Панкомат

Глава 8

Несколько дней спустя мы сидели на блатхате. Вино лилось рекой. Водка была прозрачна, будто слеза младенца. Я поставил на стол тысячный «Селерон», и этого было достаточно, чтобы погонять в некоторые игры. Зе и Юрий сменяли друг друга за компьютерным столом. Рядом с клавиатурой стоял уверенный стакан. Я накатал двумерную игру в простом редакторе. В этом мире изображался Володя Автоян, идущий из одной страны дураков в другую, ищущий по дороге Гуй. Попадая в виртуальный город, нужно было не на шутку сосредоточиться, чтобы сыграть роль Вовы Автояна — разносчика гуев. Особой динамики в игре не было, зато всех веселили высыпающиеся тут и там маты и лозунги. Был важен контекст, а также постоянные мысли о новизне.

Мы находимся на самом краю времени. Мы его двигаем, это время.

А гуи, они словно мухи из вонючего окна, вылетали и цеплялись.

— Продай игру, — предложил Петр.

— Тебе, что ли?

— Дурак. Вообще. Ты бабки заработаешь. Что мешает?

— Ты говоришь, будто лощеный спортом менеджер.

— Я не люблю менеджеров.

— Знаешь, а мне не нравятся менеджеры по персоналу. Особенно, менеджеры крупных компаний. Однажды мы пошли на собеседование вместе с Женей Семиным, и он не на шутку поиздевался над менеджером.

— Однажды я ходил на собеседование вместе с Демьяном, — проговорил Петр, — это та еще штука была. Он заявил, что он — бос-сяк, а менеджер — тот живет не по понятиям.

— И что, его взяли?

— А как ты думаешь? И что ты думаешь о продаже игры?

— Теперь — ничего.

— А раньше?

— И раньше ничего. Я уже давно, как боюсь.

— Почему?

— Почему, почему. Да, я мог и раньше на «Cyrix» что-нибудь сделать. Хотя игра — это не так уж просто. И для нормального программиста. Я имею в виду время. Нужно много времени, много вдохновения, а также нормальная атмосфера. Одиночка не способен создать игру. Такое может быть только в кино, да и то — не во всяком. Поэтому, я особенно и не парюсь. В жизни можно сделать слишком много движений, от которых не будет никакой пользы.

Блатхата вновь наполнялась. Приходили люди. Это напоминало то, как наряжают новогоднюю елку. Первая, вторая, третья игрушка. Оля «Рабочая» была пьяна и тянулась к людям. Наташа Шелест была готова к переговорам на самом понятном языке. Она желала любви. Звонил телефон, и Вика сообщила мне, что приедет, чтобы вновь заняться любовью, но мне было все равно. Что с ней, что — с кем-то еще. Если раньше меня кормил лишь чистый, охлаждающий душу, страх, то теперь я знал, что революция сильнее, и она может очистить мою совесть.

— Родной, — сказала мне «Рабочая», — какие у тебя планы.

— Знаешь, я определюсь в ближайшие полчаса.

— Давай. Давай.

Понятное дело, что водка намечалась. Я объявил всем, что это дело можно представить на английском.

V. Vodka. 1. напиток алкогольный, творческий.

2. образ жизни.

to vodka -

1. пить водку, бухать.

2. Пить по жизни.

Vodka off — упиться.

Vodka out — бухать где-нибудь на природе. Бухать на капоте.

Vodka up — вмазать (в данный момент).

Vodka away — ебашить ее, родную, гранеными стаканами.

Vodka down — ползти домой на автопилоте.

Vodka upside down — валяться, не вставая.

To vodka one`s heart — базарить по пьяне по душам.

Vodking, participle I — причастие. II — Литробол.

We are going to vodka.

I have been vadkaed

Нормальный язык для этого дела нам не подошел бы. В этом мы так сильны, что остальному миру нужно немедленно упасть и отжаться. Мы же будем отжиматься на языке, доказывая свою неповторимость.

