Панкомат

Глава 13

На дне сидят крабы. Вверху — высокая вода. Это — темная вода. Крабы двигаются медленно. Но они так же медленно отдают. Главное свойство крабов — умение хватать клешней. Но не всякий человек — краб, хотя русская жизнь призывает человека именно к этому. Хорошо быть нечестным. Хорошо быть вором. Это особенно верно для глубинки, где люди работают всю жизнь на одном предприятии. Там есть «отец», и он — тоже всю жизнь — директор. Есть «шахиня» — жена директора. Разумеется, есть и те, кто ходят в «ёбарях». Ёбарь главного бухлалтера. Ёбарь секретаря. Каждый Ебарь считается привилегированным, в чем-то, субъектом местного общества. Есть и Ебарь шахини. Все остальные гордятся тем, что их знают. Мой преподаватель по истории называл это родовой общиной. И я с этим согласен. Петр же всегда был против нечистых, запятнанных человеческой алчностью, вещей. Он, без сомнения, выражался грубо. Но эта грубость была, словно хрип Володи Высоцкого. Дайте воздуха. Дайте света. Но он, конечно, будучи не только энергичным, но и достаточно внимательным человеком, всегда понимал, что человек кричит внутрь самого себя. Там, в этом мире, и обитает личность. Ее и нужно кормить собственной свободой. И ты осматриваешься, и видишь вокруг себя синюю толщу воды. Ты — тоже краб. Ты щелкаешь своей клешней.

— А-а-а-а-а!

Не дошли пузыри. Только грязь поколыхалась у кромки.

Человек — просто губка. Борцам с губкой нужно гореть так, чтобы от температуры испарялась вода. Сумеет ли Петр? Че Гевара, ставший ныне поп-символом, не сумел. Французская революция провалилась. Бодлер пропил свое состояние. Зачем же так концептуально? Как могла такая словесная лиса так не понимать жизнь? Ответ один — вас выбросили сюда за что-то в наказание, в море ординарностей. Потому все так, как теперь. Если нас разоблачить, светить будет немало. Колбаса посадит нас в клетки, и дети ее, колбасы, будут тыкать пальцами.

— Это они!

— !!!!!!!

Дети колбасы возмущены. Телевидение показывает преступников. Спустя лет 50 лет вас провозгласят всенародным героем, но это — убийство после смерти. Христос завещал не строить храмов. После чего храмы пошли в штамповки. Но разве кому-то известно, о чем говорил Христос? Хоть один человек! Но ничего этого не будет. Если что, я сумею смотаться в Таиланд. Буду штамповать ноунеймовские джифорсы и вспоминать.

Так жизнь и поделиться. До и после. Большая часть любой жизни — просто цикл перебора памяти. К сожалению. A. S. Antysoft. Сидеть тебе и сидеть. Медитировать и пить воображение о космосе. И так хочется, чтобы понятие «герой» все же имело смысл…. Но где его взять?

Объявляю:

Var

A: superhero;

Begin

…..

….

….

End.

Ну и что? Хоть один человек со мной согласиться?

Безусловно, у жизни есть свои begin и end. Но кто там у компилятора?

Ясно только, что не я.

И не ты.

Сиди, Antysoft. Мне, наверное, пора отделаться от обсессии и повернуть на новый круг.

И так, я поехал в Ростов. Со мной был «тысячный» ноутбук, с gprs-модемом, в возможностью перешить номера чипов. Это было важно — я намеревался использовать этот ноутбук в дальнейшем, и мне не нужны были эксцессы. У меня была с собой водка. Я знаю — люди делятся на три части. Одни могут пить и спиться. Другие не пьют, чтобы оградить себя. Третьи могут пить из пафоса. Они вряд ли сопьются, потому что в один день им станет скучно пить. Они бросают и занимаются йогой. Но и это — не уход от реальности, а обычный, да нет, не обычный, а понтовый экспериментализм.

