнему.

— Цуй-хуань, вставай! Вставай скорее, Цуй-хуань! — настойчиво звал голос.

Теперь она узнала — это был голос тетушки Тан.

— Что случилось, тетушка Тан? — испуганным голосом тихо спросила Цуй-хуань, приподнимаясь.

— Встала? Иди скорей! Цянь-эр… Цянь-эр умерла, — тревожно шептали из-за двери.

Цуй-хуань словно окатили водой: холодный озноб пробежал по всему телу; она ничего не соображала. Страшная черная тень мелькнула перед глазами. Цуй-хуань вздрогнула, но тут же овладела собой и тихо сказала:

— Тетушка Тан. подожди, я сейчас открою. — Накинув платье, спрыгнула с кровати и, сунув ноги в туфли, пошла открывать дверь.

За дверью с всклокоченными волосами, мертвенно белым лицом, с ужасом, застывшим в глазах, стояла тетушка Тан.

— Я боюсь, — растерянно шептала она, — тетушка Ли и другие уже там.

— Когда? — с состраданием в голосе спросила Цуй-хуань.

— Не знаю. Никто не знает. Когда мы пришли, она уже была холодная, — испуганно отвечала тетушка Тан.

— Заходи. Я причешусь и пойду с тобой, — попросила Цуй-хуань, уже успевшая одеться.

Поколебавшись, тетушка Тан вошла.

— Давай я причешу тебя, — предложила она, уже успокаиваясь и даже улыбаясь, как будто вид волос Цуй-хуань вернул ее из «загробного мира» на «бренную землю».

— Будь так добра, — согласилась Цуй-хуань. Она уселась за письменный стол Шу-ин, раскрыла туалетный прибор, вытащила оттуда гребешок и, смотрясь в зеркало, отдала свои волосы в распоряжение тетушки Тан.

Стоя у ней за спиной и расчесывая ее волосы, тетушка Тан позавидовала:

— Везет тебе, Цуй-хуань. Ты и живешь-то не так, как мы, простой люд.

— Это мне досталось от барышни Шу-ин, она всегда ко мне хорошо относилась. И госпожа Чжан ко мне добра, — растроганно промолвила Цуй-хуань и, вспомнив вчерашний разговор, залилась краской. Ей казалось, что все в этой комнате словно свидетельствует о ее будущем счастье. Но тут же мысли ее перешли на Цянь-эр. — Конечно, моя судьба лучше, чем судьба Цянь-эр, — произнесла она уже совсем другим тоном. — Жаль ее. Умереть такой ужасной смертью! Ну, ладно, тетушка Тан, причеши как-нибудь, — поторопила она старую служанку, — нам спешить нужно. Пойдем к Цянь-эр.

— Не спеши, сейчас хорошо будет, — отвечала та и горестно вздохнула: — И хорошо, что Цянь-эр умерла. Проживи она еще день, лишний день мучилась бы.

— Чунь-лань, пожалуй, еще горше приходится, чем Цянь-эр. И мне немножко страшно бывает. Не знаю, что бы со мной стало, если бы не барышня Шу-ин. Пожалуй, то же самое, что и с Цянь-эр. А может быть, и то, что случилось с Мин-фэн, о которой так часто говорят. — Цуй-хуань опять вспомнила свой сон, и вдруг ей померещилось, что страшная, черная тень пляшет у нее перед глазами, а из нее появляется изможденное лицо умирающей Цянь-эр. У нее засосало под ложечкой, защипало в носу и из глаз потекли слезы.

— У каждого своя судьба, — вздохнула тетушка Тан. — Ведь тебя родители сделали такой. Живи они получше — и ты бы сейчас была барышней. — Слез Цуй-хуань она не заметила.

Так ли уж все действительно предрешено заранее? Этого Цуй-хуань сказать не могла. Она и верила этому и не верила. Вчера вечером госпожа Чжан вселила в нее надежду, сообщив ей радостную новость. А затем — этот зловещий сон. И не успела она прийти в себя утром, как услышала весть о смерти Цянь-эр. Что это за предзнаменования, что они могут означать? Предвещают ли они счастье, или ее тоже подстерегает злой рок? Как бы ей хотелось знать! Ей нужно было успокоить свое сердце, которое сейчас было в смятении и нигде не находило покоя.

