Панкомат

Глава 11

… Сижу в офисе. Открыл окно. Курю. Нет ничего, даже мыслей. Иногда революции неизбежный. Они возникают в местах сосредоточения, даже не местах, в узлах временных отрезков, где сосредоточены новые люди. Дым летит в окно, уходя в шум города. Все хорошо. Представим себе, что время — организм. В нем есть определенный набор клеток, и каждая клетка отвечает за свой сегмент. Это — большая машина. Петр — странная, неожиданная модификация этих клеток. Не будь Петра, в организм бы не выделилось некое вещество, которое уловили другие. Например, я. Я знаю много людей, которые любят говорить о внешней и внутренней политике. Они считают, что, глядя в телевизор, можно быть специалистом. В их присутствии мне всегда хотелось молчать. Я не знаю, что тут можно сказать. Если ты хочешь поставить их на место, это одно. Но, в плане глобальной скуки, это делать не обязательно.

— Кого ты знаешь? — могут спросить они вдруг.

Но теперь это не имеет значения. Именно мы — на самом острие.

— Валерий, к вам журналист, — говорит секретарша.

— Сейчас. Через пять минут.

— Чудес нет, — говорю я пятью минутами раньше, — как вас зовут?

— Иван.

— Иван. Эта штука баксов — вашему редактору. Он в курсе. То есть, он в курсе, что здесь — штука. Ну, ты меня понял. Вот твоя пятихатка. Работаем плотно. Если что-то не понятно, звонишь мне. Можешь подъезжать сюда в любое время и консультироваться. Тут почти всегда кто-то есть на месте. Лучше, конечно, разговаривать со мной, но если будет кто-то другой — это ничего. Статьи. Заметки. Рассказы родным и близким. Слушай, давай, может, накатишь?

— Я… Ну…

— Да ладно ломаться, слышишь. Все нормально. Я ж тебе говорю, сильно лезть из кожи вон ни к чему. Я не заставляю тебя делать супер качество. Делай так, как можешь. И все. Не нужно невероятного. Все делается классически. Мы — цивилизованная молодежь. Мы учим мыслить корпоративно. Мы — не за революцию. Мы просто за здоровое отношение к вещам. Ну, и это самое, подарки там от кандидата… Ты сам подумай, кому и когда кандидат что дарил. Телек там бабушке подарил, ложки детскому саду, шприцы — больнице, ну и все такое. Много не надо. Мало — тоже не надо. Если будет много, люди сразу поймут, что это все лажа. А то я вот открыл специальную газету «Вперед!» кандидата Сергея Мужикова. Серега, я знаю, он раньше на районе вообще братан был. Рынок весь под ним был. Головы ломали. Хаты отбирали. Он неплохие бабки на бандитизме сшиб, и почти все это знают. Особенно — на районе. А сейчас он — директор крупной фирмы. Я уж не говорю, как он им стал. Видно, старого директора в шею выгнали. Может — прибили, я не знаю. Ну, так в этой газете — столько разной чепухи. Он вроде так много понадарил бабушкам и старушкам, детским садам там, школам, ну, ты понял. Мы хотим в меру дарить. Лучше — наш рок, корпоративные клубы, развитие творческой мысли у молодежи. Это, по крайней мере, так и есть. Некоторые движения подняты нами. Вот. Никакой лажи в этом нет. И мы делали это не ради выборов, а просто потому, что всем это было интересно. Если же качество будет вообще отличным, мы, конечно, доплатим. Я ведь знаю, что молодым специалистам почти ничего в нашей региональной прессе не платят. Тысячи три, правда? Ну вот. Мы ведь это понимаем. Кто выступит за нас, тот не прогадает. В отличие от всех этих Мужиковых, мы не хватать идем. Я даже уверен, что мы — единственная организация, которая не ради хватания лезет во власть. Все остальные — просто жулики. Народ это прекрасно понимает. Нужно, чтобы нам поверили. Ну, давай, потяни водочки. Закусывай. Вот, держи. Огурчики. Вот, смотри. Это — наши авторы. Много пишут о коммерческой и некоммерческой корпоративности.

Александр Сэй: «Учись мыслить».

Юрий Иванцов: «Для чего рождается человек?»