Итак, я прыгнул в автобус. Смотрел в окно. Видел, как едут холодные поля. Представлял себе электроны в сети. Нули и единицы бинарной системы. У меня с собой был тетрис, и он утомил меня не на шутку. Я читал спортивные газеты. С некоторого времени меня забавляло, когда нашим насовывали голов, хотя в родном чемпионате эти футболисты считались звездами экстра-класса. На промежуточной остановке, купив еще пива, пил его медленно. Позвонила Вика. Слушая ее, я понимал, что, вступив в дерьмо один раз, продолжаешь по нему идти, чмокая подошвами туфлей. И, видимо, еще долго мне так ходить. Чмяк, чмяк, чмяк. Хлюпает под ногами. Мне и с ней плохо, и без нее. Странное такое дело. Видно, природа человека и сам человек — вовсе не родственники.

— А зачем ты в Ростов едешь?

— Да так, Вик. По работе.

— По делам партии?

— Ну да.

— А. А когда приедешь?

— Постараюсь завтра.

— Приезжай завтра.

— Как получится. Если справлюсь до вечера, то завтра и приеду. Если не справлюсь, то задержусь. Ага?

— Ну…

— Ну, скажи что-нибудь.

— Что?

— Не знаю. Ты же сам должен знать, что мне сказать?

— Что мне сказать?

— Ну, ты же сам знаешь?

— Не знаю.

— Не может быть.

— Ладно, Вик. В автобусе шум…..

— Нет, ты меня не любишь.

— Почему? Конечно, люблю.

— Вот, ты это и сказал.

— А, ты именно это имела в виду?

— А ты думал, что-то другое?

— Нет. Я знаю, что ты имеешь в виду.

— Тебе это не нравиться?

— Нет, нравится. Я тебя люблю.

— Правда?

— Разве ты не веришь?

— Не знаю.

— Если ты не знаешь, значит, ты сама не уверена, точно ли ты меня любишь. Ты еще с меня спрашиваешь.

— Значит….

— Ладно, Вик, пока.

— Ну, пока.

— Пока.

— Пока. Что, так и поговорили?

— Да, нет. Хочешь, еще поговорим.

— О чем? — она оживилась.

— Не знаю.

— А сколько у тебя денег сейчас, Валер.

— Вот, началось!

— Валер, как только я начинаю говорить о деньгах, ты тотчас меняешься.

— Я не люблю деньги.

— Но ты же сам говорил, что ты любишь деньги!

— Нет, я не люблю деньги. Мне чужды деньги! Вик, это просто работа.

— Нет, ну ты — мужчина, тебе проще. А мне нужна косметика.

Наблюдатели знают женщину наизусть. Профессиональные наблюдатели могут описать этот аспект экзистенса с разных сторон. Почему из ребра? Потому что ребро — это единственная кость, в которой нет мозга. Хотя женщину можно было создавать и из какой-нибудь мелкой косточки. Природа определила женщине роль хранительницы очага, а мужчине — охотника за мамонтом. Вот и рамсит она, тащит меня в очаг, хочет запихнуть меня себе в лоно, и толкать, толкать, чтоб никакие части тела наружи не торчали.

Дизель «Икаруса» хохотал, словно какой-нибудь черт, сбежавший из картины Иеронима Босха. Пассажиры колыхались, словно цветы, нюхающие пыль. В Индии, безусловно, с автобусами все было гораздо хуже. В Колумбии. Демьян бы сказал так: «В Индии, бл-я-я-ядь! В Колумбии, нахуй!» Но Демьян не был мыслителем. Он был обычным, классическим босяком, случайно попавшим на бал. Он был крысой. Он крысил все у своих товарищей, он крысил из дома добро, заработанной его матерью. Ему было 29 лет, и он был «бос-сяк». И я прекрасно сознавал, как загремело бы ломающееся дерево Петра в случае поражение. Все бы плевали. И Демьян был бы первым, кто повернулся задом. Но он бы этого не показа. «Братан, давай бухнем!» — предложил бы он. — «Только у меня денег нет. Давай бухать за твой счет». Если Петр ему нальет, он будет настоящим другом. Вот только, напившись, он скрысит часы. Это — классика жанра. В жизни почти нет высот. Если вы видите человека в дорогом костюме, то прежде всего, стоит думать — это такой же, как я, человек, но случайность привела к тому, что его костюм дороже, чем мой. Петр скажет грубее: человек недалек от обезьяны. Итак, мы видим обезьяну в дорогом костюме. Но Иван, Марья, они встанут на колени и отсосут, потому что это есть инстинкт, и это есть интерполированные рабо-господские отношения. У Петра раньше никогда не было денег. Теперь они есть, но это — наши деньги, и он не имеет права тратить их направо и налево. У него нет девушки. (Может — Club?). В свое имя Юнг писал: «А что будет, если Гитлер женится»? Но я говорю это лишь для того, чтобы понять значение личности лидера. Или — сверхлидера, который способен на нечто большее, чем обычный лидер. И во что выльется эта сила, никто не знает.

