Памятное лето Сережки Зотова

НАЧАЛО ПОЛОЖЕНО

Павел Иванович и Сергей застали Семибратову во дворе правления, когда она собиралась сесть в тарантас, чтоб уехать на поле.

— Пришли? — не скрывая удивления, спросила она.

— Пришли, — ответил Павел Иванович, — напишите, пожалуйста, направление в бригаду.

— Ничего не понимаю, — сказала Антонина Петровна, разводя руки в стороны.

— А что случилось? — встревожился Павел Иванович.

— Полчаса назад ко мне приходила Манефа Семеновна и наотрез отказалась пустить внука в поле. Говорит, что вчера и третьего дня он лежал больной. И что с неделю, пока он совсем не поправится, никуда его не отпустит. Я хотела послать к тебе, Зотов, врача, чтоб посмотрела да лекарства нужного выписала, а сейчас гляжу — ты с виду совсем молодец. А теперь, Сергей, скажи, кто же из вас виноват: Манефа Семеновна меня обманывает или ты обманул бабку насчет болезни?

Семибратова пристально смотрела на Сергея в ожидании ответа.

Щеки Сергея пылали со стыда.

— Ну, что же ты молчишь? — точно издали донесся до него голос Антонины Петровны.

И тут совсем неожиданно заговорил Павел Иванович:

— Мне кажется, произошло небольшое недоразумение, Антонина Петровна. Зотов действительно болел, но уже вчера днем ему было лучше, а сегодня он совсем здоров. Так ведь, Зотов?

У Сергея словно гора свалилась с плеч. Он облегченно вздохнул, молча кивнул головой в знак согласия и благодарно взглянул на Павла Ивановича.

— А может быть, все-таки сходил бы к врачу? — предложила Семибратова.

— Нет, не надо. Я совсем уже здоровый, — заверил Сергей.

Семибратова и Павел Иванович понимающе переглянулись.

— Ну, смотри. Значит, ты хочешь работать вместе с Павлом Ивановичем?

Сейчас Сергей рад был говорить и делать что угодно, лишь бы скорее прекратился этот неприятный разговор, и потому он решительно сказал:

— Мы насчет наряда пришли, в какую бригаду пошлете?

— В какую бригаду? Во вторую, где весь ваш класс. Не возражаете, Павел Иванович?

— Посылайте туда, куда считаете нужным. А если правду сказать, то нам действительно интереснее работать со своими. Верно, Зотов?

— Вот и хорошо, — поддержала Семибратова. — Вы когда же собираетесь выехать?

— Сегодня, — сказал Павел Иванович.

— Правильно, — согласилась Семибратова. — И давайте сделаем так: вы, Павел Иванович, садитесь со мной, я подвезу вас до кузницы, там примете лобогрейку, а ты, Сергей, беги на конюшню за лошадьми. Скажешь конюху, что для Павла Ивановича. Бери упряжь и тоже приезжай к кузнице. И можете двигаться.

— А как найти полевой стан бригады? — спросил Павел Иванович.

— Надо ехать на Цветную лощину. Сергей, ты, случайно, не знаешь туда дорогу?

Сергей наморщил лоб, задумался.

— Сначала по грейдеру, а потом свернуть влево за вторым колком.

— Правильно, — одобрительно кивнула головой Семибратова. — Дальше прямо, до самого стана. Ну, а на покосе бригадир растолкует все, что надо.

Когда Сергей ушел, Антонина Петровна посоветовала:

— Не уезжайте, Павел Иванович, не повидав бабку. А то она может такое наплести, что не скоро и распутаешь.

— Обязательно заедем. Я тоже так планировал, — согласился Павел Иванович, — да и собраться парнишке надо.

— И разговор их чтобы при вас был. А то характер у нее строгий, может прикрикнуть — и нет у вас напарника.

— Ничего, справимся, — садясь в тарантас, сказал Павел Иванович.

…Манефа Семеновна шла из правления колхоза, довольная своим разговором с ненавистной ей Семибратовой. Теперь опасаться за Сергея было нечего. Ну, пускай пришлют врача, а что он сделает? Ничего. Болит голова, и все. Внутрь не заберешься и не посмотришь, что там и как. Словом, теперь уже никто не помешает ей, Манефе Семеновне, определить Сергея в помощники к Никону. Только уберечь бы его от мирских соблазнов. И она убережет. Жизни не пожалеет, а убережет! Тогда будет свой печальник, заступник перед богом.