Вот сборник стихов Иванцова «Рулетка». Кто-нибудь станет отрицать, что он — один из наиболее серьезнейших авторов наших дней. Нет. Речь не идет об игорных заведениях. Это — отношение к реальности. Может быть — особенно субъективный взгляд. Но, вы же понимаете, Иван, здесь собраны стихи, а настоящая поэзия не может играть в компромисс. А вот — книга нашей главной фигуры. Петр Марков. «Нечитаемое». Впрочем, Вань, решайте, как представлять наших лидеров. Два первых кандидата — это фон. Бэкграунд, так сказать. Но ты и на них упирай. И вот что — используй псевдонимы. Не печатайся все время под одним и тем же именем. Так лучше. Это давно проверенный метод. Материалы, в принципе, можешь привозить к нам, если что-то не понятно. Мы поможем. Обсудим. Давай еще налью. Одно лицо — это банально, а много — это как многозначность. Это — подход по-богатому, верно? Когда мы смотрим, как в телевизоре в ринге встретились депутаты, что мы думаем, Вань? Мы думаем, что они — либо говорят правду, либо заблуждаются, либо — и так, и эдак. Мы все воспринимаем всерьез. Задача сталевара — варить сталь. Задача электрика — скручивать провода. Политик занимается убалтыванием масс. Если завтра будет фашизм, то все современные радетели за Россию тоже подадутся в фашисты, утверждая, что так и надо. В этом деле — всегда одни и те же люди. Время от времени они меняют одежду, а люди думают, что меняются времена и нравы. Просто их стали сгибать в обратном направлении. Иван, я просто хочу, чтобы вы поняли — мы просто хотим, чтобы в политике был разум. Совсем немного разум. Именно ради этого мы нанимаем грамотных людей.

Вечером мы сидим нашем офисе. Вика суетится, приготавливая ужин — бутерброды, копченое мясо, корейские салаты, водка. Водка уже так утомила, что хочется ее проклясть. Водка постепенно становится живым существом, у которой появляется свой собственный язык. Но сделать ничего нельзя. Это — субъект стиля.

— Есть корпоративная трава, — говорит Сергей Чикаго.

— Позже, — отзывается Петр.

Мы закуриваем. Вечер. Корпоративный вечер. Очень корпоративный вечер. Креатив. Я ощущаю, как высок уровень адреналина в крови. Еще шаг, и я запою. «Вставай, проклятьем заклейменный….» Это, конечно, нервное. Конечно. Зачем же гимны прошлого. Нужно лет всего лет десять, чтобы люди начали осознавать. Но — ведь с нового года поднимаются цены на ЖКХ. 10 %. То есть, 200–300 % на деле. И вновь — ущемлены старики и пенсионеры. У молодежи есть Java-игры в сотовых телефонах, дешевое порошковое пиво, ощущение того, что ты — царь вселенной. О ценах в России вообще говорить западло. Если ты возмущен, значит ты — бедный, а дальше — глупый.

— Наши за неделю написанные книги мне не очень нравятся, — откровенничает Петр, — старались не стараться и выдать попсу, сделать хотели все как можно проще и глупее, чтобы никого не напрягать, вышло ж слишком мудрено. Нет, прочитают, конечно. Противники прочитают. Может быть, они даже и за соперников нас не сочтут, увидев весь этот эстетизм.

— Пока что не воспринимают, — говорит Зе, — но мы герои. Такой мозговой штурм доступен лишь избранным.

— Вот, вот. Это для них слишком умно, слишком закрыто. Даже где-то секту напоминает.

— Но уже сейчас с нами много студентов, — возражаю я, — у нас есть Демьян. Один только Демьян привел к нам кучу людей. Я понимаю, что качеством они не блещут. Но все равно — партия существует. Партия функционирует. Сейчас нет времени на то, чтобы думать. Каждый день — это новый шаг. Нам нужно перейти на новый уровень. Если мы потеряем время, нам придется ждать несколько лет.

— Мы не будем ждать, — говорит Петр, — следующие выборы — президентские.

— За это надо выпить, — предлагает Зе.

Мне вспоминается Женя Семин.

— Ты бы стал президентом?

— За не фиг делать, — ответил он.

— Я верю.

— Я б пошел. Но мне в падлу. Я уже выполнил жизненную задачу.

— Да ладно.

— Между мной и президентом нет никакой разницы.

— Кого ты имеешь в виду?

— Да по хуй, кого. Клинтона, блядь! Клинтон молодец. Я ему даже завидую. Он пребывал президентом, и в обеденные перерывы к нему приходила Моника и отсасывала. Я бы объявил многоженство.

— Да ладно.