Бомжи, те, которые на свалках говно едят, у них тоже полно своих иерархий. Самым крутым можно собирать бутылки. Это вовсе не значит, что «крутые» могут быть хоть где-то наравне с «цивильными». Но не сравнить их с теми нищенствующими, которые командуют лишь кошками и собаками. У тех же, вшиво-лохматых, свои есть босоцкие взгляды. Это бесполезно — ломать. Но ведь были же вирусы в виде религий, которые проникали до самых глубин подсознания.

Когда автобус стоял на станции, позвонил Сергей Чикаго:

— Алло…

— Это ты?

— Да.

— Чо прикалываешься?

— А… Начал звонить, сигарета прилипла к губам…

— А…

— Привет, Валер. Как дела?

— Нормально.

— А мы вот с пацанами ходили за планом.

— Взяли?

— Ага.

— Отлично.

— Да.

— Крутой план?

— Не. Фуфлыжный. Щас взяли «Бригаду» на кассетах, смотрим.

— А.

— Ты знаешь, у нас тут много размышлений. Мы, конечно, не собираемся именно так поступать. Это чисто проба. Я имею в виду нашу политическую игру. Мы даже подумали ставки сделать. Так, без бабок. На интерес. В-общем, мы тут думаем все, что очень большие шансы у Саши Сэя. Он ведь очень молод и очень популярен. Прикольный. Его показывали по местному эмтивишнику. В его возрасте ни у кого обычно нет ума. А у него вроде как все наоборот. Он, конечно, распездал, но выступает как-то двояко. Все видят, что он распездал, который хорошо говорит. Вообще, это студенческий уникум. Как ты думаешь?

— Не знаю.

— Петр себе делает диплом. Он не уверен…

— В том-то и дело, что он сомневается. А сомневаться нельзя. Иначе за свои поступки ты всегда будешь отвечать.

— В смысле.

— Я очень часто слышу, ну, и не только я. И ты, должно быть, слышал, люди считает, что, что бы ты ни делал, всегда за что-то приходится расплачиваться. Я вот считаю, что существуют люди, которым вообще все сходит с рук, и им никогда не икается. И как будто и не икнется. Я лично видел такие примеры. А когда ты сомневаешься, то сразу же ставишь впереди себя барьеры. Я бы вообще создал сеть. От каждого пункта сети кто-то бы балатировался. Так делают некоторые ребята. Саша Сэй стоял бы во главе блока А. Петр — наш блок, к примеру, Б. И так далее. Сеть, если она продумана, обязательно кого-нибудь продвинет.

— А своя спецслужба?

— Это еще и дорасти нужно до этого. Я собираюсь, вот, купить Петру в Ростове диплом.

— У тебя есть с собой лишняя штука.

— Какие проблемы? Мы — реальные пацаны. Как у реального пацана может не быть в кармане лишней штуки баксов?

— А… А у нас завтра — концерт в клубе «Звезды».

— Сами поете?

— Да. Сольное выступление. Билеты распроданы. Все ништяк.

— Постараюсь завтра быть.

— Ага. Мы пригласили Толика Меркьюри две песни исполнить.

— Круто. А меня возьмете?

— А ты успеешь приехать?

— Постараюсь.

— Тогда — нефиг делать. Слушай, а почему ты в Думу не хочешь?

— Я - помощник кандидата. То есть, я помощник всех кандидатов сразу. Ну, кандидаты это знают. А вообще, Серега, и тебе надо. Прикинь, какой будет коммунизм. А потом нас всех перестреляют. Или мы их перестреляем. Представь, заставляют вместе работать двух несовместимых существ. К примеру, машина и почему. Почему — вообще не существительное, а машина разделяется по типу. Человек, который умеет только потреблять, никогда ни за что бороться не будет. Только за бабки. У него ведь система понятий иная, чем у нас. Если ему сказать, что мы — за революцию, за идею, он решит, что мы выступаем от какой-нибудь группировки, просто шифруемся под кого-то. Посмотри, как люди смотрят на Лимонова. Дурак, да?