С такими мыслями вернулась Манефа Семеновна домой. Она была уверена, что Сергей еще спит. Но на лежанке его уже не было. Не было нигде и во дворе. Манефа Семеновна забеспокоилась. Где же он? Собиралась вынести к утреннему поезду картошку (еще с вечера был приготовлен полный чугун), но не пошла. Решила дождаться Сергея.

Время бежало, но Сергей не появлялся.

Увидев у ворот остановившуюся лобогрейку, а в ней учителя и Сергея, Манефа Семеновна поняла все и так сжала пальцы, что они даже захрустели. Нет! Такого она не ждала. Значит, ее провели, оставили в дураках! И виноват тут, конечно, мальчишка… Хорошо! Разговор еще будет… Но своего состояния Павлу Ивановичу старуха не выдала. Ради приличия она задала два-три вопроса, потом собрала Сергею все, что нужно было, и, провожая до ворот, строго наказала ему остерегаться простуды. Павлу Ивановичу в который раз напомнила, что отпускает Сергея не на все лето, а на недельку. Может, на две. Надо будет ехать в город.

Сергей был рад, что все складывалось так благополучно. Но когда выходили в сени, Манефа Семеновна выбрала удобную минутку, ткнула его в бок сухим кулаком и прошептала:

— Бога помни!

Сергей знал — разговор с Манефой Семеновной еще впереди.

…На полевой стан приехали во время обеденного перерыва. Лошадей тут же забрал конюх, сухонький старичок Петр Александрович Дьячков.

— Значит, маленько на степном солнышке поджариться решили? — весело прищурив добрые голубые глаза, спросил он.

— А чем мы хуже других? — отшутился Павел Иванович.

— Словом, в нашем полку прибыло, — довольно поглаживая рыжеватые с проседью усы, сказал Петр Александрович. — Обедайте, отдыхайте, — сказал он. — А как лошади поедят — запрягать.

Кашеварка, полная и улыбчивая тетя Груня, усадила новых косцов за стол и подала им обед.

Павел Иванович лапшу съел, а от кислого молока отказался. Сергей последовал примеру учителя.

— Вы кислого молока-то испейте, — посоветовала тетя Груня, — оно против жажды помогает. Без него водой опиться можно. Жарынь-то вон какая стоит. Сомлеть недолго на солнце.

За то короткое время, как приехали на стан, Павел Иванович успел уже не раз приложиться к ковшу с водой. Пил он усердно, но едва отрывал губы от ковша, снова начинала томить жажда. Он послушался совета кашеварки, глотнул кислого молока раз-другой и облегченно вздохнул. Та горячая сухость во рту, что заставляет тянуть руку к ковшу, сразу же пропала.

— А ведь вы, тетя Груня, правильный совет дали. Спасибо, поблагодарил Павел Иванович. — Ну-ка, давай, Сережа, хлебни.

…А над степью стоял нестерпимый зной.

На небе никакого признака облаков. Над головой только небо и небольшое неутомимое солнце. В этот знойный день оно и выглядит как-то по-другому, кажется необычайно маленьким и не красным, как это бывает на восходе, а желтоватым. И небо утратило свой обычный прозрачно-голубой цвет. Оно кажется мутно-белесым, как выцветший за лето ковыль.

После обеда Павел Иванович осмотрелся вокруг. Стан был расположен в низинке, недалеко от пруда. В тени, у одиноко стоявшей развесистой ветлы, две дощатые будки на колесах — место отдыха, ночлега и убежище для косцов в непогоду.

На стане тишина, кроме кашеварки да конюха — ни души, все попрятались от солнца кто где смог. Зато у пруда людно, там смех, визг — это купаются молодые косцы.

Сергей раньше Павла Ивановича заметил купальщиков, а кое-кого, в частности Володю Селедцова, даже узнал по голосу. Сергей готов был стремглав броситься к пруду, но не решался сказать об этом Павлу Ивановичу.

— Ты не хочешь, Сережа, немного ополоснуться? — словно догадавшись, о чем думает Зотов, спросил Павел Иванович.

— Я бы с охотой, — живо откликнулся Сергей, — все тело будто вареное стало.

— Так в чем же дело? Давай беги. Только долго не задерживайся, возвращайся вместе со всеми.

Как только ребята узнали от Сергея, что в бригаду приехал Павел Иванович и что он будет с Сергеем работать на лобогрейке, тут же всей многоголосой оравой двинулись на стан, Сергей еле-еле успел несколько раз нырнуть. Павла Ивановича на стане уже не было, он пошел с бригадиром на делянку, где придется ему косить траву. Ребята забрались в будку, перенесли туда пожитки учителя. Освободили место для его постели и терпеливо ждали прихода классного. Вернувшись, бригадир сказал, что Павел Иванович остался на делянке, и пояснил, что ему, мол, трудно идти по высокой траве и что он велел Сергею, как только будет дан сигнал, запрягать лошадей и ехать на участок.