— А ты прав, Валер. Нет, я бы не объявил многоженство. Нафиг? Нет, я объявлю, что наше общество будет честным и высокоморальным. А потому, я придумаю так: я потихоньку перехуярю всех несогласных со мной людей, а потом объявлю себя царем. The Tsar, понимаешь?

— Ага.

— Вот. После этого, я подумаю, как жить. Возродим религию. Люди будут ходить в церковь. Молиться боженьке. Отменим все дурные развлечения, отменим проституцию, лохотроны.

— Но ведь это ты придумал лохотрон.

— Да похуй, Валер! Я что, стал миллионером?

Вика теперь крутится вокруг, как юла. Она словно муха на варенье прилетела. Или на дерьмо. Это потом будет ясно. Было со мной что-нибудь не так, мой бы запах ее не привлек. Это совершенно ясно. Но, кажется, я говорю о ней слишком много. У ребят — проще. Они не обременены долгими отношениями. Все наши девочки — общие, пролетарские. То бишь, корпоративные. Они готовы к революции. Они дают нам все, потому, что мы даем им и миру новый свет.

Но вот и Вика.

— Кушать хочешь?

— Нет. Не могу. Мы только и делаем, что едим.

— Ты не ел первое.

— А у нас есть первое?

— Да. Я варила.

— То есть, ты тут варила?

— Да.

— А то я думаю, что ты так Тане понравилась.

— В смысле….

— В смысле, борща.

— А.

— Ладно. Пацаны, а вы знаете, что у нас есть борщ?

— В натуре, что ли? — спрашивает Демьян.

— Да.

— О, родная! Это ты сварила?

— Да, — радуется Вика, точно, которая в первый раз добровольно разделась.

— А моей Говне некогда готовить.

— А это кто?

— Да ты что, родная. Это ж Танюха.

— Это уже сейчас нужно ясно понимать, — говорит Петр, — что выборы — выборами, а жизнь — жизнью. Не стоит зацикливаться на одних только выборах. Городская дума — это не самое важное место в нашей жизни. Само участие, сама наша кампания — это просто первые шаги. За что мы боремся? Ведь все мы знаем. Революция! Возможно, мы — единственная пока что ячейка в стране, которая реально мыслит и реально действует. Мы понимаем, что нет смысла ввязываться в интриги большого бизнеса. На данный момент мы должны сохранять альтернативность.

— А что, если получить бабки на западе? — спрашивает писатель Александр Сэй.

— О! — радуется Зе. — Валерик! Через Интернет, наверное, можно найти какое-нибудь движение.

— Интернет — Интернетом, — говорю, — а жизнь — жизнью. После выборов нужно тогда засланца на запад отсылать. Вот ты. Ты бы поехал?

— Я? А я чо?

— Да я поеду, — смеется Саша Сэй.

Пьем водку. Шумим. Процесс двигается. Водки много. О ней снова можно говорить. Я начинаю слышать мысли. Те люди, что едут мимо нас в машинах слышны особенно сильно. Так, можно знать все мысли автомобилистов. И, хотя это — лишь слабый намек, понимаешь, что жизнь очень эфемерна. Вика хочет. Мы как будто уже привыкли к всеобщей разболтанности. Можно пойти и закрыться в кладовке. Но я внезапно понимаю, что пора браться за голову. Больше никаких блатхат, с голой девочкой за ширмой, больше никаких необычных поз за углом, да и водку нужно умерить. Ведь мы еще не работали. Мы просто проехали на моем опыте. Что, если все это вдруг полетит прахом в один день?

На следующий день тема толкается в зале ДК. Совершенно очевидно, что корпоративистов довольно много. Все молоды. Все чего-то от нас ждут. Чуда. Бесплатного пива. Сидя в кресле президиума, я размышляю о том, нет ли среди этой толпы агентов ФСБ. По идее, без них просто нельзя. Они должны отслеживать все новые течения.

— Мы — против попсы! — выступает Саша Сэй.

И это — в точку. Мы должны выглядеть глуповато. Те, кто кажутся наивными, видятся многим безопасными.

— Вы посмотрите! Нет, нет, молодой человек, не надо кричать «Алла Пугачева», мы не собираемся персонализировать! Попса — это прерогатива тех, кто воруем. Мы же хотим научить народ думать по-другому. Да, нас имеют. Но вдумайтесь, кто же нас имеет? Может, это инопланетяне? Нет, конечно. Это — мы сами. И все наши олигархи стали таковыми потому, что мы сами стоим перед ними на коленях. Долой попсу.

