Памятное лето Сережки Зотова

МАНЕФА СЕМЕНОВНА

В доме Зотовых было две комнаты и кухня. Сергей с отцом остались жить в комнате побольше, а в горенке поменьше поместилась Манефа Семеновна. Сергею строго-настрого было наказано зря не беспокоить бабушку Манефу, а также без ее разрешения никуда со двора не ходить.

Разговор шел при Манефе Семеновне. Слушая слова Николая Михайловича, она ласково поглядывала на мальчика и добродушно усмехалась:

— Запомнил папкины слова?

— А как же, запомнил, — охотно ответил Сергей.

— Он славный парнишечка, — обращаясь к Николаю Михайловичу, сказала Манефа Семеновна и провела ладонью по голове мальчика.

И Сергей не своевольничал. Да и товарищей-одногодков у него не было. Хотя они с Володей Селедцовым и помирились, большую часть времени Сергей проводил с Таней. Она с раннего утра приходила к Сергею и, если случалось, он еще спал, возилась на дворе с Шариком. Бывало так, что они целый день играли у Зотовых, а иногда сразу же после завтрака Сергей уходил к Тане и возвращался домой только вечером. Заводилой во всем была Таня. Сергей охотно ей подчинялся. Она много знала, умела придумывать интересные игры, «читала» по памяти книжки, а книг у нее накопилось — огромная стопа; Таня привезла с собой много игрушек, каких Сергей раньше и не видывал. Наконец, у Тани был большой мяч, им можно было сколько угодно играть в футбол. Бабушка Фрося всегда была добра и ласкова с Сергеем. А вот Манефе Семеновне Таня не понравилась. Не понравилась за свою бойкость и шумливость. Когда девочка приходила к Сергею, лицо Манефы Семеновны вытягивалось, делалось строже, она становилась молчаливой и неприветливой. Манефа Семеновна очень обрадовалась, когда родители увезли Таню в город.

А Сергей загрустил.

Если бы не чудесные книжки, которые на прощание подарила ему подружка, да не его неразлучный друг Шарик, Сергею было бы совсем скучно. Но все равно у него и так оставалось еще много совсем свободного времени, когда мальчик не мог придумать, чем бы заняться. Конечно, можно было бы играть с ребятами на улице, но Манефа Семеновна с неохотой выпускала его за ворота.

— Не ходи туда, моя лапушка, — обычно приговаривала она. — Не дай бог, из-за угла собака бешеная вывернется, искусает всего. Или мальчишки озорные налетят, за милую душу поколотить могут. А ты у нас смирённый…

Она замечала, что мальчик скучает, и, желая отвлечь от грустных мыслей, усаживала его рядом с собой и начинала рассказывать что-нибудь. Манефа Семеновна рассказывала о своем далеком и холодном крае, о густых лесах, непроходимых болотах, о зверье и птицах, которые живут на Севере. Рассказывала она интересно, не спеша, тихим голосом, словно пела протяжную песню, и Сергей всегда слушал ее с большой охотой. По всему было заметно, что Манефа Семеновна хочет подружиться с Сергеем, и он начал привыкать и тянуться к ней.

Как-то, зайдя в комнату Манефы Семеновны, Сергей увидел у изголовья ее постели небольшую овальную картинку. Ему много доводилось видеть разных картинок, но такую он видел впервые. За стеклом был нарисован строгий седобородый человек с длинными и тоже седыми волосами. В одной руке он держал зеленый шарик, а другую, со скрюченными пальцами, чуть приподнял, как бы собираясь дать кому-нибудь щелчка. От головы старика во все стороны растекались сияющие лучики. Картинка Сергею очень понравилась. Интересно, зачем она нужна бабушке, и не отдаст ли она ее Сергею? Ее и на речку с собой можно взять и там показать ребятам. Или даже на что-нибудь променять! Жалко, что он раньше ее не видел, показал бы Тане. Наверное, и ей понравилась бы. Весь день не давала ему покоя блестящая картинка. А вечером, когда Манефа Семеновна стала убирать со стола, он спросил:

— Бабушка Манефа, для чего у вас картинка?

— Где? — насторожилась Манефа Семеновна.