Теперь вниманием ребят овладел Сергей. Они старались выведать у него, почему Павел Иванович выбрал в напарники не кого-нибудь из них, а именно его, Сергея. Зотов отмалчивался, пожимал плечами и, конечно, в душе был чрезвычайно доволен и рад тому интересу ребят, который вызвало его положение напарника классного.

— А я разве знаю почему? Не я так распорядился. Велели ехать, и поехал. Сам Павел Иванович домой приходил. И договорились, — немного рисуясь, рассказывал Сергей.

Он заметил, что некоторые ребята не без зависти поглядывают на него. Ну как же, Павел Иванович всех обошел, ни с кем не стал связываться, одного его выделил и выбрал в напарники. Это что-нибудь да значит!

Раздался звонкий удар молотка о кусок подвешенного рельса — сигнал запрягать. Сергей оглянуться не успел, как будка опустела, словно здесь никого и не было. Ребята торопились, стараясь запрячь поскорее, чтобы раньше других начать косить и хотя немного, но сразу же обогнать своих товарищей. Уже все шесть сенокосилок уехали со стана, а Сергей еще возился с упряжью — у него все как-то не ладилось: то супонь слабо затянул и пришлось перетягивать, то лошадь заступила, то еще что-нибудь.

Заметив, что у Сергея дело не клеится, к нему подошел Петр Александрович. Постоял, покручивая седоватый ус, посмотрел и начал помогать.

— Гляжу я на тебя, парень, сразу видно — не колхозник, — добродушно заметил он. — Крестьянскому делу не обучен. Гляди-ка, наши мальчишки все уехали. Только тут ничего удивительного, они чуть не с пеленок с лошадьми занимаются — и запрягают, и распрягают, все как следует быть. А ты, можно сказать, с лошадьми не возился. Верно? Вот у тебя не совсем дело-то и ладится. Ну, скажу я, это ничего. Главное, не робей, мудрости тут особой нету, была бы охота. Не будет желания — и себя подведешь, и людей тоже. Скажем — напарника. А он тебе не просто напарник, а еще и учитель. Да к тому же — инвалид войны. Это, брат, надо понимать. Ладно, завтра утречком я тебя поучу запрягать, да так, чтоб, одним словом, дело в руках горело. Ну, все готово, двигайся!

Сергей взял в руки кнут, вожжи, уселся на передний стульчик, свистнул на лошадей, и лобогрейка почти бесшумно покатилась, приминая высокую, по брюхо лошади, траву.

Когда Сергей подъехал к загону, Павел Иванович еще раз внимательно осмотрел машину и взял в руки вилы-двойчатки.

— А знаешь что, Сережа, нам с тобой, пожалуй, нужно распределить обязанности, договориться, кто что делает, кто за что отвечает, чтоб не было никакой путаницы, не возражаешь?

— А чего возражать? Как вы скажете.

— Я предлагаю вот что, — сказал Павел Иванович, — ты будешь запрягать и распрягать лошадей и вообще смотреть за ними. Во время самой косьбы будешь погонщиком. Это, скажу откровенно, дело далеко не простое. Во-первых, придется следить за тем, чтобы коса брала на полный захват. Понимаешь, в чем суть?

— Понимаю. Чтоб не зря гонять машину.

— Правильно. Дальше: не надо лошадей пускать в траву — можно наделать огрехов. За всем этим следишь и отвечаешь ты. Обязанностей много. Верно? Теперь обо мне. Я буду скидывать траву, проверять пальцы у режущего аппарата и следить за состоянием кос. Смазывать машину во время специальных остановок будем вместе. Ты с одной стороны, я с другой.

— Я и сам могу смазывать, штука нетрудная. Кузнец все показывал, и опять же Петр Александрович.

— Вопрос не в том, что смазка — дело трудное. Вдвоем гораздо быстрее, а нам каждая минута дорога. Понял? Ну, давай трогаться.

Сергей натянул вожжи, взмахнул кнутом.

Лобогрейка зарокотала, загремела шестернями и словно ожила. Быстро-быстро замелькали взад и вперед треугольные зубья косы, плавно завертелись четыре крыла.

Хотя Павел Иванович и наговорил много серьезных слов, Сергей был уверен — дело погоняльщика совсем простое: держи лошадей на хорошем шаге да следи за тем, чтобы они шли прямо, а не болтались из стороны в сторону. Вот и все, ничего мудреного.