— Братуха, давай дунем, — предлагает Демьян.

— Нет, не сейчас, — я пытаюсь от него отвязаться.

— Ты, Валерик, да ладно тебе ломаться! Когда ты отказывался?

— Серый, ты чо!

— О! По-ходу, братуха, ты блатным стал!

— Где панк-рок а? — продолжает забрасывать удочку Саша Сэй. — Вот в нашем городе! Рок-коллективов полно. Но спросишь кого-нибудь, знаешь ли ты хоть один? Один! — он показывает указательный палец. — Оказывается, знают их только избранные школьники. Почему мы не можем составить конкуренцию Москве? Не можем, потому что нет движения. Каждый по себе может думать, что он — гениален. Так, впрочем, каждый и делает. Из-за этого никто просто не способен объединиться. Но мы можем выступить. Заткнуть рот так называемым творческим союзам, которые продвигают хрен знает что! Кто сказал, что рок-н-ролл мертв? Кто это сказал, тот сам мертв. В субботу мы проводим концерт. Это будет настоящая акция. Пиво будет по госцене. То есть, по 12 рублей. Такого вообще нигде нет. Водку будут наливать. Менты все будут свои. От вас требуется распространить билеты по институтам, набрать толпу и подвигать всех на бурные овации. Девиз фестиваля — «Даешь корпоративный панк-рок!» Я не спорю, что журналисты куплены. Что поделать? У нас ведь такая пресса, что может и вовсе не написать. Напишут, блин, про выступления какого-нибудь рассыпающегося от старости кубанского псеводопоэта, а настоящие движение — это ведь еще понять надо, о чем речь. Тут хоть Сид Вишез из гроба восстанет — внимания не обратят. Поэтому мы идем на банальнейшие меры. Мы просто платим человеку деньги. Перед концертом вы получите календарики с лозунгами нашей партии. Также маленькие буклетики с историей группы «Камаз». Выступать помимо «Камаза» будут Элтон Иван и панк-трио «Эфиопия».

Мне все это напоминало сон. Иногда во сне я видел какие-то дурацкие отображения. Возможно, когда человек спит после жизни, во тьме, ему тоже видятся тени былого. Но это было наяву, и все происходило в тумане. Мы снимали квартиру. Нет, я уже не буду упоминать водку хотя бы в ближайшие десять предложений. С каждым новым вздохом я понимал, что мы сделали что-то не то, что предполагала судьба. Вика казалось милой и доброй, хотя никому из окружающих она не нравилась. Мне стыдно было показываться с ней перед Демьяном. От нее шло изучение, и мне от этого постоянно хотелось спать. Из меня постоянно улетучивалась энергия. Иной раз я лежал на кровати до обеда, чувствуя, что энергия попросту высосана. На дворе уже стоял тот день, когда она пыталась контролировать меня с алкоголем. Я эту штуку знаю. Бабе только дай возможность хобот свой сунуть куда не надо. Сунет. Высунет. Сунет опять. Обовьет душу. Когда-то я не понимал циников. Теперь же я сам был таковым. Я даже понимал Демьяна, который время от времени брал свою Танюху за ноги и вывешивал из окна своей комнаты в общежитии. (Впрочем, был второй этаж, и внизу был какой-то козырек). Однако, он всячески отстаивал свой суверенитет.

— Ты сегодня пил? — спросила она.

— Нет. Собираюсь.

— Ты же вчера пил.

— Вчера я не пил. Вчера я много работал и много курил, много думал. Вот.

— А я?

— Что ты?

— Ты думал обо мне?

— Когда как.

— Как?

— Не знаю, как.

— Ты что, вообще обо мне не вспоминал?

— Вика, я люблю работать. Своей любовью к работе я обязан всему, что у меня есть и чего нет. Ты тоже должна это понимать. Это ведь и тебя затрагивает. Что в этом сложного?

— У нас много чего нет.

— Например.

— Машины.

— Нам плохо без машины?

— Мама мне звонит.

— При чем здесь мама?

— Она хочет, чтобы у нас была машина.

— Она много чего хочет, твоя мама. Знаешь, когда кошка чувствует запах мяса, она теряет разум, и ничто ты ей не сделаешь. А человек — он чувствует запах бабок. То же мясо. Мяу!

— Ты чего?

