Памятное лето Сережки Зотова

«БАЛАЛАЙКА, ЗАИГРАЙ-КА…»

В правлении была только Таня Ломова. Она низко склонилась над столом и что-то списывала с маленького листка на большой, прикрепленный к столу кнопками. Девочка, видимо, так была увлечена своей работой, что не заметила появления Павла Ивановича.

— Здравствуй, Таня, — поздоровался Павел Иванович.

Таня приветливо улыбнулась и стремительно бросилась навстречу.

— Здравствуйте, Павел Иванович. Проходите, садитесь. Вот сюда, засуетилась она, пододвигая стул.

— Спасибо. Я пришел к Семибратовой. Но ее, как видно, нет?

— Уехала, Павел Иванович, — сочувственно произнесла Таня. — Вот только недавно уехала. Ну, прямо одна минутка прошла.

Павел Иванович присел у стола, за которым работала Таня.

— Она вечером приедет, часов около одиннадцати.

— Значит, весь день одна хозяйничаешь в правлении?

Лицо девочки потускнело.

— Это меня вместо рассыльной. Тут женщина работала. Я просилась на сенокос или на прополку, в поле куда-нибудь, а меня сюда затолкали. Вот и сижу теперь… Может, вы поможете, Павел Иванович? Ну, только подумать весь класс в поле, а я как виновница какая-нибудь.

— А что ты так расстраиваешься? — удивился Павел Иванович. — Здесь тоже человек нужен. И больше того, человек расторопный.

— И мама так говорит.

— Вот видишь! На этом месте ты справишься, а сено косить вручную тебе, конечно, не под силу.

— Папа просит написать, как мы тут фронту помогаем, а о чем я напишу? О дежурстве в правлении? Еще подумает, что я сама попросилась… Что ленюсь идти в поле… и вообще.

Голос у Тани неожиданно осекся, и Павел Иванович увидел, что ее черные глаза вдруг необычайно заблестели, сделались влажными.

Павел Иванович поднялся со стула, сделал вид, что ничего не заметил.

— Что же ты пишешь? Все цифры какие-то.

— Счетовод дал. Это сводка по трудодням. Начисто переписываю. День-то большой, свободного времени хоть отбавляй, и я попросила у него работы. А сам счетовод тоже в поле уехал.

Заметив, что Павел Иванович собрался уходить, Таня снова обратилась к нему с просьбой помочь перейти в полевую бригаду.

— Ну уж если так настаиваешь, попробую поговорить с бригадиром, пообещал Павел Иванович.

Солнце уже поднялось до середины неба и палило немилосердно, когда Павел Иванович зашел во двор к Зотовым. У двери он остановился в замешательстве: дверная накладка оказалась привязанной веревочкой к железной петле. Значит, дома никого нет.

— Досадно. И здесь неудача, — сам себе сказал Павел Иванович. Интересно, куда же ушел Зотов? И Манефы Семеновны нет.

Решив, что ждать бесполезно, он уже собрался идти со двора, как вдруг ему послышалось, что совсем неподалеку кто-то поет или причитает.

Павел Иванович внимательно огляделся вокруг — никого нет. И голоса не стало слышно. А потом голос зазвучал сильнее, и Павел Иванович даже разобрал слова, произносимые нараспев: «Балалайка, заиграй-ка».

Теперь Павел Иванович уже точно определил, что голос доносится не из дома, а откуда-то со двора. Но откуда?

«Вот оно в чем дело, — сообразил Павел Иванович, увидев в дальнем углу двора погребушку с полуоткрытой дверкой. — Певец, по всей вероятности, находится там. Ну что ж, поищем».

Он уже подошел почти к самой двери, когда из погребушки донесся какой-то неясный шум и равномерное частое постукивание.

«Что бы это значило?» — подумал Павел Иванович и в нерешительности остановился. Удобно ли ломиться в погребушку, когда на двери избы висит сигнал, что хозяев нет дома? Ведь веревочку, должно быть, привязали, чтобы нежданный посетитель сразу же ушел, а не разгуливал по двору. «А я все-таки не уйду», — решил Павел Иванович и шагнул к двери.

— Можно? — спросил он.

