Памятное лето Сережки Зотова

ВЫЗОВ

Рабочий день на стане начался рано. Едва заалел восток и чуть потускнели звезды, конюх Петр Александрович Дьячков часто застучал молотком о рельс — сигнал к подъему.

И почти в то же мгновение стан ожил. В обеих будках послышался отрывочный разговор, кто-то кого-то будил у ближней копны.

Павел Иванович проснулся после первого же удара и по армейской привычке оделся почти мгновенно. Сегодня боль в ноге была сильнее, чем вчера.

Он подошел к сладко спавшему напарнику. Нужно будить. Сергей дышал глубоко и чуть заметно улыбался — значит, видел хороший сон.

«Надо!» — с сожалением решил Павел Иванович и положил руку на плечо мальчика.

— Зотов! — произнес он спокойным тоном, как вызывал в классе учащихся к доске.

Сергей широко раскрыл глаза и сразу же сел, продолжая по-прежнему улыбаться. Находясь еще под влиянием сна, он оглянулся вокруг, не понимая, где он и что с ним. Но как только увидел Павла Ивановича, все сразу же определилось.

— Вставать, да?

— Пора, Сережа, время запрягать, все уже собираются.

— Сейчас, Павел Иванович, — сказал Сергей. Он вскочил на ноги и начал поспешно одеваться.

— Наверное, еще добрал бы минуток шестьсот, — пошутил Павел Иванович. — Верно?

— Верно, — рассмеялся Сергей. — На зорьке здорово спится.

— Да еще добавь — на воздухе.

— Постель отнести в будку?

— Можно и в будку. Неси да ступай на пруд, умойся!

Хотя Сергей вернулся с пруда раньше других, но запрягать закончил одним из последних — Петр Александрович Дьячков заставлял по нескольку раз проделывать одну и ту же операцию, пока Сергей не выполнял ее быстро и точно.

Во время умывания Сергей окунулся в пруду, и у него появилось радостное и веселое настроение.

Взяв в руки вожжи и садясь на свое место, он даже засвистел какой-то веселый мотив.

Работа сразу же пошла на лад. Хотя лошади и держались ходкого шага, Павел Иванович сегодня справлялся гораздо лучше, чем в минувший день.

Подсменить Павла Ивановича Сергей решил обязательно до завтрака, чтобы ребята случайно не проведали о его вранье Ване Пырьеву. Он несколько раз уже совсем было собрался предложить Павлу Ивановичу пересесть на передний стульчик, но все оттягивал. Понимал — надо, а не решался, боялся, что, если сядет на скидку, она может завалить его. Вот кабы лошади немного шли потише, тогда бы смело можно было браться за вилы. Но ведь не станешь же просить Павла Ивановича, чтобы попридержал лошадей. Хотя и страшновато, но говорить надо, откладывать дальше некуда.

Когда после второго круга остановились для смазки, набравшись наконец смелости, Сергей обратился к учителю:

— Павел Иванович, может, вы малость погоняете, а я вместо вас буду сбрасывать?

Павел Иванович такого предложения не ждал:

— А справишься?

— Попробую. Дадите?

— Садись.

Павел Иванович рассказал, как нужно отгребать траву из-под крыльев, как сбрасывать ее, показал, как нужно действовать вилами, чтоб не угодили в крыло. Поменялись местами.

Павел Иванович хлестнул вожжами лошадей, и они тронулись.

«Пусть идут не спеша, — подумал он, — чтобы мальчишка немного освоился и сразу же не выбился из сил».

— Ну как? Трудно?

Сергею и в самом деле было нелегко, но он даже не заикнулся об этом.

Павел Иванович несколько раз предлагал Сергею снова поменяться местами, но тот отказывался и перешел на передний стульчик, когда обошли полный круг.

— А ты, Сергей, молодец, быстро приспособился. Сказать по совести, я даже удивился. Ведь ты впервые сбрасывал?

— Впервые, — довольный своей удачей, сияя, ответил Сергей.

— Очень устал?

— Малость есть, но не очень.

Не желая обидеть Сергея, Павел Иванович ни словом не обмолвился о том, что умышленно придержал лошадей.

Сергей покрикивал на лошадей вдруг появившимся баском, громко щелкал кнутом, посвистывал. Хотя он и устал с непривычки, но был весел и доволен собой. Он был почти уверен, что Павел Иванович расскажет на стане, что Сергей подменял его и справился с работой. Пусть узнают все ребята да позавидуют, а то вроде считают его каким-то неумехой, а он, если надо, все может сделать — никакой трудной работы не побоится и себя не пожалеет.