— А у кровати висит. Красивая такая. Дяденька на ней бородатый нарисован.

— Ну-ка, покажи.

Сергей повел ее в горенку, показал.

Манефа Семеновна перекрестилась:

— Глупый ты еще, Сережка, ох какой глупый. Ничего не понимаешь. Это не картинка, а икона, образок, значит.

— А что это — икона? — Сергей такого слова раньше не слышал.

— Святая икона. На ней лик божий нарисован, — пояснила Манефа Семеновна.

Слово «бог» было ему знакомо. Сергей слышал его от разных людей. Мама, например, говорила «Не ходи к обрыву, а то, не дай бог, свалишься». Значит, на картинке — бог. Вон оно что!

— Бабушка Манефа, а зачем он, бог?

— Так говорить, Сереженька, нельзя. Грешно. За такие слова бог и наказать может.

Это удивило Сергея: за что же его наказывать? Ведь ничего плохого не сделал. Но больше удивило другое — неужто картинка может слышать? Манефа Семеновна пояснила, что не икона слышит, а сам бог. Он повсюду, потому-то все видит и все знает. От него не скроется даже и то, о чем каждый человек думает.

И Манефа Семеновна уже рассказывала, какой бог всемогущий и всесильный. Сильнее его ничего и никого нет на свете.

— Как Поддубный? — прервал ее Сергей.

Манефа Семеновна вроде даже обиделась:

— Какой еще Поддубный?

— Ну, который силач, — пояснил Сергей и поведал ей все, что знал о Поддубном.

Манефа Семеновна грустно покачала головой, — может, Поддубный и силач, только против бога он ничто, просто пыль земная. И нет такой силы, чтоб с божьей могла поспорить. Если бог захочет, то он все может сделать.

— Все, все? — спросил пораженный Сергей.

Манефа Семеновна уселась поудобнее на кровати, рядом усадила Сергея и долго рассказывала ему, как может бог помочь и наградить людей, если они о чем-нибудь усердно просят и во всем слушаются его. Он может вылечить человека от любой болезни, спасти от пожара, любую беду отвести в сторону. Словом, может послать все хорошее, что нужно человеку. Но бог также творит и другие чудеса, которые приносят людям и боль, и горе. Например, может наслать болезни, да такие, что человек весь в муках изведется, или опять же дождь, и не просто дождь, а ливень, такой сильный и страшный, что за один час может начисто смыть все Потоцкое; потом жару, и настолько знойную — все деревья могут повысохнуть, а от травы даже и следа не останется, да что трава — река Самарка вон какая громадина, а прикажет бог — и ни капельки воды в ней не останется. И колодцы пересохнут тоже. От великой жажды станет гибнуть все живое. И падеж скота может наслать. И междоусобие, когда поднимаются брат против брата, а сын против отца. А войны откуда берутся? Бог посылает. За грехи людей. Он может наслать столько всякого другого, что сразу даже и не подумаешь.

Сергей слушал внимательно. Ведь никто ему ничего подобного не рассказывал. Ему было интересно и немного страшно.

— Бабушка Манефа, значит, он злой?

Манефа Семеновна укоризненно качнула головой:

— Так говорить, Сереженька, тоже нельзя. Грех. Великий. За такие слова бог-то и наказать может. Но он очень добрый. Зря он никого не наказывает. Потому что доброта у него — бесконечная. Обидят его люди, прогневят, он терпит-терпит, и когда уж терпения совсем не хватит возьмет и покарает. А потом помилует. Да-да. Он милостивый. Ну, а тому, кто почитает бога, кто молится ему, — такому человеку бог завсегда помогает…

…Вскоре отец получил долгожданный отпуск.

— Давай, Сережка, махнем с тобой на рыбалку, — предложил Николай Михайлович. — На целую неделю, а то и больше. А? Что ты, брат, на это скажешь?

Сергей согласился с охотой. Он уже много раз ездил на рыбалку, и это занятие было у него одним из самых любимых. Посоветовались с Манефой Семеновной — она тоже не возражала.

— Глядишь, чего доброго, и мне рыбки на уху привезете, — улыбаясь краешками губ, пошутила она.