— А я и не знаю. Петр же говорит, что сейчас — это просто как тренировка. Не надо прыгать на танки с шашкой. Можно влезть в тот же танк и прокатиться. Изнутри ведь проще увидеть, куда целиться надо.

— Хорошее замечание.

Приехав в Ростов, я встретил на вокзале дешевую шпану.

— Мы знаем, ты не местный, — сказали мне двое лысеньких пареньков в коже.

— Потухни, молекула, — ответил я первое, что пришло в голову.

Пока крутые студенты размышляли, что бы это значило, я влился в толпу и спустился в подземный переход.

Сняв квартиру с телефоном, я сбегал в магазин, где купил колбасу, салат, грибы, пиво, водку и сигареты. Мне даже подумалось, что, для начала, можно снять на пару часов девочку. С одной стороны, это есть чрезмерность, но, с другой, мотивацией человеческих действий является сексуальная энергия. Человек должен быть честным. Он не должен отрицать очевидные вещи. Но с девочкой я передумал. Налив себе пива, я подключился к сети.

Вот наш сайт. Corporative.ru. Все нормально. Платный хостинг. Администратор, сидящий в офисе, следит за обновлениями и раскруткой. Отзывов немало. Гостевая книга полна. Молодежь тусуется, получая разнообразные бонусы. Здесь есть неплохой движок знакомств, и существа самых разных мастей оставляет здесь свои следы. Девочка ищет девочку. Мальчик ищет мальчика. Девочка ищем коня. Конь ищет девочку. Жизнь может быть невероятной, если отрицать собственное же воображение. Но все проще. Гораздо хуже, когда нет сигарет, а взять их негде. Не дай бог, попасть именно в такую ситуацию.

Я добавил еще одну запись:

Итак, за дело. Официальный сайт ФБР. Ищем меня? Ищем. Ищем…. Я долго копался, но не находил ничего полезного. Также — ничего опасного. Но сайт — он и в Африке сайт. И тогда я запустил в ход своего коня. Ведь я не мог полагаться лишь на открытую информацию. Вика вновь позвонила мне, и тогда уже вечерело, Ростов за окном покрылся квадратными огнями и искусственными звездами.

— Как ты думаешь, что я сейчас делаю? — спросила она.

— Не знаю. Куришь, наверное.

— Ты что. Ты же знаешь, что я не курю.

— Откуда я знаю. Я думал, ты куришь.

Привычку так разговаривать я взял у своего шефа по SBA.

— Прочему ты куришь? — спрашивал он все время. — Не кури никогда. Забудь. Устрой похороны сигаретам. Сигареты dies first. Я ненавидел эту рожу, но был необходим опыт, и я терпел. Чаще всего это необходимо. Умничают либо дураки, либо старики. Он мог говорить это и совершенно некурящим людям. Хорошо было то, что он не применял санкций. В отличие от многих других. Где теперь мой высотный офис? Там же, видимо, и стоит. А я — здесь. В Ростове бандитском, где вечерами бродят по улицам искатели приключений, трусильщики студентов, старые студенты, ныне омахровелые, залинявшие в пристрастия.

Троян в реестре. Мимо антивирусов. Спят они, словно семеро козлят и не подозревают, что волк уже здесь, ходит по дому. Троянский конь. Троянская жизнь. Мы плотно парим чью-то безопасность. Миллионы слушают переводы Гоблина. Они торчат и дрочат. Через десять лет никто не вспомнит, что — Гоблин был. Он всплыл, хотя и не умер. Так происходит с любыми вещами в мире. Ты хочешь курить, но возле дома почему-то нет ночного магазина. И у тебя нет никаких иных задач, как курить и генерировать мир своим воображением в дыме. Как конфеты в коньяке, я бы добавил — мысли в дыме. Сейчас это немодно, сейчас нужно быть упакованным, забывшим, откуда все это — но времена меняются, и чистые, перманентные мысли, всегда остаются сами собой. Итак, папки с закрытым доступом. Let' s go for a beach.

Смотрю на списки.

Но почему?

Я запустил откат и вышел из сети.