Испытав, каково работать на скидке, и думая о том, что Павлу Ивановичу тоже приходится там несладко, Сергей решил изредка давать ему передышку, он отпускал вожжи, и лошади сбавляли шаг. Иногда, заметив, что машина замедлила ход, Павел Иванович покрикивал:

— Гоняй, гоняй, что они плетутся, как сонные. Давай подстегивай.

Сергей подстегивал.

Вечером Павел Иванович и Сергей приехали на стан после всех.

Первой им повстречалась Таня. Она только что искупалась в пруду и с полотенцем в руках бежала на стан.

— Здравствуйте, Павел Иванович, здравствуй, Сережа! А я тоже здесь.

— Значит, сбежала из правления? — пошутил учитель.

— Не сбежала — отпросилась. Мне замену дали. А я теперь на конных граблях, — не переводя дыхания, выпалила Таня.

Пока Сергей распрягал лошадей, Таня поведала, что о нем очень скучает Шарик, бегает по селу, ищет. Вчера к Тане дважды прибегал. И сегодня утром тоже. Скулит.

— Ты почему не взял его с собой? — недовольным тоном спросила она.

Сергей пояснил, что обязательно взял бы, но, когда они с Павлом Ивановичем уезжали, Шарика почему-то не оказалось дома.

— Я сегодня совсем было увела его за собой, — сообщила Таня, — но он с полдороги вернулся. Вот какой. И ты обязательно возьми его.

— Как только попаду в поселок, может, в баню повезут или еще зачем, без Шарика сюда не вернусь. Я так и знал, что он будет скучать, — грустно ответил Сергей.

— Он так тебе предан…

— Я знаю.

…На длинном столе — два фонаря «летучая мышь». Тетя Груня собирала ужин.

У деревянной будки горел третий фонарь, подвешенный к крыше. Он освещал прибитый к стене лист бумаги. У листа столпились несколько косарей и о чем-то оживленно разговаривали или спорили.

«Видимо, Аня вывесила лист учета», — догадался Павел Иванович.

— Пойдем, Зотов, посмотрим, кажется, лист учета заполнили. Там должно и для нас местечко найтись.

Увидев Павла Ивановича, косари расступились, пропуская его вперед.

На листке крупным почерком были выведены фамилии всех работающих во второй бригаде. Против каждого черным карандашом была проставлена дневная норма, а красным — выработка за день.

Павел Иванович читал фамилию за фамилией и не мог удержаться, чтобы вслух не порадоваться за ребят:

— Хорошо! Молодцы! Огородникова — две нормы! Киреев — тоже две нормы. Ну и копнильщики! Пырьев на сенокосилке шесть гектаров! Больше нормы!

Павел Иванович прочитал весь список — у всех перевыполнение!

Только в конце листа, против двух фамилий — Павла Ивановича и Сергея — было отмечено отставание: четыре с половиной гектара вместо пяти.

Девушки, работавшие на второй лобогрейке, скосили тоже четыре с половиной… Но они начали работать после завтрака!

Хотя Павел Иванович и дочитал весь список до конца, но все еще молча смотрел на него. Вот оно, значит, как получилось! Думалось, все идет хорошо… Чего бы сейчас не дал Павел Иванович, чтобы и у него с Сергеем были записаны не четыре с половиной гектара, а пять. Хотя бы норма! Но что поделаешь?

— У-жи-нать! Иди-те ужи-нать! — донесся голос тети Груни. — Кондёр остынет!

Повторять приглашение не пришлось.

Во время ужина бригадир Лукьян Кондратьевич Семкин предупредил, что у него есть объявление, и попросил не расходиться. А когда чашки у всех опустели и начался оживленный разговор, Лукьян Кондратьевич постучал ложкой по алюминиевой чашке и, поднявшись со скамьи, сказал:

— Товарищи, минутку внимания! Сейчас Аня Селина проведет политинформацию.

Аня придвинула к себе фонарь, развернула газету и стала читать.

Читала она негромко, но если бы читала даже шепотом, то ее все равно слышали бы, потому что каждый, как только она произнесла слова: «от Советского Информбюро», забыв обо всем и затаив дыхание, старался не пропустить ни одного слова.

В сводке сообщалось, что вчера наши войска, продолжая наступление, преодолевая сильное сопротивление отступающего врага и отбивая его контратаки, продвинулись вперед и заняли ряд населенных пунктов. Что за истекшие сутки уничтожено семьдесят два танка противника, сбито в воздушных боях и зенитной артиллерией более ста вражеских самолетов. Противник потерял несколько тысяч убитыми и ранеными, двенадцать тысяч солдат и офицеров взято в плен. Наступление наших войск продолжается.