— Все. Посмотри, хорошо? — отпустила ее косу тетушка Тан.

— А? — очнулась Цуй-хуань и, быстро встав, поблагодарила. Наскоро сполоснув лицо оставшейся с вечера водой, она вышла с тетушкой Тан.

Было еще очень рано, и в обоих флигелях не было слышно ни звука. Лучи солнца уже освещали макушки деревьев; на одной из нижних веток неумолчно трещала сорока. Взявшись за кольцо, чтобы закрыть дверь своей комнаты, Цуй-хуань бросила невольный взгляд во двор: сорока сидела прямо к ней клювом.

— Смотри-ка, Цуй-хуань, сорока кричит, повернувшись к тебе. Скоро тебя ждет свадьба, — поздравила ее суеверная тетушка Тан, действительно считавшая крик сороки хорошей приметой.

— Да ну тебя! — буркнула смущенная Цуй-хуань, лицо которой покрылось невольным, но вполне естественным румянцем. — В доме мертвец, а ты еще о каких-то свадьбах думаешь, — укоризненно произнесла она. Но, когда они прошли гуйтан и направились на задний двор, она вдруг заметила, что на нее с горестной, но ласковой улыбкой смотрит худощавое мужское лицо. На душе сразу стало спокойнее. Он был для нее всем. Пусть ей судьбой предназначено быть счастливой или несчастной, пусть ее ждет любой конец — до всего этого ей теперь не было дела; все ее помыслы были в нем; в самом его существовании было ее счастье, его будущее было ее будущим — сознание этого разогнало всю ее неуверенность. И если сейчас она все-таки страдает, то это только потому, что ей жаль бедную Цянь-эр.

Они вошли в лачугу. В первой комнате у стола сидела, причесываясь, тетушка Ли; остальные служанки ушли но делам. В помещении было так тихо, что не верилось, будто здесь случилось несчастье. При виде вошедших тетушка Ли хмуро упрекнула тетушку Тан:

— Что же ты так долго? Я уже волнуюсь.

Цуй-хуань поспешно прошла в другую комнату. Здесь уже было довольно светло, и с одного взгляда Цуй-хуань разглядела все, что предстало ее глазам: топчан, одеяла с которого были сняты; Цянь-эр на голых досках с застывшим лицом; ее взлохмаченные волосы; белое, без кровинки, лицо, так обтянутое кожей, что щеки казались двумя провалами; неплотно закрытые глаза; еле сомкнутый рот; резко очерченные серые, безжизненные губы и вытянутые вдоль тела руки. Казалось, Цянь-эр погрузилась в забытье после приступа боли.

Не так представляла себе смерть Цуй-хуань. Это не походило на смерть, — человек здесь испытывал не страх, а, скорее, жалость. Ни плача, ни торжественных обрядов. Смерть даже не помешала жизни других, и Цянь-эр неподвижно лежала на своей убогой постели, словно брошенная, никому не нужная вещь.

Цуй-хуань подошла к топчану.

— Цянь-эр! — скорбно позвала она, дотрагиваясь рукой до холодного, как лед, лба; слезы, словно ниточка жемчуга, повисли на ее щеках. Цуй-хуань присела на кровать и нежно глядела в это преждевременно увядшее лицо, чувствуя, как жалость постепенно подкрадывается к сердцу. Наконец, она не выдержала и зарыдала.

Смерть Цянь-эр не явилась для Цуй-хуань большой потерей. Их нельзя было назвать близкими подругами; Цянь-эр, загруженная повседневной работой, не имела случая сблизиться с Цуй-хуань. Между двумя служанками установились обычные дружеские отношения. Но участь Цянь-эр, ее положение в последнее время (и в особенности сейчас) говорили о том, какой удел ждет служанку, а ее страдания и гибель символизировали прошлое и будущее Цуй-хуань. Судьба Цянь-эр не могла не вызвать отклика в душе Цуй-хуань. Чувство симпатии к ней, возмущение своей судьбой, жалость и сострадание — вот что вызывало слезы у Цуй-хуань.

— Не надо плакать, Цуй-хуань, — уговаривала ее тетушка Тан, глаза которой тоже покраснели, — нужно побыстрее в последний раз сделать все, что нужно для Цянь-эр.