— Ты же видишь, у нас много что есть. Тебе прямо сейчас нужна машина? Лично я не уверен, что она необходима нам именно сейчас. Вот прямо сейчас нам нужна машина! Для чего, Вик. Хорошо. Я знаю, ты разговаривала со своей матерью, и та привела кого-то в пример. Мол, посмотри, у них есть машина, а твой дурак как деньги заработал, так их все и пропьет. Это хобот, Вик! Это лиана! Нужно быть проще! Я же знаю, как твоя мама относится ко мне!

— Как ты говоришь о моей маме?

— Как думаю, так и говорю.

— У меня хорошая мама!

— Все люди хорошие. Плохих людей нет. Просто есть люди умные, есть люди глупые. Чем глупее человек, тем больше он о себе думает. Это аксиома! Но, если встать на сторону глупого человека, окажется, что у него все стоит по полочкам, и эта правда — это такой уровень! Я ж не говорю о полных олигофренах! Просто у всех людей разный внутренний мир! Одни наслаждаются вещами, другие — идеями! Я же пытаюсь совместить и то, и это!

— Ну, ты у нас вообще самый умный.

— Я раньше думал, что я самый умный. Но это — дело проходящее. Иначе тогда это уже диагноз. Теперь я все переосмыслил и как можно меньше думаю о своей значительности. Есть ли смысл так думать? Далеко на мыслях о себе не уедешь.

— Ой! — она тут чему-то обрадовалась и полезла целоваться. — Какой ты умный!

Я поцеловал ее, потрогал ее грудь, погладил спину, попытался отодвинуть ее, чтобы к холодильнику за пивом пойти. Но Вика уже потеряла над собой контроль.

— Я тебя люблю!

— Да.

— Люблю!

— Ну да, Вик. Я знаю.

— А ты скажи мне, что ты меня любишь!

— Слушай, хватит, Вик. Что за ерунда? Не будь похожей на всех баб. Ну, прямо как все.

— Ты меня тоже бабой считаешь?

— Ну да. Ты же — не мужик.

— А ты что, мужик?

— Слушай, хватит, а? Ты хоть думай. Что ты говоришь.

Я отстранил ее.

— Я тебе уже говорил. Есть вещи, которые нормальному человеку говорить нельзя. Я же не должен повторять это по сто раз.

Я достал пиво и открутил пробку.

— А, — проговорила она, — вот оно что.

— Что?

— Пиво тебе дороже, чем я.

— Слушай, хватит, Вик! Я тоже имею право на то, чтобы устать.

— Ты меня не любишь!

— Вот. Началось. Да, не люблю! Отстань!

Налил пива в стакан. Да, возможно, что я повторяюсь. Есть люди, которые выбирают другой путь. Но и те, и другие, которые ставят собственные амбиции выше личной жизни, одинаково правы. Выпил пива. Налил снова. Выпил. Стал чистить рыбу. Вика пробовала заплакать. Всхлипывала. Пошла в ванну. Включила воду. Пошумела. Принялась зубы чистить.

— Возьми аквафреш! — сказал я громко.

В ответ — тишина.

— Аквафреш сохраняет зубы без дырок!

Шум воды. Она слышит, но хуй забила на мои слова.

— Мама говорила тебе чистить зубы аквафрешем?

— Да! — закричала она во весь голос. — Да, слышишь? Я его ем!

— Ништяк.

— Да. Это ништяк.

У нее начался истерический смех. Хохоча, Вика пошла в комнату, включила телевизор. Выключила. Вернулась на кухню. Налила себе пива. Выпила залпом. Дурка правила ей, словно кораблем. Мне можно было не вмешиваться. Он бы сам сел на мель, этот корабль идиотизма.

— И чо? — спросил я тоном Демьяна.

— Я ем аквафреш! — заявила она.

— Ну, ну. На, ешь рыбу.

— Поцелуй меня.

— Куда.

— Куда хочешь.

Я ее поцеловал. Ничего не оставалось, как отнести ее на кровать и раздеть. И так, вся эта дурка продолжалась день ото дня. Наши отношения колебались от плюса к минусу. Возможно, именно на ней я учился в жизни чему-то еще. Но это было не то, что надо. Человек может набраться опыта, пытаясь не наступать на грабли. Или, хотя бы, на одни и те же грабли. В моей ситуации, все было зря. Я это знал, и тогда мне казалось, что уже пришел возраст, чтобы смириться. Но я заблуждался. Бывают люди, которым доступен такой стиль. Как правило, они ищут себе жен, чтобы реализовать свое тщедушие. Но я никогда не считал себя слабаком.