Никто не ответил. Павел Иванович догадался, что из-за шума его голоса в погребушке просто не слышно, и решительно ступил на порог.

Глазам его представилась такая картина.

На полу постелена большая кошма. Возле нее на скамейке кринка, видимо, с молоком или квасом, покрытая чайным блюдечком, а на блюдце краюшка хлеба. Посреди кошмы ручная швейная машина, а возле нее на корточках, в одних трусах, Сергей Зотов.

Придерживая левой рукой машину, чтобы не скользила по кошме, правой он вертел ручку машины и напевал: «Балалайка, заиграй-ка…» Он был настолько поглощен своим занятием, что не заметил появления классного руководителя. Сергей не был похож на больного.

Все это вызвало в душе Павла Ивановича чувство возмущения и неприязни к Зотову.

«Другие ребята работают на поле, помогают колхозу, а этот здоровила забрался в холодок и от нечего делать забавляется машиной».

Глядя на Зотова, Павел Иванович невольно вспомнил Таню Ломову, горькую обиду девочки, что ее не послали в поле.

Он уже собрался было окликнуть Сергея, но в это время заметил толстую нитку, что протянулась от машины в дальний угол погребушки. Колесо машины стремительно вертелось, а нитка слегка вздрагивала.

Было похоже, что Зотов вертел машину не от безделья, а ради какой-то определенной цели.

— Здравствуй, Зотов.

Сергей даже съежился от неожиданности, точно ожидая удара, потом вскочил на ноги и молча растерянно уставился на Павла Ивановича.

— Я говорю, здравствуй, Зотов, — повторил Павел Иванович и шагнул в погребушку.

— Здравствуйте, Павел Иванович, — слегка заикаясь, произнес Сергей.

— Ты что это забился сюда, словно сурок в нору? — попытался пошутить учитель. — Или жара загнала?

Сергей молчал. Он все еще не мог собраться с мыслями и не находил нужных слов для ответа. Он ясно понимал только одно, что план, составленный Манефой Семеновной, неожиданно рухнул. А план был такой: сказаться Сергею больным и не идти на работу. Для отвода глаз поваляться несколько дней дома, а потом, когда в школе немножко позабудут, начать ходить к старцу Никону. Все остальное время Манефа Семеновна разрешила Сергею проводить на Самарке. Сергей молча согласился, хотя он спокойно думать не мог о предстоящих встречах со старцем и о том, что когда-то придется вместо Силыча читать в моленной. И Сергей разработал свой план: чтобы не сердить бабку, он станет ходить к старцу, но читать будет так плохо, что старец сам откажется от него. А там и в колхоз можно. Конечно, ехать в колхоз на работу Сергею тоже не очень хотелось, уж куда лучше отдыхать или сидеть на Самарке… Но если дал слово, надо его держать…

Сергей знал, что бригадир назначил его на сенокос копнильщиком. Но Манефа Семеновна не пустила: она не велела выходить даже из дому и без нее на стук не открывать. А сама спозаранку сварила в ведерном чугуне картошку и понесла на пристанционный базарчик. Сергею надоело одному сидеть в комнате, да и духота донимала. Он с утра переселился в погребушку и решил заняться изготовлением лесок, которые всегда летом нужны в большом количестве. Но разве все это объяснишь учителю?

Время шло, Павел Иванович ждал ответа.

Набравшись храбрости, Сергей сказал уныло:

— Я приболел малость.

— Вот я и пришел навестить. А что у тебя болит? Опять голова?

— Голова и потом — озноб. Но это вчера вечером, — торопливо поправился Сергей, — а сегодня получше стало.

— Да, сейчас ты выглядишь неплохо, — согласился Павел Иванович. — Но я думаю, все-таки тебе нужно побывать у врача.

— Можно сходить, — неуверенно согласился Сергей. — Только мне уже полегчало. Вот если снова заболит — пойду.

— А что это у тебя за приспособление? — поинтересовался Павел Иванович, указывая на швейную машину. — Какой-то шнур привязан к машине.

— Это… это леска.

— И зачем же ты привязал ее?

— Так я… не леску привязал, а нитки. Я из ниток леску свиваю. Кручу машину, она и свивает. Вон уже сколько я их заготовил.