Едва Аня дочитала сводку, все громко захлопали.

И когда аплодисменты утихли, Аня сказала:

— Товарищи, среди нас находится учитель Павел Иванович Храбрецов. Он бывший фронтовик, офицер Советской Армии. Участвовал во многих боях с гитлеровскими фашистами. Давайте попросим Павла Ивановича рассказать что-нибудь из фронтовой жизни.

Снова захлопали в ладоши.

Павел Иванович поднялся:

— Я бы с удовольствием рассказал, но… как-то сразу, даже не знаю о чем.

— О боях, — подсказал чей-то мальчишеский голос.

— Павел Иванович, а там… страшно? — тихо спросил Костя Жадов.

Павел Иванович помолчал.

— Страшно. Даже очень. Жить-то ведь каждому хочется. Но, между прочим, страшно только сначала. Потом это чувство проходит. Может быть, притупляется. Когда увидишь — упал один твой товарищ, другой стонет, а на тебя ползут чужие танки, а за ними бегут автоматчики, бегут по твоей земле, и знаешь — бегут, чтоб убить тебя, забываешь обо всем и живешь только чувством ненависти, желанием бить без промаха… Вот даю слово, в это время ничего не страшно.

— Павел Иванович, а в тылах вы не бывали? У партизан? — спросил Ваня Пырьев.

— Нет, не довелось. Но в селах, где хозяйничали гитлеровцы, бывал. Вот я расскажу об одном случае, который запомнился мне на всю жизнь. Да и не только мне. Дело было в Белоруссии. После упорного боя мы отбили у фашистов одно захваченное ими село — все дома или разрушены, или сожжены. Население ушло в лес. И вот, когда мы вступили в село, я увидел на улице небольшую девочку, лет семи или восьми. Как сейчас ее вижу — одета в старенькое ситцевое платье, синее в белый горошек. Босая. Волосы светлые, почти белые. Заплетены в две небольшие косички. Девочка лежала на улице, видимо у своего двора. Я удивился — кругом ни живой души, а тут — девочка.

Подбежал к ней — она была мертва. Вы думаете, девочка была убита шальной пулей или, может быть, осколком? Нет. Ее закололи штыком. — Павел Иванович тяжело опустил руки на стол. — Вы понимаете? Значит, нашелся человек, у которого поднялась рука на ребенка! Девочку закололи в спину! Должно быть, она бежала, кричала, а он гнался за нею со штыком в руках и…

Свет от «летучей мыши» слабо освещал Павла Ивановича, но все видели, что нижняя губа его подергивалась.

— Мы похоронили ее. И дали клятву отомстить этим двуногим зверям, чтоб никогда больше…

Павел Иванович замолчал, сел на скамью. Потом он встрепенулся, словно сбрасывая оцепенение, застеснялся и, через силу улыбнувшись, сказал, указав на газету, которую читала Аня:

— Мои фронтовые друзья крепко держат слово, а вот я… — Он кивнул в сторону будки, где, залитый светом фонаря, висел бумажный лист. — Как видите, сплоховал.

— Ничего, Павел Иванович, впереди еще не один день, наверстаете. Была бы охота, — сказал бригадир. — Успехи-то не сразу приходят.

— То, что упущено сегодня, Лукьян Кондратьевич, не наверстать ни завтра, ни через месяц. Никогда! И получается, что этот день прожит не так, как должно. Выходит, он потерян.

— Павел Иванович, — обратилась к учителю Аня, — тут наши девушки-лобогрейщицы хотят с вами поговорить. Предложение у них есть.

Павел Иванович не успел ответить Ане, как у дальнего конца стола поднялась высокая, стройная девушка и сказала:

— Я старшая на лобогрейке, вроде звеньевой. Зовут меня Галина Загораева. Мы решили вызвать вас и Сережку Зотова на соревнование — кто больше скосит. И договор уже составили. Вот я прочитаю. Можно?

Она подвинула к себе фонарь и, склонившись над листком бумаги, принялась читать. Договор был коротким и в основном сводился к тому, что лобогрейщики обязуются скашивать каждой машиной не менее шести гектаров в день.

— Вот и все. Согласны? Подпишите.

— С удовольствием! — ответил Павел Иванович и обратился к Сергею: Как ты думаешь, Сережа, выполним такое обязательство?

— Они хитрые, Павел Иванович, их трое, — ответил Сергей таким тоном, по которому трудно было понять его отношение: «за» он или «против».

— Но машина и у них одна, и у нас тоже.

Сергей молчал, собираясь с мыслями.

Сидевшая напротив Павла Ивановича Наташа Огородникова подняла руку:

— Павел Иванович, мне можно сказать?