Через день после панк-концерта я зашел к Лене Club, мы выпили вина и разговорились. Я стал рассказывать ей о A.S. Antysoft.

— Знаешь, что такое дрессировка? В нашей жизни — почти все люди — дрессированы. Если мы можем выдрессировать сами себя, это гораздо лучше.

— Он, что же, создал сам себя?

— Да. Знаешь, это звучит странно. Особенно, когда ты в чем-то знаешь толк. Но это так.

— Я не считаю, что построить себя самого невозможно, — заметила Club, — нет, я не говорю, что я так могу. Но, мне кажется, что это возможно. Мне даже кажется, что, если я сильно, сильно захочу, у меня все получится.

— Я согласен.

Тонуть в их ритме? Строить? Но кому нужны антимуравейники? Ломать? Это неплохо. Коль жив останешься, будешь сидеть, и окрест тебя — руины, и все считают тебя порождением зла. Будда учит, что в этом мире вообще делать нечего. Библия указывает на порочность рождения на земле. Вся сеть выполняет чистый, незапятнанный русский мотив: «Я топлю себе подобного». Но это — нюанс. Все люди на земле одинаковы. Это и есть ритм. Ведь нам большего не дано. Чтобы доказать обратное, нужно иметь титаническую самоотверженность. Ведь мир борется за колбасу, а ты решил доказать, что в бытие есть «пасхальные яйца».

— Что ж, в лес удалиться? — спросила Лена.

— Хочешь — в лес.

— Фи.

— Не пошла бы?

— Нет, пошла бы. Но тебе же не нравятся толкиенисты.

— Нет, не нравятся.

— А твой Антисофт…

— Он в жизни — обычный парень. Люди мечтают о высоких софтах. Программистов много. Большинство из них — люди с перхотью на голове. Но их перхоть — это от того, что им в лом следить за собой. Зачем обращать внимание на такую мелочь, как внешний вид.

— Он тоже ходил с перхотью?

— Нет, он брился на лысо. Это очень помогает. Я тоже одно время брился на лысо, но потом мне стало ясно, что сделан из другого теста. Нет, я не могу сказать, что я — левый пассажир в этом деле. Но я — романтик по жизни. А Антисофт — это романтик абсолюта. Он есть машинный код на завтрак.

— Я в этом ничего не понимаю, — сказала Club.

— Ну да, — согласился я.

— Как ваша партия?

— Завтра выступает по телеку Петр. Пойдешь на выборы?

— Ради Петра — конечно. А так я бы ни за каким фигом туда бы не пошла. Мне совершенно безразлична политика.

Я решил рассказать ей про Вику.

Может, Club?

Но, возможно, во мне уже давно работает программа самоуничтожения, и я не могу любить. Я просто занят дурным трепетом перед той, которая душит меня своей паразитической силой. От этого не уйти. Ни одного шага в сторону. Еще древние заметили, что бог управляет человеком изнутри его же личности. Он смотрит на мир вашими глазами. И, если он наказывает, то, опять же, вашими мыслями, вашими собственными желаниями, прочим. Самая большая война может быть лишь внутри — это борьба человека и бога. Вам нужно занять его место, а он будет сопротивляться до тех пор, пока это не случиться. Но можно не думать. Можно сдаться. В конце концов, это — часть тебя самого. Ты просто проиграл себе. Твое второе я, родное, может, немного несвежее, возвращает тебя в лоно. И вот, я вновь ложусь на нее, и это — падение в бесконечную шахту. Страсть, которая тебе навязана. Смертельная страсть.

— Я не знаю, отделаюсь я от нее или нет, — признался, — во мне какая-та непонятная совесть есть. Раньше я думал, что это связано с неприятностями. Но вроде нет неприятностей. А все равно что-то колет.

— У меня тоже так бывает, — ответила Club, — хочется порой на стенку лезть от тоски. А почему — я и сама не знаю. Раньше мне все время казалось, что я кому-то должна. Все время мне что-то чудилось. Я боялась открыто выражать свое мнение. Потом оказалось, что я боюсь нечто, чего нет. Я поняла, что это — нервы. Какая-та глупость. Даже не знаю.

— Люди сами себе что-то сочинят, — сказал я.

— Хотелось бы в это верить.

— А ты веришь?

— Нет. Не верю. Это что-то кармическое.