В чем дело? Кто-то прикрыл меня? Antysoft? Но нет, не успел бы Антисофт. Novitsky? Но кто его знает, Новицкого. Способен ли уставший от проблем человек подумать о другом? Я хорошо знаю психологию людей, а потому не верю в чудеса. Если ты что-то не сделал сам, заставь сделать это другого.

И Вика вновь звонит. Скучно ей. Не может найти себе занятие.

— Валер.

— Да.

— Валер, ты меня любишь?

— Что? Что там еще у тебя?

— Валерик, скажи…

— Что случилось?

— Любишь ты меня или нет?

— Не знаю.

— Ну вот. Опять ты за свое. Не знаю. Не знаю. А кто знает? Значит, ты меня не любишь?

— А как я с тобой живу?

— Как ты со мной живешь?

— Ты разве не знаешь, как я с тобой живу? — я закурил окурок и прилег на диван. — Что ты говоришь, Вик. Конечно, я тебя люблю. Ты же меня знаешь. Я бы не заставил себя через силу с кем-нибудь жить. Все факты налицо. Я приношу домой деньги. Люди живут намного хуже, чем мы. А мы хорошо живем. В мире, согласии, правда?

Она обрадовалась и распылилась:

— А скажи еще что-нибудь!

— Что?

— Что-нибудь хорошее.

— А… А что сказать? Видишь, мы можем себе позволить сколько угодно разговаривать по мобильному. Не все так живут.

— А еще.

— А еще у тебя хорошая попка.

— Только попка?

— Ну. Пока, это ведь очень важно.

— Ой.

Я прямо так и чувствовал, как она там тает, словно мороженое, попавшее в случайные руки.

— Ладно. Если чо, я перезвоню.

Ну вот. Что-то странное, нелогичное может происходить в мире людей. Там, где торжествует логика, где все расставлено по полочкам, где ничего кроме нуля и единицы, третье все же появляется. Конечно, если там порыться, то выясниться, что все просто, и я чего-то не понял. Ответ всегда прост. Сложняки — для глупых. «Пойми», — говорит Демьян, — «жизнь — говно, а потом, а пот-том — смерть». Чудес на свете не бывает. Не зная, радоваться мне или не радоваться, я вышел на улицу и без мыслей прогулялся, вдыхая мороз. Машины проносились в никуда, сигналы. Я подумал, что все то, что изнутри так исполнено смысла, снаружи кажется глупым передвижением огней, и моя жизнь — какой-то незначительный фрагмент на их фоне. Даже и не вспышка. Уголек зажегся, уголек погас. То, что находится снаружи, не является человеком. Мы просто идем ему на корм. Череда. К тому же, раньше люди верили в рай и ад. Впрочем, всегда есть шанс для того, чтобы жить в аду. Списки. Поиск. Ничего. Возможно, я что-то путаю. Но ведь я уже здесь был. Это очень потайное для внешних глаз место.

И что бы Петр ни делал, конец предприятию всегда один. Но мы сыграем. Перед смертью всегда есть одна, последняя ночь, когда ты играешь со своим духом.

Я вошел в бар, заказал себе пятьдесят грамм, бокал пива, две крабовые палочки. Это был дешевый, босяцкий бар, и в нем не было никакой закуски, кроме этих самых палочек. Сюда приходили люди с побитыми лицами, и половина была немытой. Выпил. Закурил. Минут через десять подсел ко мне мужик, пьяный еще не в доску, но уже в пол — доски — это точно. Хотелось ему поговорить, но, видя мою нерасположенность к общению, он то кряхтел, то выплескивая какие-то междометия из себя, чесал голову. Мне ж все равно было.

— Вот, Андреев раньше был, вот то — то. Да, — сказал он.

— Да, — согласился я.

— Эти щас, бля, пинают чего-то. Ноги, что ли, бля, растут не оттуда? Негров понабрали, бля. Не, ничо, да? Максимки тоже нужны. Раньше когда у спартачей три Максимки бегало, они еще даже и играли. Помнишь, «Арсенал»? Ох, бля-я-ять! Как их отъебали! Четыре — один. Да еще ж, бля-я-ять, мороз же жь блядь. Те замерзли. Вышли, жмуться, как курочки. Ветер их обдувает. Мордочки скорчили. А это, блядь, ну как его…

— Кто? — спросил я.

— Ну, негр у них, прикольный такой..