Наташа Шелест смотрела на меня с непонятками. Так бывает, когда человек не раскрывает свою душу подобно улитке, которая ползет, спеша миновать проезжую часть. А я и сам не знал, как к ней теперь относиться. Мне хотелось кем-нибудь увлечься. Это было как бы реальным окончанием компьютерных ломок. И что тут сказать о Вике? Разве можно увлечься в десятый, в двадцатый раз? Скорее, это грабли. Здесь больше нечего сказать.

Тут поясню:

Computers are drugs.

И хуже.

Это медленное самоубийство в чистом виде. Конечно, любители поиграть нередко попадают в полную зависимость от железяки. Но фанаты, слуги, такие, как я — это дело другое. Если внутренняя вселенная однажды попала в поле биений генератора, выхода нет. Ломки. Страшные сны. Сухость во рту. Отсутствие аппетита. Отсутствие моральной потенции. О физической потенции уже и речи быть не может. Секс с компьютером имеет постоянный суффикс «форева». Чтобы избавиться от него навсегда, нужно что-то особенно острое, злое. Человек живет ощущениями. Может быть, помнить прошлую жизнь, осознавая себя Маклаудом.

To vodka.

Но есть другая дрянь, собранная узкоглазыми рабочими Малайзии, и то — это сказано преувеличенно. Я почти от нее избавился. Я пью пиво. Пью водку. В моей ситуации это очень позитивно. Беспорядочный секс гораздо полезнее беспорядочного программирование. Творчество убивает, а секс — тренирует и радует.

Деструктивность бытия постепенно уходит в сторону. Есть карманные философы. Это дети, чаще всего, с первого по третий курс, который прыгают вокруг слов «экзерсис», «трансцендентальность», «с точки зрения банальной эрудиции». Они тоже говорят о деструктивности, и наша задача — уметь что-то делать, чтобы быть понятными для этой массы молодых строителей понтов. Это — мальчики хоп-хоп-хип-хоп-html. Они что-то знают об Интернете, и там их бытие освещено имхом (IMHO). Они знают названия языков программирования, умеют пользоваться photoshop в рамках вкл-выкл, пьют дорогое, но совершенно дерьмовое порошковое пиво типа «Миллера», носят рюкзачки, и, как правило, живут целиком за счет родителей. Те из них, кого родители обеспечить не могут, очень быстро сбрасывают кожу хоп-хоп-хип-хоп-html, становясь работягами, карьеристами, или же — вечными, ломанными, будто карандаши, неудачниками. Это — тоже судьба. И это никогда не касалось меня — я был уверен в собственной неповторимости. (Как, впрочем, и любой человек нашего мира).

В момент, когда водка лилась в последний в круге стакан, пришла Ламборджини. Это была красно-синяя, полная, старушенция лет за семьдесят. Типично красные выкрашенные волосы говорили о мерзком характере и липкой, желающей чужого, душе.

— Ох-х-х-х-х, — сказала Ламборджини.

— Здрасти, баб Галь, — сказал ей на то Саша Сэй.

— О, выпейте с нами, — предложил Зе.

Поохав, Ламборджини согласилась. И тогда мы услышали ее рассказ о жизни.

— Ух-х-х-х, — начала она, причмокнув пухлыми наеденными губами, — ето щас по тиливизиру кажут, как город то обороняли. Оно-то, дитятки, по-другому было. А мы тогда у станице жили. Говорят, голод был. Ну, это кто как смог. У нас семья была, я да Хсохфа. Отец пахал. А нимиц как пришел, так ничего и не зменилось. Как он пахал, так и дальше пахал. У вот. Трактора уже были. У колхоза, я не помню, штуки гди-то четыре было, чи шо. А мы дивками-то были. Не, я-то уже замуж вышла. Но все равно интерисно было вить. Ваня-то на фронте, чи как оно называется. А меня, да и спрашивают, каже где твой мужик? Я говорю — немая. Незамужняя я. Мужики, кто кривой, косой, кто ни на фронти, пашуть, значит. А мы выйдем. Пыль летит. А нимца как будто и нит. Колхоз наш как был, так и остался. Так же трудодни начисляли, палочки ставылы.