— Вы, Манефа Семеновна, не смейтесь. В Самарке знаете сколько рыбы! Великое множество. И мы вам обязательно привезем. Вот увидите. Соменка или сазана хорошего, — заверил Николай Михайлович.

— Дай бог. А рыбку я люблю. В нашем краю рыбы вдоволь. И в озерах и в реках — ну, прямо кишмя кишит. Вы вон собираетесь удочками ловить, а у нас с удочками и не возятся — сетями берут. Иные на весь год рыбный запас делают: и копченой, и сушеной, а в зиму — морозят.

— О запасах мы, конечно, не думаем, — возразил Николай Михайлович. Потому нам и сети без надобности. У нас рыбалкой занимаются люди ради удовольствия. Для отдыха.

— Оно, конечно, каждому свое, — согласилась Манефа Семеновна.

Решили ехать вечером следующего дня.

Начались сборы. Хотя лишнего и не брали ничего, сверток получился изрядный. Его с трудом удалось уместить на велосипедном багажнике. Продукты уложили в отцовский рюкзак. Удочки привязали к велосипедной раме. Сумку с червями и другой наживкой Сергей повесил себе через плечо. Пока собирались, Шарик все время вертелся под ногами, словно боялся, как бы не уехали без него. Но оставлять пса дома никто и не собирался.

У Николая Михайловича было на Самарке заветное место, куда он всегда и приезжал на рыбалку. Невысокий берег над затоном, вправо и влево тальниковые заросли, а за ними — старая дубовая роща. Дубы там — двум человекам не обхватить. Под их ветвями всегда густая тень, и как бы ни палило солнце, в роще держится прохлада. И от дождя можно укрыться под любым дубом. Затон не очень большой, но глубокий. Рыба в нем водилась.

Палатку Николай Михайлович поставил в роще под дубом-великаном, неподалеку от места ловли.

— Ну, пойдем закинем на пробу, — предложил он, когда все хозяйственные работы в лагере были окончены.

Клев шел дружно, но цеплялась главным образом мелочь. Все же на ужин рыбаки сварили первую свою уху. Не беда, что она была жидковата и пахла больше дымом, чем ухой, зато получилась такая вкусная, что нельзя сравнить ни с одним домашним супом.

Дни побежали.

Николай Михайлович и Сергей меньше рыбачили, больше отдыхали, купались, загорали. За удочки брались к вечеру и по утреннему холодку. Свежая рыба водилась у них всегда. Однажды им особенно повезло: Николай Михайлович в тот день выловил двух крупных сомят. Посоветовавшись, отец и сын решили преподнести их Манефе Семеновне. Николай Михайлович сам было собрался отвезти добычу, но мимо проезжал на лодке знакомый железнодорожник, и рыбу передали с ним.

Николай Михайлович старательно учил Сергея плавать, и мальчик сам не заметил, как стал настоящим пловцом. Оказалось, что это не такое уж трудное дело. Главное — не бояться, чуть бултыхаться, и вода сама тебя удержит. Научился Сергей, как и отец, лежать на воде, нырять, да не просто нырять где-нибудь у берега, на мелководье — это он умел делать и раньше, а на большой глубине, даже в самом затоне. Правда, рядом с Сергеем всегда был отец, и это придавало мальчику смелости. Но что из этого? Вот теперь посмотрела бы Таня! Она и по шейку-то боится в реку зайти, у берега плещется, руками и ногами царапает дно, и думает — плавает. Жаль, что Таня уехала, а то и ее можно было бы с собой взять. В палатке места хватило бы. Когда была жива мама, они втроем там помещались…

О чем бы Сергей ни думал, обязательно вспоминалась мать. И он грустил. А иногда даже плакал. Правда, плакал тихонько, украдкой, чтоб не заметил отец, ставший после смерти матери молчаливым и задумчивым. Сергей понимал, отчего это… Ведь и вправду, как хорошо жилось, когда они были втроем. Бывало, на рыбалке разожгут у палатки небольшой костерик, чтоб дымом комаров отпугивать, усядутся потеснее, и отец начнет рассказывать какую-нибудь интересную историю. Или тихонько затянут песню. Отец любил военные песни: про орленка, которому не хочется помирать в шестнадцать мальчишеских лет, про партизана-матроса Железняка, про сотню юных бойцов из буденовских войск и еще другие песни. А матери нравилась песня про одинокую гармонь, про письмо, в котором в каждой строчке только точки. А еще мать любила припевки и знала их столько, что, кажется, им не было ни конца ни края. Голос у нее был какой-то особенный, то он звенел громко и весело, так, что хотелось смеяться или даже пуститься в пляс, то становился тихим, задумчивым. А отец пел густым басом. Сергей тоже любил петь и знал все любимые песни отца и матери. Голос у него был почти такой, как у матери, и она говорила, что Сережка поет, точно вызванивает стеклянный колокольчик.