— В смысле…

— Ну, в «Арсенале»…

— Тьерри Анри?

— Во, блять!

Он обрадовался и подал мне руку. Мы поздоровались.

— Помнишь, какой гол захуярил? Ох, ебуть того за ногу! Я уже думал — ну и все. Порвут сейчас. Я на том матче был, прикинь?

— Ничего себе, — удивился я для вида, — в Москве?

— А что тут ехать? Утром сел на поезд. Рано утром — в Москве. Меньше суток. Ну, теперь уже так не наездишься. Дохуя поезд стоит. А тогда — да что ты! Как если матч какой, едем. Водку пьем. Песни поем. А раз как-то едем назад, и «СКА» назад едет, с кубка. Ну, это еще тогда, блять, было, еще при союзе, да?

Я заказал еще по пятьдесят, чувствуя, что двигаться куда-либо у меня нет никакого желания. Мужик, радуясь моим поддакиваниям, продолжал свои излияния, и много чего нового я узнал. А в середине рассказа я так же выяснил, кто такой этот Андреев. Он говорил, что Андреев и теперь «ёбанный в рот еще тот», и я ему верил. Мы выпили много, и мой товарищ куда-то потерялся. Он кого-то встретил, и тот, второй, сказал:

— Федя, ебты!

Я вернулся на квартиру, где мне не спалось. Тогда позвонила Club.

— Я не очень поздно? — спросила она.

— Нет, я не сплю.

— Мне кажется, ты куришь сейчас и смотришь на звезды, — предположила она, — там тянется длинной полосой к самым звездам и там за них цепляется.

— Вместо звезд — потолок, — ответил я.

— Ну что ж ты так сразу. Мало ли что у тебя над головой. Представь, что потолка нет. Дома нет. Ты лежишь в чистом поле. Ночь такая темная, что звезды видно все до одной. Даже самая дальняя звезда, которая потухла миллиард лет назад, и только мы можем видеть этот свет. Млечный путь похож на лисий хвост. Огонек твоей сигареты, проецируясь на фоне всего этого, тоже становится звездой.

— Я понял, — ответил я, — ты летишь.

— Да. Ты угадал.

— А я пьян.

— Это неважно.

— И так я могу попасть на небо, — продолжил я, — с помощью своей сигареты. Одна сигарета, одна спичка, одна мысль, и ты лишаешься всяких привязанностей. Там нет плохих мыслей, Лен?

— А есть они вообще?

— Не, нет. Но все равно, если не прилипать к компу, а наблюдать — то все равно большинство людей раздражает. Лишь иногда встречаешь кого-нибудь, и на душе тепло, и не хочется всякие разные мысли в себе носить. Иногда вообще хочется от реальных мыслей навсегда отказаться, и только о звездах и думать. Нет, я — не герой, не подумай. Я задумался вообще вследствие обстоятельств. Иначе я бы продолжал жить в мире констант и переменных, впитывая их, как наркотик. Но фиг с ними.

— Любишь поезда? — спросила она.

— Да.

— Ты бы уехал в никуда.

— Наверное, Лен.

— Представь, ты едешь и сам не знаешь, куда едешь. Колеса стучат. Это их песня. Хочется думать о чем-то постороннем, что вообще не касается жизни. И есть еще что-то кроме слов.

— Да, — согласился я, — тебе трудно плюнуть на все и сесть в поезд?

— Не знаю. Никогда не пробовала.

— А мне — нет. Я так уже много раз делал. Поезд. Самолет. Это очень просто. Сначала ты хочешь этого, а потом — делаешь. Первый раз. Второй раз. Нет, второй раз ты уже будто потерять девственность, и тебе не страшно. Нужно не обломаться и перебороть себя. А потом комплексы отпадают, словно струпья. Я не говорю, что они у меня отпали. Сначала тебя несет. Потом все это костенеет. Нужно что-то еще, но оказывается, что у тебя в запасе не так уж много хитов. Но это все же лучше, чем быть хитчхайкером на почве богатых родителей. Это естественно.

— Значит — едем?

— Значит — да.

— Куда?

— Куда-нибудь.

А потом я провалился в сон. Мне снилось, что у меня есть дети. Много, много детей. Я шел над пропастью и нес их у себя на спине, и каждый из них норовил сорваться. Я был словно паучиха-мать. Это была ответственность.