Павел Иванович с виду тоже был спокоен, но сердце его билось учащенно.

Он немного волновался. Да оно и понятно. Если несколько лет назад ему и пришлось поработать на лобогрейке, то это было скорее похоже не на трудную работу, а на интересную забаву: косили тогда рожь, она была невысокой, сухой, каждое крыло подгребало к ногам лобогрейщика небольшую охапку, и сбрасывать валушки приходилось один раз в две-три минуты. Погоняльщик лошадей был один, а лобогрейщиков два, они сменяли друг друга после каждого захода. А сейчас нужно было косить высокую, густую траву. Она, конечно, во много раз тяжелее поспевшей ржи.

…Зубья косы вгрызлись в густую траву, и она, подхваченная легкими деревянными крыльями, поплыла толстым слоем к лобогрейщику. Павел Иванович, упершись ногами в специально для этой цели прибитую деревянную планку, сдвинул вилами траву влево раз, другой, третий — травы набралось с полкопны, и он сильным рывком столкнул ее на землю. Но за этот маленький промежуток времени крылья подгребли к нему еще большую груду, трава заполнила всю площадку перед стульчиком и начала цепляться за крылья, попадая, таким образом, снова на полотно косы. Это уже было похоже на неуправку, а там недолго и до завала.

Павел Иванович заторопился и начал раз за разом сваливать траву на землю, но излишняя спешка не только не помогла, но, как всегда бывает в подобных случаях, внесла путаницу: то вилы вдруг цеплялись за крыло, то неудачным движением он подхватывал не всю груду накопившейся травы, а только незначительную часть…

А лошади, покачивая головами, отмахиваясь от наседавших слепней, шли быстрым шагом. Трава непрерывным потоком текла к лобогрейщику и уже начала его заваливать. Павел Иванович почувствовал растерянность, взглянул на Сергея и хотел крикнуть, чтобы тот чуть придержал лошадей. Тогда лобогрейка пойдет тише, приток травы уменьшится и справиться будет куда проще.

«Да что же это я раскис! — вдруг мысленно возмутился Павел Иванович. — Засуетился, растерялся — хоть караул кричи! Быстро идут лошади? Травой заваливает? А как же здесь будут работать девушки?»

Покрикивая на лошадей, Сергей поминутно взмахивал кнутом, посвистывал и время от времени оглядывался назад, на Павла Ивановича. Он тоже заметил, что у того неуправка и лобогрейку все больше и больше забивает травой. Решив, что лошади идут быстрее, чем надо, он, стараясь пересилить шум и рокот машины, закричал:

— Заваливает! Я придержу коней. Придержать?

— Гоняй, гоняй! — не глядя на Сергея, крикнул Павел Иванович, сталкивая с лобогрейки добрую копну травы.

«Не торопись, не торопись. Спокойнее!»

Мускулы как бы окрепли, наполнились свежей силой. Павел Иванович уверенным рывком столкнул с машины весь травяной завал и, не отводя от крыльев лобогрейки глаз, принялся не спеша повторять вилами почти одни и те же движения. Дело начало налаживаться. Но давалось это нелегко. Мышцы рук и ног были все время в напряжении, и каждое новое движение становилось тяжелее предыдущего. Подводила раненая нога. При упоре на нее во время сбрасывания травы появлялась боль.

А солнце палило по-прежнему. Если Павел Иванович, будучи весь поглощен своей работой, не замечал зноя, то на Сергея жара действовала губительно. Капли пота ползли по лбу, повисали на бровях, скатывались по лицу. Рубашка стала мокрой, хоть отжимай. А во рту было сухо и горячо. Все тело обмякло, руки не хотели слушаться и еле держали вожжи. Нестерпимо хотелось пить.

На середине второго круга Сергей обернулся к Павлу Ивановичу и сказал:

— Может, остановимся и айрану выпьем?

Павлу Ивановичу тоже хотелось передохнуть, сделать перерыв хотя бы на одну-две минуты, чтобы расправить руки и дать отдых больной ноге. Но он понимал, что это уступка слабости, за ней может последовать вторая, еще, еще…

— Нет, не нужно! Среди загона останавливаться не будем! До конца не так уж далеко. Доедем, там и остановимся. Кстати и машину смажем. Давай гоняй!

«Эх, в воду бы сейчас, — подумал Сергей, — в Самарку! Нырнуть бы разок-другой. А Павел Иванович терпит. Он ведь тоже не в холодке лежит. Небось и его солнце насквозь пропекает. Но он даже виду не подает. Крепкий человек!»