А вот теперь они почему-то не пели…

Однажды вечером, когда уже поужинали и легли спать, Сергей вспомнил свои разговоры с Манефой Семеновной и спросил отца:

— Пап, а тут у нас тоже бог есть?

— Какой бог? — удивился отец. — Ты откуда это взял?

— Бабушка Манефа говорила. — Сергей подробно рассказал о своих разговорах с Манефой Семеновной.

— Все это, сынок, выдумки, сказки старых людей. Как про сома, который будто живет в омуте. Помнишь? Нам с тобой они совсем ни к чему. Никакого бога нигде нет. Манефа Семеновна человек пожилой, у нее свои понятия о жизни, а у нас — свои. Мешать-то ей мы, конечно, не будем, но и сами жить по ее указке не станем. Каждому свое.

Сергей больше верил отцу, чем Манефе Семеновне, но она объясняла все так подробно и так уверенно, что рассказы ее у Сергея не вызывали никакого сомнения.

Домой рыбаки вернулись в назначенный день, как и уговаривались с Манефой Семеновной. Она поджидала их, а увидев, засуетилась и кинулась собирать на стол.

— Нет, погодите, — остановил ее Николай Михайлович, — сначала примите рыбешку на пирог. — Он хитровато подмигнул Сергею и вытряхнул из мешка прямо на пол огромную рыбину.

— Нечего сказать, рыбешка! — покачала головой Манефа Семеновна. — Это как же вы ее?

— Да вот так. На галушку. Сегодня утром пожаловал. Мы и подсекли. Хорош сазанчик?

— Уж куда лучше. Да вы, никак, и обработали его?

— Готов. Хоть сейчас на сковородку.

— Завтра придется. А пока давайте я его в погреб, на снежок вынесу, предложила Манефа Семеновна.

Но рыбину понес сам Николай Михайлович. Сергей побежал за ним. Когда они вернулись, Манефа Семеновна сидела край стола. Перед ней лежала пачка денег.

— А вот вам, Николай Михайлович. — Манефа Семеновна гордо подвинула в его сторону деньги.

— Это что? Откуда? — недоуменно спросил он.

— Берите, берите. Ваши. За цветы.

— За какие цветы?

— Ваши цветы. С огорода. Я букеты вязала и на станцию к поезду выносила. Их вон какая сила, не пропадать же зря таким красавцам. А там, у поезда, прямо встать не дают, с руками отрывают. И не только цветы, все, что угодно, можно продать проезжающим.

Манефа Семеновна увлеклась своим рассказом и не заметила, как изменилось лицо Николая Михайловича, побелели губы, сурово сдвинулись широкие брови.

— Манефа Семеновна… — задохнувшись, сказал он. — Да как же это вы… Зачем вы?..

— Или что не так? — забеспокоилась Манефа Семеновна, услышав в его тоне неладное.

— Пойди, Сережка, поиграй во дворе немного, — не глядя на сына, строго сказал Николай Михайлович.

Сергей понял, что взрослые хотят поговорить без него, и выбежал из комнаты. Интересно, о чем же они станут говорить? Уже будучи в сенцах, он услышал, как отец сказал:

— Надюша цветы для красоты разводила…

Когда Сергей вернулся в комнату, Манефа Семеновна сидела на прежнем месте и концом передника вытирала глаза, видно плакала, а отец молча стоял у окна и барабанил пальцами по подоконнику.

Манефа Семеновна несколько дней ходила молчаливая и задумчивая, но цветы продавать больше не стала. Не стала затевать с Сергеем и разговоров про бога.