Сергей показал на пучок аккуратно сложенных лесок. Павел Иванович взял одну в руки.

— А хорошо получается. И, кажется, прочные. — Павел Иванович с силой потянул. — Смотри ты, какая крепкая, не порвешь. Можно крупную рыбу вытащить.

— О, любого сазана выдержит! — оживился Сергей.

— Кто же тебя надоумил машинку приспособить?

— Никто. Сам придумал.

— Молодец, — чистосердечно похвалил Павел Иванович, — ты прямо изобретатель.

Сергей промолчал, а Павел Иванович внимательно осмотрел приспособление Зотова.

— Да, все как следует быть. Вот только жаль, что один дома сидишь. Наши-то ребята сейчас все вместе в колхозе работают, — сказал он. — Ну ничего, это дело поправимое. Не вечно же будешь болеть. Тебя на какую работу назначили?

— Копнильщиком.

— Работа хорошая, и по твоим силам. Но, может быть, пока тебе временно лучше пристроиться где-нибудь здесь, в поселке.

— А где в поселке? Тут и делать сейчас нечего.

— Почему? Работы везде много. Вон Таня Ломова дежурит в правлении колхоза, а она просится на сенокос или на прополку. Можно тебя вместо нее. Как ты на это смотришь?

Нет, это предложение Сергею не нравилось. Остаться в поселке — значит не миновать ходить к старцу Никону.

— А мне нельзя дежурить в правлении.

— Почему? — удивился Павел Иванович.

— У Тани Ломовой бабушка колхозница и мама там работает. А мы не в колхозе.

— Верно, — согласился Павел Иванович. — Я об этом не подумал.

— Мне бы тоже лучше в поле…

Учитель немного помолчал.

— А знаешь что, Сережа, я собираюсь ехать в бригаду, могу и тебя прихватить. И давай с тобой в паре работать.

— С вами в паре? — переспросил Сергей, не веря своим ушам.

— Да.

Глаза мальчика загорелись. Интересно, кто из мальчишек не обрадовался бы такому?

— А что станем делать, Павел Иванович? — спросил он.

— Мы, брат, будем с тобой косить. Лобогрейкой. Сначала сено, а хлеб поспеет — за хлеб возьмемся. Вот договорюсь с Антониной Петровной, и можно двигаться. В школе меня отпускают. Ну, что скажешь? Согласен?

Ну как же Сергею на такое не согласиться? Даже со всем своим удовольствием! Вот только Манефа Семеновна…

— А почему не согласен? Я согласен.

От Павла Ивановича не скрылась нерешительность в голосе ученика.

— Как думаешь, бабушка не будет возражать?

И опять по лицу Сергея пробежала тень.

— Не будет, — сказал он неуверенно, но тут же торопливо добавил: Нет, не будет.

Когда Павел Иванович ушел, Сергей уселся на пороге погребушки. К чему теперь прятаться? Все решилось. Очень даже хорошо, больше не надо мотаться из стороны в сторону. Он поедет на сенокос, и конец. Теперь, пожалуй, Манефа Семеновна вмешиваться не станет. Рассердится она — это уж конечно, но против Павла Ивановича не пойдет.

А все же нехорошо на душе у Сергея, запутался, совсем изоврался за последние дни. Будь жив отец — не похвалил бы. От него Сергей не раз слышал, что ложь — большой порок, а со лгуном не только разговаривать встречаться неприятно. И Манефа Семеновна говорит, что ложь — самый большой грех и что за него человек рано или поздно будет строго наказан.

А Павел Иванович, видно, и вправду очень хороший и обходительный человек. С ним и работать будет приятно.

Вдруг Сергея огорошила мысль: как же оно так, Манефа Семеновна за обман пугает наказанием, а сама-то?.. Ведь это она заставила его обманывать Павла Ивановича, и Семибратову, и ребят… Как же это понять?..

Когда Павел Иванович поздним вечером пришел в правление колхоза, кроме Семибратовой, там уже не было никого.

Увидев учителя, Антонина Петровна закрыла блокнот, из которого что-то старательно переписывала на чистый лист бумаги, отложила в сторону карандаш и, поднявшись со стула, протянула ему загорелую, твердую руку.