Косили до сумерек. Незадолго до конца работы к ним пришла Аня Селина, бригадный учетчик, и сделала замер скошенной делянки.

— Сколько? — спросил Павел Иванович.

— Для начала неплохо, — ответила она, — без малого два гектара. Потихоньку до нормы доберетесь.

— А какая норма?

— На лобогрейку полагается пять гектаров в день.

Едва Павел Иванович появился на стане, как его тут же окружили молодые косари — ученики и ученицы.

Перекинувшись с ребятами несколькими фразами, Павел Иванович сказал, что пойдет умываться, и пригласил с собой Сергея. Пока они подошли к бочке с водой, ребята уже принесли мыло, зубную щетку и полотенце. Витя Петров зачерпнул в ковш воды и приготовился поливать. Поблагодарив, Павел Иванович взялся за полотенце и тут только заметил, что никто не собирается полить на руки Сергею.

— Подожди, Зотов, минутку, я быстренько вытрусь и полью тебе.

В то же мгновение несколько рук ухватилось за ковш.

Неподалеку от бочки в сумерках июньского вечера смутно виднелась копна сена. Павел Иванович направился к ней. За ним гурьбой ребята. Копну развернули, уселись кто где смог.

— Ну, так что же у вас нового?

Едва успел Павел Иванович задать вопрос, как со своего места вскочил Володя Селедцов и, горячо размахивая руками, торопливо, почти захлебываясь, заговорил:

— Ой, Павел Иванович, у нас столько новостей, просто тьма! Пырьев перепелку выкосил. Она прямо как молния, правда, Ваня? А Колька Копытов гадюку поймал. И в баклажку загнал. Чудак такой. Ему все говорят…

Но оратору так и не удалось рассказать, что же именно все говорят Копытову…

— Подожди, подожди, — прервал его Павел Иванович. — Пырьев и Копытов, я думаю, и сами сумеют рассказать о своих приключениях. Ты лучше о себе, что у тебя нового.

— А у меня, Павел Иванович, никаких приключений. Работаю, и всё. Дела идут нормально.

— Он стихи пишет, — сказала какая-то девочка.

— Вот уж ничего подобного, — раскипятился Володя, словно обвинили его в чем-то нехорошем.

— А чего же ты стесняешься? — добродушно упрекнул Павел Иванович. Это же очень интересно. Получаются?

— Больно плохие, — неожиданно выпалил Володя. — Когда придумываешь и записываешь — вроде бы ничего, а станешь читать — никуда не годятся.

— Может, почитаешь?

— Что вы, Павел Иванович! — закричал Володя и замахал руками, будто от кого-то отбиваясь. Потом неожиданно для всех быстро поднялся с копны, решительно выхватил из кармана пропыленных штанов небольшой самодельный блокнот, но не раскрыл его, начал читать наизусть:

Володя читал, размахивая над головой кулаком, с зажатым в нем блокнотом.

Сергей смотрел на Володю, и ему казалось, что видит Селедцова первый раз, так не похож был на себя сейчас этот постоянно улыбающийся весельчак, насмешливый и колючий. Нет, он не так читал стихи, как их читают на уроках литературного чтения, он говорил о своих мыслях и чувствах, и не просто говорил, а давал клятву.

— Всё! — сказал Селедцов и снова опустился на копну.

Ему дружно захлопали.

Павел Иванович похвалил, он понимал, что не все в стихах благополучно, да разве в этом сейчас дело!

— Павел Иванович, пускай он еще пишет, — предложил Ваня Пырьев. Может, поэтом будет.

— Тоже выдумал, — рассмеялся Володя Селедцов, — по-э-том! Я разве для того пишу? Просто разговариваю, и все. Мысли записываю, а он куда хватанул…

Разговор снова зашел о бригадных делах.

— Ну, а у тебя, Ваня, что за история с перепелкой?

Всегда аккуратный Пырьев поднялся, пригладил волосы и только хотел было приступить к рассказу, как Павел Иванович остановил его:

— Ты сиди. И рассказывай. Не обязательно стоять. В классе на уроке одно, а здесь — другое.

Пырьев опустился на корточки.

— Перепелку я выкосил, Павел Иванович.

— Он на сенокосилке работает, — добавил Селедцов.