А… Ну… Спрашиваеть отець у предцедатиля — Петя, ну как жиж, ты же ть коммунист. А он ему — тише ты, дурак, каже узнают, убьють. Ну, а они и не узналы. Придут, бабы выйдут, каже спрашивают. Приедут, а бабы выйдут и глядять. А те — а молодые есть у вас? А немец смеится. Смеится гад. То жить молодыи. То же ж люди. Воевать-то кому охота было? И на фронт не охота. А на деривни и накормют, и напоют. К нам…. А, мама-то моя выглядывает, стоят два нимца. Молодые. Оба высокие таки. Чернобровые. Белокурые. А наши-то мужики все остались калики, да и те после полей все черные. Як чирты. Но ужо тогда да, все на фронти были, только старые оставались, да калики. Ну, спрашивают, хозяичка, а водка е? Ну что, скажешь что ли, что нет. Конечно е. Ну, была у всех вотка. Чо ж. Жалко, что ли? Оно так же ж и было. А водки взялы, смотрют. Каже дивок видели, то же жь не все дома сидять.

Мы налили водки. Все выпили. Тогда рассказ Ламборджини продолжился. Он был пестрым, хотя и не совсем внятным. Наверное, ей кто-то налил немного раньше. И я чувствовал ее энергию подсознательно — это была затягивающая, отбирающая прорва. Она была стара, и эта прорва уже давно была замшелой. Но этот мох нес в себе новую, невероятную нечистоту, и в ней не разобрался бы и Фрейд. Ворсинки мха задушили бы его. Констатирующая, отбирающая, власть духа, которой не нужны ни образование, ни самообразование.

— Нимцы-то парни молоды, охота тожить на дивок посмотреть, повстричаться. Я…. На поле я пошла, у кукурузу, а он — слидом. Он тот был. Один из тех, кто приходил. А по рузки не говорил, но несколько словей знал. Кажу как тибэ звати?

Ганс, говорит.

Гансом-то его и звали. А второго — Хфридрихом, чи как там по ихниму.

А потом я пришла, а мамка — то смотрит, но молчит. А то, если кто прознаить, что Ваня на фронте, мало ли чего будеть. В Краснодаре коммунистов вышали. Вешали. А мы, станишники, тока радовались. Не, то жить боялись. Каже придуть и нас перевешаэ. Они ж самы кого тока не вешали, а теперя их вешали. А дивки все равно стали с нимцами то в поля ходити. Больше некуда было ходить. Это щас показывают, партизаны были, а мы тогда и словей таких не зналы. Это потома уже кины показывали, про партизанов-то, мы оттудова и узналы, что они были-то, партизане. Може, где они и былы. В Украине, Може, и былы. У нас не было. А каже повешалы всех, сразу. Нимиц уже все знал заранее. А потома он мне и говорить — цмык, цмык. Это по хниму. Я хоть в школе и училась, но тогда что знали — хынды хох — да и все. Всэ. А я поняла, чаго он хочет. Рибята-то молоды, дивок-то давно не трогаы.