— Ну к ребята у вас! Сегодня я весь день пробыла в поле. Как-то на душе спокойнее стало — вижу, поля ожили, вроде надежды прибавилось, что с работами справимся. Эх, война, война… — Она махнула рукой, надолго замолчала, задумалась. А потом резко наклонилась через стол к Павлу Ивановичу и почти шепотом заговорила: — Ведь они же детишки, им же отдыхать после ученья нужно, купаться, рыбачить, сил набираться, а тут… Вот всей своей душой понимаю — не надо бы этого допускать, жалко ребятишек, а что еще можно придумать, Павел Иванович? Травы стоят до пояса, косить, косить нужно, время упускать нельзя, а оно не ждет, торопится. Тут еще сорняки душат. Хлеба-то нынче какие буйные! Спасать надо, сорняки выпалывать. А рук рабочих нехватка. И взять негде. Хоть в землю заройся!

Семибратова снова замолчала.

— Сегодня я заезжала на просо, взрослых там мало, полют, можно сказать, одни ребятишки, в третьем они, в четвертом учатся. Малыши, а не отстают от взрослых. А работа проклятая, осот растет, колючка, молочай, у привычного человека и то ладонь распухает. Я полдня с ними траву дергала. Ну хотя бы один захныкал, работают — спин не разгибают. А главное — их никто не понукает. Сами! Даже есть которые поют. Верите? А руки-то все уже в занозах. Да, детишки не хуже нас все понимают.

Часы натруженно пробили двенадцать. Антонина Петровна слегка качнула головой.

— Время бежит. Вроде только было утро, а уж полночь. Так о чем вы хотели поговорить со мной, Павел Иванович?

— Хочу степным воздухом подышать, — чуть улыбаясь, сказал он. — Вчера отчитался на педсовете и — свободный казак. В поле тянет.

— Понятно. А где бы вы хотели поработать?

— Откровенно говоря, я пришел договориться, чтобы вы закрепили за мной лобогрейку. Ведь вы собираетесь пускать их на сенокос?

— Завтра отправляем, по две в бригаду. Правда, это первый опыт, раньше лобогрейками убирали только хлеб, а сено не косили. Все-таки лобогрейка — тяжелая машина, не то что сенокосилка. Но никуда не денешься, в нынешнем году сена в два раза больше потребуется, чем в прошлом. Без лобогреек не справимся.

— Значит, перед вами лобогрейщик.

— Нет, Павел Иванович, — возразила Семибратова, — уж коли вы решили работать на косовице, то кого-нибудь из школьников пересадим с сенокосилки на лобогрейку, пускай лошадей погоняет, а вы берите сенокосилку. Вот так.

— Ни за что! Мне только лобогрейку.

— Павел Иванович, вы же недавно из госпиталя.

— Не принимайте в расчет этого факта. Сейчас я, можно сказать, здоров. Нога не болит. Да и работать-то на лобогрейке не ногами… А кстати сказать, я уже и напарника себе подобрал. Вернее, погоняльщика.

— Вон как? — удивилась Антонина Петровна. — Кого же это?

— Ученика моего, Сергея Зотова.

Умная женщина сразу поняла, что не в одной уборке тут дело.

— Пусть будет по-вашему, — согласилась она.

Павел Иванович попрощался и закрыл за собой дверь. Было безветренно и тепло. Он выбрался на середину улицы и неторопливо зашагал домой.

Глаза постепенно освоились с ночным полумраком, и темь уже не казалась такой непроницаемой, как прежде. Небо было усыпано звездами, они как-то нехотя мигали, словно сонные. Павел Иванович шел и думал о Семибратовой. Большая и хорошая у нее душа. Ведь на человека свалилось столько горя, на ее ответственности огромное колхозное хозяйство, везде нужно успеть, дать вовремя полезный совет, а она ухитряется находить время, чтобы подумать о каждом человеке.

Он обернулся назад. Окна кабинета председателя по-прежнему были ярко освещены.

«Она, наверное, и спит всего лишь два-три часа в сутки», — решил про себя Павел Иванович.

А во всем громадном селе ни огонька. Уснуло село. Да и спать-то, собственно, почти некому, разве только станционные рабочие да старики с малолетними. Остальные в поле.