— И без тебя все знают, кто где работает, — рассердился Ваня Пырьев. — Еду я, значит, а трава высокая, лошадям по брюхо. И жара стоит просто жутко. Вдруг как выпорхнет перепелка — фр-р-р, даже крыльями коней по мордам задела, а они у меня молодые, пугливые, как хватят в сторону! Думал — разнесут. Я их снова на делянку. Остановил, чтоб немного передохнули, а сам двинулся искать гнездо — думаю: перепелка так испугалась, что и близко не покажется. А она уже в гнезде. Вот какая! Близко-близко подпустила и снова улетела. А в гнезде яички. Четыре. Я нарочно не стал косить, обошел то место, где гнездо. Ребята хотели забрать яйца для школьной коллекции, а я не дал — они уже насиженные, скоро выведутся птенцы. Зачем губить?

— Тебя слушать — никакой коллекции не составишь. И чучел не набьешь. Всего на свете тебе жалко, — не выдержал Селедцов.

— И ничего подобного, — возразил Ваня Пырьев, — я не против коллекций, а просто не хочу, чтобы зря портить. Ни к чему, например, из гнезда выгребать все яички, когда для коллекции и одного хватит. Правильно я говорю, Павел Иванович?

— Правильно, по-хозяйски.

— Вот и я об этом, — сказал Пырьев. — А Селедцов высмеивает. Думает, что я просто жалобный. И Копытову вон тоже ничего не жалко, он все бы на булавку посадил — и в ящик…

— И что человек несет! — возмутился Копытов. — Да я никогда даже лишней стрекозы не поймаю. Пускай себе живет и летает. А то «все на булавку»! Не знаешь — не говори.

— Ты, Копытов, особенно-то не отказывайся. Помучить насекомых или животных ты любишь, — хитровато подмигнув, сказал Селедцов.

— Я? Мучить? — Возмущенный Коля Копытов сорвался со своего места. Павел Иванович, он все выдумывает!

— А гадюку не мучил? — не без ехидства спросил Селедцов.

— Гадюку? Не мучил, а просто закупорил в баклажку. Сперва мы решили убить ее, а шкуру содрать да на чучело. А потом передумали. Шкура у змеи ломкая, очень просто может рассыпаться. И никакого чучела не получится. А другую змею, может, еще и не встретим. Они редко попадаются. Решили эту живьем поймать. У Петрова была с собой стеклянная баклажка, мы туда гадюку и поместили. А вечером сбегали в тракторную бригаду, она недалеко отсюда, за бензином.

— А зачем же вам бензин понадобился? — удивился Павел Иванович.

— Вместо спирта, — пояснил Копытов. — Мы в баклажку налили бензина, и теперь гадюка вроде как заспиртованная.

— Молодцы, здорово придумали! — похвалил Павел Иванович. — Я бы, пожалуй, и не догадался насчет бензина.

— Так мы тоже не сами. Это учительница биологии посоветовала, Зоя Михайловна. На уроке рассказывала.

— А как же вам удалось загнать змею в баклажку? — полюбопытствовал Павел Иванович.

— Петров наступил ей ботинком на голову, — охотно стал рассказывать Копытов, — а я взял в левую руку баклажку, а правой за кончик гадючьего хвоста и начал его потряхивать и поднимать вверх. Гадюка становится как палка и никак не может согнуться, чтоб укусить. А если не потряхивать, она тут же вскинется и обовьется. Вот тогда только держись! Я поднес баклажку к змеиной голове и разжал правую руку — гадюка как молния влетела в баклажку, а Петров — р-раз! — воткнул пробку в горлышко. Затыкать нужно очень быстро, ну, прямо сразу, а малость проморгаешь — может свободно выскочить.

Скоро разговор оживился еще более. В нем принимали участие почти все, никто не ждал, пока закончит говорить другой.

Помалкивал только Сергей, лежавший чуть поодаль, да Наташа Огородникова. Она сидела неподвижно, охватив руками колени.

— А что же никто не расскажет, как работается? Не плететесь в хвосте?

Любивший рапорты Витя Петров немедленно доложил:

— Учащиеся шестого «Б» класса, а также других классов Потоцкой неполной средней школы, работающие во второй бригаде, нормы выполняют все, как один. А некоторые даже перевыполняют. Дисциплина хорошая.

— Ты бы еще добавил: классный организатор шестого «Б» класса Петров, — не упустил случая подшутить над товарищем Володя Селедцов. — Он, Павел Иванович, как привез первую бочку воды, рапортовал кашеварке: тетя Груня, бочка воды доставлена в срок. Вода, можно сказать, нормально мокрая. Водовоз Петров.

И Селедцов, хотя было темновато, продемонстрировал, как рапортовал Витя кашеварке.

— Павел Иванович, а бригадир говорил вам что-нибудь о нас? — спросил Ваня Пырьев.

— Говорил. В общем, он доволен. Хвалит. Ну, а кто все-таки впереди идет?