Я поихала… Говорю — подвезешь? А Ганс по своему — цмык, цмык. Но понял. Поихали, значить. Смотрю — в полях бабы одни пашуть, немая мужиков. Тики придседатель ходить, палочки все ставит. Потом идет нимцам докладывать — а те чи зарплату хотели начислить, а потом смотрют, что за так работают, чи шо. У Краснодаре нимцив полно было. Как муравьэв. А он едыт, миня обнимает, все смотрют, ничо не говорят. На рынок приихалы — ну, работаить, глажу, рынок. Бабы ходют, ну, и мужики исть. А есть шо в полицыю записалысь. Ходют. З повязками. Бабам чо-то кричат. Те тики водку достают. Тот раз, чтоб никто не видал, выпиль, и усэ. Дальше ходить. Як гузь. Пузо-то впиред выпятил. Ходит. Наглый. Кормют жежь хорошо. Все можно. Нимцы-то своими делами занимаются. Им до наших дила нет. Коммунистов нашли, повесилы. И дило с концом. А простые люди как жилы у колхозе, так и живэ. Хлеб растят. Тики дивкам ни с ким гуляти, они с нимцем гуляют.

А потома наши шли. Ну, думаю, Ваня если узнаит, убье. А Ганс по своему цмыкает — цмык, цмык. Я думала, он хочить минэ в Гирманию-то забрать. А усе усэ. Уезжают нимцы. Засуетились. А Фридрих, видать, Ганса нет, то же жь ко мне, мол, поихалы со мною. Он ужо в миня влюбился, даже добрый быв. Он же жь видел, какие деньги в деревне. Нимцы-то хотели нам марками получку дать, а потом чо то пердумалы. Видют, что мы палочками получку-то получаем, и ничо, никто не возмущается. Кажут, и хер с вами, хай палочки свои и едять. А я говорю Хфридриху — чай мамка меня с тобой не отпустит. Молодая я. А он — цмык, цмык, по-своему хотит сказать, что мол, чиво тебе здесь дилать. Ваши мол придут. Еще больше работать будете. А в Германии, мол, диньги получать будешь. А я хоть б и молода была, поняла… Куды он мине с собой возьмет? Там мужики одни, и он со мной попрется. Да они тики гульки со мной справят, чи шо. А потома Ганс пришел, мол, идэ. Ну, идэм. Он тики бледный. Видно, всэ. Уходють. Они эще думали, что придуть. Ну, на сеновал мене зовет. А я говорю — ну сэ, сэ, Ганс, довольно. Идэ, говорю, прощай. Ну, он минэ обнял, как родную и пошел. А потома наши пришли, я уже всэ — стала Ваньку-то ждать… А щас-то чо, по тилику чо тики не говорят. Как глянишь…

Мы выпили. Пьяная эта речь воспринималась нами как само собой разумеющееся, да и пацаны и привыкли — Ламборджини в их дела не особо лезла, позволяя делать на блатхате все, что в голову влезет. Также она, старая, была любимой фигурой в жизни Вовы Автояна. Он частенько к ней заходил, пиво брал и жизнью делился. Может, у них общая душа была? Они были соединены. Впрочем, здесь не было ничего странно — Володя ведь был продуктом лошения. Дома у него не было никаких прав. Ему было 25 лет. Если он был дома, а родители — нет, то приходу их он был обязан встретить «папиков» стоя смирно у двери. Все косяки жестоко наказывались. Как говорил Петр, «родители Володю ебут». Он курил по регламенту. Работал там, где ему разрешалось. О том, чтобы завести себе девочку, речи пока не было. Впрочем, раньше у него была подружка — в толпе у нее было прозвище Оля Потная. Она жила на квартире, где не было горячей воды и ванны, вместе со студенткой медвуза по прозвищу Ира Нос (что было связано, разумеется, с ее носом) и все свободное время смотрела телевизор и потела. Родители Володю Олю Потную признавали. После расставания же все круто изменилось. «Мамик» говорил, что «нужно подождать пару лет», а уже потом можно встречаться. «Но лучше сразу найти невесту. В остальном, Вова был хорошим и добрым — он постоянно всех угощал пивом местного разлива.

— А что, баб Галь, хреново наши были вооружены? — спросил басом Саша Сэй.

— Да хрен его знаить.

— Говорят, в первое время вообще оружия не было. С камнем на немца шли.