Цуй-хуань мало-помалу перестала плакать, но голос ее еще срывался, когда она, встав с топчана, обратилась к тетушке Тан:

— Пошли поскорее тетушку Ли сообщить господину Кэ-аню и госпоже Ван. Пусть узнает, что они велят делать.

Тетушка Ли, которая давно уже была причесана, как раз в этот момент просунула голову из соседней комнаты, чтобы посмотреть, что здесь делается. Услышав слова Цуй-хуань, она недовольно заворчала:

— Что вы, не знаете, какой характер у нашего господина и госпожи? Я не хочу нарываться на неприятности! У них сейчас самый сладкий сон. Попробуй разбуди их — так изругают, что и света не взвидишь.

— Но нельзя же оставлять здесь Цянь-эр надолго. Ведь труп начнет разлагаться, если лежать будет, — не унималась Цуй-хуань, все еще вытирая слезы.

— Я пойду скажу. Я не боюсь — пусть ругаются! — вызвалась тетушка Тан, вызывающе тряхнув головой. И, не считая нужным говорить больше с тетушкой Ли, ковыляя на своих маленьких ножках, смело вышла из комнаты.

— Посмотрим, как у тебя получится, — не оставаясь в долгу, фыркнула ей вслед тетушка Ли. Бормоча что-то, она тоже вышла, оставив Цуй-хуань наедине с мертвой.

Стоя посреди комнаты, Цуй-хуань беспомощно оглядывалась по сторонам, мучительно думая, что ей предпринять. Взгляд ее снова упал на лицо умершей. И вдруг ей в голову пришла нелепая мысль: «Неужели и я когда-нибудь буду так же, как она, валяться на голых досках?» Что-то сжало ей сердце. Мысли путались. Сомнения и отчаяние давили ее. Она судорожно пыталась скрыться от них и, напрягши все силы, собралась с мыслями. Наконец, ей удалось вызвать в памяти знакомое худощавое лицо, по-прежнему улыбавшееся ей мягкой улыбкой. Но чьи-то быстрые шаги прервали ее мысли.

Вбежала перепуганная Ци-ся и с жалобным криком: «Цянь-эр!» — бросилась к топчану. Закрыв лицо руками, она рыдала так жалобно, что Цуй-хуань опять не удержалась от слез.

Первой перестала плакать Цуй-хуань и принялась успокаивать Ци-ся. Наконец, Ци-ся умолкла и стала вытирать глаза. В этот момент Цуй-хуань вдруг что-то вспомнила.

— Ци-ся, — обратилась она к подруге, — беги скорее к молодому барину и спроси, что делать. Нужно побыстрее переодеть Цянь-эр.

Ци-ся согласилась и, перебросившись еще несколькими словами с Цуй-хуань, собралась уже идти, но в комнате вдруг появилась рассерженная тетушка Тан. Покачиваясь своим грузным телом, она что-то недовольно бормотала.

— Ну что, тетушка Тан, видела госпожу Ван? Что она сказала? — спросила Цуй-хуань.

— А, лучше не говори! Мне так влетело, что еле дорогу домой нашла, — раздраженно ответила старая служанка. — Тьфу! — смачно сплюнула она. — И как у нее язык поворачивается! Повезло в жизни, вот и выбралась в барыни. Чего она кричит на меня, как на свою прислугу? Я ей передала только. Что же здесь плохого? Цянь-эр ваша служанка, столько лет служила вам, с утра до вечера моталась, чего только не делала! Только что не кормила тебя! — изливала она свой гнев. — Подумаешь, вылезла в барыни. Посмотрим, как твои дети побираться будут! Мне же еще хоронить тебя придется…

Цуй-хуань, которой уже надоел этот поток проклятий, перебила ее:

— Что же она все-таки приказала?

— Что приказала? — презрительно переспросила тетушка Тан, присаживаясь и кладя руку на стол. — А вот что… — И, подделываясь под тон госпожи Ван, небрежно бросила: «Стоит ли поднимать такой шум, если умерла служанка? Позови человек двух из прислуги, заверните ее в циновки и унесите. Отнесите на кладбище для бедняков и закопайте. Вот и все». — Тон ее снова изменился: — Накинулась на меня за то, что разбудила ее. Я что-то еще сказала, а она и давай меня честить. И муженек ее тоже за меня взялся — в мать да в перемать. На какие пакости только господа не способны! Что я не знаю всех их мерзостей, что ли!