Оказалось, что ответить на этот вопрос никто не может. Все одинаково стараются.

— Как же так, — удивился Павел Иванович, — стараются-то, возможно, все, и одинаково, но результаты обычно бывают разные.

— Можно мне сказать? — подняв руку, спросил Костя Жадов. — У нас, Павел Иванович, пока еще никакого соревнования. Каждый сам себе вкалывает, и все.

— Э, друзья мои, так дальше не пойдет, не годится. Как же вы дошли до жизни такой? — пошутил Павел Иванович. — Прохлопали, да?

— Конечно, прохлопали, — согласился Витя Петров. — Это я виноват. Ничего, завтра возьмемся.

— Вот это разговор настоящий, — одобрил Павел Иванович. — Пусть все на стане знают, кто за что борется и как выполняет свое слово.

Павел Иванович не раз поглядывал в сторону Наташи Огородниковой и был немало удивлен ее безучастием. Он знал ее как бойкую девочку, острую на язык.

— Огородникова, почему ты нынче такая неразговорчивая? — спросил он.

Наташа молча поднялась, постояла, затем хотела что-то сказать и, не промолвив ни слова, всхлипнула, закрыла лицо ладонями и бросилась бежать к стану.

У копны наступила тишина. Неловкая, напряженная.

— Что с Наташей? А? Ребята! — спросил Павел Иванович.

Тогда Ваня Пырьев шепотом сказал:

— У нее, Павел Иванович, папу… на фронте убили. Вчера пришло извещение.

Павел Иванович уже не раз видел детские слезы и вот такое же тяжелое горе, как у Наташи Огородниковой.

Болезненная спазма сжала сердце, прервала дыхание. Павел Иванович всей грудью вздохнул и поднялся.

С трудом сдерживаясь, стараясь казаться спокойным, он заговорил:

— Вот, ребята, что такое горе. Вот оно какое. Мы жили и не знали его. А оно пришло к нам. Пришло! Но не само. Его принесли те, кто хочет господствовать над другими. Над всеми людьми. Ради своей наживы, ради миллионов… Но это им никогда не простится, не забудется. Чего бы это ни стоило, а мы воткнем в их могилу осиновый кол. Фронтовики там, а мы здесь сделаем все для этого! — Павел Иванович поднял крепко сжатый кулак. — Те, кому нужна война, навсегда запомнят, что мы обид не прощаем и за каждую обиду платим сторицею и отплатим!..

Тяжело прихрамывая, Павел Иванович направился к стану. За ним потянулись ребята. Шли и молчали. И казалось, что это уже совсем не те мальчишки и девчонки, которые вот только делились своими незатейливыми новостями.

Сергей тоже пошел со всеми. Случай с Наташей Огородниковой живо напомнил ему тот зимний день, когда он узнал о гибели отца. На сердце стало так тоскливо, что упал бы и грыз землю.

Во время ужина снова пошли разговоры. Сергей нехотя хлебал лапшу и молчал. Ему хотелось отойти куда-нибудь в сторону, завалиться на копну и лежать одному, чтоб никого не видеть и не слышать.

Павел Иванович говорит: заплатят тем, кто затеял войну. Хорошо, если знаешь, кому платить, а вот если все это и вправду, как говорят Манефа Семеновна и старец Никон, как написано в Библии, что бог послал войну и всякие бедствия? Кому тут платить будешь? Богу? А что? И ему не может быть прощения. Если ты бог и все можешь, то делай по совести, чтоб никому обид не было. Разве можно так измываться над людьми? А вообще никто как следует ничего не знает. Вон учителя объясняют, что никакого и неба вовсе не существует. Все запутано, ничего не поймешь. Вот если бы взять да подняться на самую большую высоту, куда самый лучший самолет долететь не может, подняться бы и поглядеть, как там и что…

После ужина Витя Петров сообщил Павлу Ивановичу, что ребята устроили ему постель в будке. Классный поблагодарил их, но спать в будке отказался, сказал, что там душно и они вдвоем с Зотовым устроятся на воздухе, на душистой траве.

— Не возражаешь, Сергей? Ты ведь рыбак, а рыбаки любят свежий воздух. Так? У меня одеяло есть шерстяное, солдатское, и шинель. Шинель постелим, а одеялом оденемся. И тебе, я видел, бабка узел навязала. Думаю, не замерзнем.

— Можно и на траве, — охотно поддержал учителя Сергей.

— Тогда мы вам, Павел Иванович, сейчас сена натаскаем, — сказал кто-то из ребят, и тут же несколько человек побежали к развороченной копне.