— Говори.

— Чего ты молчишь? — обратилась она к Сергею. — Или забоялся? Конечно, шесть гектаров — это не четыре с половиной, прохлаждаться некогда будет. Если он так мнется, пошлите, Павел Иванович, Зотова копнить, а погонщика возьмите другого. Я первая пойду. Вы не смотрите, что я девчонка. Я с любыми лошадьми управлюсь.

— Я тоже могу и, вот честное слово, не подведу, — взмолился Костя Жадов.

Но Павлу Ивановичу не пришлось ответить — ребята подняли шум, заговорили сразу.

— А почему это ты? — возмутился Коля Копытов.

— Подумаешь, какой стахановец нашелся! — насмешливо скривив губы, сказал Володя Селедцов.

— Пускай Павел Иванович сам скажет, кого возьмет, — предложила Наташа Огородникова.

— Павел Иванович, назначайте. Кого выберете, тот и пойдет. Мы без обиды, — заверил Витя Петров.

— А мне кажется, ребята, что переводить человека с одного места на другое, когда он еще только начал работать, не следует, — возразил Павел Иванович. — Потом, я не думаю, чтобы Зотов договора напугался.

— Чего же ты молчишь, словно язык проглотил? — толкнув Сергея в бок, накинулась на него Таня. — Тебя спрашивают.

И Сергею вдруг стало ясно, что от этого ответа зависит многое в его судьбе. Он поднял голову, глянул направо, налево — за столом сидело, может быть, около пятидесяти человек, и не только школьники, но и взрослые. Все они внимательно смотрели на него. Ждали.

— А я не против договора, я — как Павел Иванович. И нечего тебе, Костя, лезть на живое место. Ты даже совсем и не подходишь на лобогрейку, потому что ты бессильный. Вот. И еще скажу, что буду не только лошадей гонять, а и сменять Павла Ивановича на скидке.

— Вот это настоящий деловой разговор, — одобрил бригадир.

— Вопрос ясен, — согласился с ним Павел Иванович и обратился к лобогрейщицам: — Вызов принимаем.

— А я бы по-другому сделала, — сказала мать Наташи Огородниковой. — Я бы предложила написать один договор для всех, кто работает здесь на сенокосе. И лобогрейщиков сюда включить, и копнильщиков — словом, всех переписать. А то одни соревнуются, другие — нет.

Предложение было принято единогласно.

Через полчаса все разошлись по своим местам. Спать.

Когда начали стелить постель, Павел Иванович спросил:

— Ну, как у тебя настроение, Зотов?

— Ничего, — ответил Сергей и тут же поправился: — Хорошее.

Павел Иванович похлопал его по плечу:

— Молодец ты, Сережа, правильно выступил. Мы с тобой еще поработаем. По-ра-ботаем! А теперь — на боковую.

Сергей нырнул под одеяло. Рядом опустился классный.

…Нет, что ни говори, а Павел Иванович хороший человек.

Лежит Сергей, и на душе спокойно, даже маленько вроде бы как весело. Все Павел Иванович.

А вот Манефа Семеновна не хвалит его. Да, ведь она говорила, что Павел Иванович не зря старается для колхоза, что ему за это большие доходы будут. Интересно бы узнать… Может, спросить? Неловко, еще обидится Павел Иванович. А узнать бы надо. Вот как надо!

— Павел Иванович! — негромко позвал Сергей.

— Ну? — уже полусонным голосом отозвался Павел Иванович. — Ты чего?

— Павел Иванович, а за то время, как вы будете работать в колхозе, вам зарплата идет?

— А как же? Обязательно.

Значит, права Манефа Семеновна. Выходит, что классный из-за заработка старается? Сергею стало немного обидно.

— А ты почему спросил об этом? — поинтересовался Павел Иванович.

— Просто так.

Павел Иванович догадался, что вопрос задан не «просто так», и решил объяснить Сергею все, как есть.

— У меня сейчас отпуск. За него я получил отпускные. Слышал такое слово?

— Слышал. У меня папа получал.

— Ну вот. Во время отпуска человек может отдыхать, читать, в общем, заниматься чем хочет. Это его личное время. Я, например, решил поработать в колхозе.

— А в колхозе вам идет оплата?

— Вообще-то должны начислять трудодни. Как всем, и тебе в том числе. Но мне трудодней не нужно. Я обхожусь зарплатой учителя… Да разве в трудоднях дело? Помочь людям хочется.

Вот он, значит, какой, Павел Иванович. Выходит, Манефа Семеновна зря на него наговорила.

Сергей больше ни о чем не спрашивал. Он повернулся на бок и сладко заснул.