— Ну и бессердечна же госпожа Ван: даже на гробе сэкономить хочет! Цянь-эр, видно, слепая была, когда к ней поступала! — процедила Ци-ся.

— Отправляйся скорей к молодому барину, Ци-ся. Он человек добрый, что-нибудь придумает, — поторопила ее Цуй-хуань. Теперь она верила только этому человеку, надеялась только на него.

— Иду, иду, — пробормотала Ци-ся и, повернувшись, направилась к выходу.

— Если он еще не встал, смотри не буди его, — бросила ей вдогонку Цуй-хуань, чувствуя, как от этих слов лицо ее покрывается румянцем.

Через некоторое время Ци-ся вернулась вместе с Цзюе-синем и Шу-хуа. Увидев Цзюе-синя, Цуй-хуань покраснела и не могла ничего произнести, кроме: «Здравствуйте, барин, здравствуйте, барышня». Но так как она стояла, низко опустив голову, то Цзюе-синь не обратил на это внимания, полагая, что Цуй-хуань убита горем.

Цзюе-синь, уже знавший от Ци-ся о распоряжении, данном госпожой Ван тетушке Тан, с состраданием взглянул несколько раз на мертвую Цянь-эр, лежавшую на своем топчане, и решился:

— Я пошлю кого-нибудь купить ей гроб — на это не нужно много денег. Если тетя Ван не захочет дать денег, я куплю на свои. Цуй-хуань, — обратился он к девушке, — вы с Ци-ся переоденьте Цянь-эр в хорошее платье. Когда принесут гроб, пусть уложат ее и вынесут через задние ворота. — Цуй-хуань подняла голову и еле слышно ответила. Румянец ее уже почти пропал, и когда она, не зная, плакать ей или улыбаться, взглянула на Цзюе-синя, глаза ее заблестели.

Заметив тетушку Тан, Цзюе-синь обратился к ней:

— Тетушка Тан, когда тело унесут, вымойте здесь как следует. Не забудьте, что жить здесь можно только тогда, когда все будет хорошо вымыто. — Та учтиво кивнула в знак согласия.

Ци-ся, разбиравшая в это время сундучок Цянь-эр, позвала Цзюе-синя:

— Барин, у Цянь-эр совсем нечего одеть. Тут только один новый полотняный халат.

Цзюе-синь нахмурился.

— Придется сделать поскромнее. Сменим что-нибудь из одежды — и этим ограничимся, — задумчиво произнес он.

— У меня есть несколько новых платьев. Я уже их не ношу, — поспешила предложить Цуй-хуань, — подождите, я сейчас принесу их.

— Не ходи, Цуй-хуань, — остановила ее Шу-хуа. — Свои платья ты еще сама поносишь. У меня тоже много платьев, сейчас они уже не модны, а я их даже не надевала. Я отдам их Цянь-эр. Мы сейчас с тобой сходим, — обратилась она к Ци-ся.

— Большое спасибо, барышня, — поблагодарила Цуй-хуань.

— Шу-хуа, давай скорее твои платья, а я пошлю людей за гробом, — заговорил Цзюе-синь, тронутый словами Цуй-хуань и Шу-хуа. Он одобрял бескорыстие Цуй-хуань и добрые чувства Шу-хуа. — Чем раньше управимся, тем лучше. — Простой поступок девушек заставил его взглянуть на мир другими глазами. Это был светлый мир, полный надежд, улыбок, спокойствия и согласия. Пережитое им самим разубеждало его в существовании такого мира — слишком много видел он борьбы, интриг, гнусностей и мракобесия. Только изредка удавалось ему мельком видеть что-либо иное. И хотя это были мимолетные восприятия, хотя улыбки вскоре гасились скорбью или раздражением, но впечатления от этих кратковременных знакомств с иным миром надолго оставались в его памяти. И сейчас он мог прибавить ко всем этим впечатлениям еще одно, которое вызвало у него радостную улыбку.

Когда он вместе с Шу-хуа и Ци-ся выходил из гуйтана. он почувствовал себя так, как если бы кто-то от всей души пожелал ему счастья — теплая радость наполнила его одинокое сердце.