— Сергей, — позвал из-за будки чей-то голос, — иди-ка сюда на минутку.

Сергей нехотя пошел на зов.

За будкой стоял Ваня Пырьев.

Увидев председателя совета отряда своего класса, Сергей догадался, что тот, видимо, собирается о чем-то говорить с ним по секрету.

— Ну? — спросил Сергей.

— Ты не нукай, — строго сказал Ваня. — Иди ближе.

Сергей подошел.

— Ты почему так ведешь себя?

— Веду, как умею. И нечего.

— Ты как обращаешься с учителем? Ребята побежали за сеном для вашей постели, а ты и с места не тронулся. Господин какой!

Сергея взяла досада: действительно проморгал. Не догадался.

— Ну и пусть бегут, а я сам чуть на ногах стою.

— Или переработался? — насмешливо спросил Ваня Пырьев.

— Попробуй на лобогрейке, узнаешь.

— Так, может, и ты, как Павел Иванович, вилами скидывал? — не унимался Ваня Пырьев.

— Ну и скидывал, — не зная зачем, соврал Сергей.

— Нет, правда? — Голос Пырьева сразу подобрел. — Тогда дело другое, всем понятно — скидывать не то, что гонять лошадей. А ты, значит, молодец, Сережка, правильно сделал, что подсменил. А ему, я так думаю, помаленьку нужно помогать. Видел, как он от копны пошел? Прихрамывает. Значит, нога болит у человека. А он, понимаешь, никому ни слова.

Ваня Пырьев обнял Сергея за плечи, и они мирно вышли из своего укрытия.

Сергей шел и ругал себя — зачем соврал Ване? А вдруг тот подойдет к учителю и спросит: расскажите, мол, Павел Иванович, как работал Зотов, хорошо ли, мол, справлялся на скидке.

Но Ваня не стал спрашивать, пожелал Павлу Ивановичу доброй ночи и ушел в будку.

Улеглись спать. Хотя Сергей сразу же закрыл глаза, пытаясь заснуть, но ему не спалось, набегали разные мысли. Думалось и о том, что ребята не очень приветливо отнеслись к нему, должно быть, из-за того, что не со всеми выехал в поле, а Павел Иванович заметил это и не дает его в обиду. Думалось и о Наташе Огородниковой. Убивается девчонка… А как не убиваться? Потерять отца — сказать легко, а пережить в тысячу раз труднее. Сергею жаль Наташу. И себя тоже. И так на душе тоскливо, что, кажется, ни на что и не глядел бы. А насчет войны правильно говорил Павел Иванович. Из-за нее и у Сергея вся жизнь перевернулась. Если бы не война и был жив отец, Манефа Семеновна не толкала бы его к своему старцу и к этому полудохлому Силычу. И уже в который раз задает Сергей себе вопрос: а не сбежать ли куда-нибудь? Но куда сбежишь? Куда подашься? И без него много бездомного люду. Пошатаешься голодный да и вернешься в Потоцкое, все к той же Манефе Семеновне. Думал он и о том, что завтра придется подсменить Павла Ивановича хотя бы на полкруга, чтобы при случае, если кто из ребят спросит, Павел Иванович мог подтвердить, что Сергей действительно не только погонял лошадей, но и работал скидывальщиком.

Сергей прекрасно понимал, что сидеть на заднем стульчике лобогрейки совсем не то, что на переднем, и уж если он сегодня только погонял лошадей и вконец измаялся от жары, то что же будет на скидке? Но все-таки поработать, как другие люди, надо. «Постараемся недельку, пускай две словом, на сколько Манефа Семеновна оставит, покажем, что и мы не хуже людей, а потом хоть и назад в поселок».

Снова вспомнил Сергей старца Никона… И навязались же они на его голову.

Тихонько на локте приподнялся Павел Иванович и заглянул в лицо Сергею.

— Ты не спишь?

— Нет, — так же шепотом ответил Сергей.

Павел Иванович снова лег.

— Завтра, Сережа, нам с тобой придется поднажать. Сегодня работала только одна наша лобогрейка — сенокосилки, конечно, не в счет, — а завтра Семибратова пришлет еще одну. На ней девушки будут работать. Нам никак нельзя отставать, наоборот, нужно быть впереди.

— С ними трудно будет справиться. Бригадир говорил, там три человека на машину: один погоняльщик да две лобогрейщицы. А вы один на скидке.

— Но мы мужчины, силы не столько, сколько у них. Выдержим. Не подвели бы лошади. Смотри, Сережа, от тебя многое зависит. А теперь — спать. Спать!