— Ох, — Ламборджини всплеснула руками, — каже так и было. Ваня так и не рассказывал ничего. Тики говорит — вам такого не видывать. Не зря ведь говорят, бог, мол, сказал, сейчас век зла, и все плохое делать можно, и ничего за это не будет. Сейчас, дескать, Сатана правит, и бога вообще нет. А потома, когда это время закончытся, за грихи уже судить будуть. А пока не судють — пока можно делать все, что хочэ.

— А хороши нимцы были, баб Галь? — спросила Шелест.

— Ох, хороши сорванцы.

Девки наши захихикали в руку.

— Давайте выпьем! — заключил я. — За нимцев.

— Круто! — воскликнул Зе.

Юрий потянулся к бутылке. Стал разливать — не хватило. Открыл новую и долил.

— За нимцев! — воскликнул Петр.

— Ух-х-х, х-х-х-х, — сказал Ламборджини.

Выпили за нимцев. Закусили. Юрий запил водой. Он всегда запивал водой. Никаких других напитков он не понимал. Может — томатный сок.

— А что, баб Галь, хорошо бы было, если б Гитлер победил? — спросил Зе.

— Да черт его знает. Може и лучше. При Сталине кто жить не умел, и ворон или, и либиду. Корешки копали.

— А вы еле немецкую тушенку? — спросил Петр.

— Да приносилы…

— Хорошая?

— Хорошая. У нас, я тебе Петя скажу, и доси такой не дилают. При Брежневе може где и дилали. На Сивир везли. Ваня по-блату по большому со складу доставал. Так и нильзя было бачить, чтоб кто-то брал. Партия была!

— А вы были в партии? — спросил Саша Сэй.

— Ух-х-х х-х-х. Упаси боже. Да на кой чорт мне это нужно? Да и сейчас партий многа. Правды же, мальчики, немая. Чо в них делать? Исть, что ли, больше будем?

— Вот то ж, — произнесла одна из девочек, — как пили, так и будем пить.

Забыв про разговор, я стал представлять, как сев за комп, сделаю что-нибудь настоящее, могучее. Я иногда мог вдруг отключиться и замечтать. На самом деле, так поступают, чаще всего, ботаники. Я знавал одного тренера по продажам, он постоянно играл в мечты. Время от времени на него находило — в остальном же он был отличным знатоком компетенций и прочей корпоративной пурги. Я считал, что на меня находит как-то иначе.

Nirvana.

Ocasama Star.

Конечно, нужна большая толпа, чтобы совершить большую работу. Один? И один в поле воин. Александр Македонский… Я — не Александр Македонский? Почему я не Александр Македонский? Может, именно я — и есть Александр Македонский, который поведет на бой молодые, свежеобученные толпы революционеров. Цифровой мир очень близок человеку. Нужно лишь понять, что в нем нет ничего особенного. Все создано для того, чтобы чем-нибудь блеснуть. Но я продолжаю питаться собственным страхом. Я его ем на завтрак, обед и ужин, и вот теперь лишь водка его перебивает. Когда ее много, страха вообще не бывает.

Пил ли Македонский?

— Слышали, скоро выйдет новый альбом группы «Нооу»? — спросил Юрий.

— Слышал, — ответил Саша Сэй посмеивающимся голосом, — а вы, баб Галь, слышали группу «Нооу»?

— Ух-х-х, х-х-х, чо только не понапридумывали. Сейчас, говорят, все можно, и никому ничего за это не будет.

Вот так. Это она себя оправдывала. Я сразу понял. Любая злая человек-обезьяна всегда винит кого-то еще. А себя — может только перед смертью. Когда уже открылась дверь, и темнота светится, и оттого жутко.

Вика в тот вечер все-таки приехала, и это несколько испортило мои планы. Я уже, было занялся Олей «Рабочей», и она была не против. Мы уже говорили о музыке. Как оказалось, Оля не была полным отстоем — она просто не имела сил, чтобы устоять, когда ее уламывали:

— Дашь?

— Дашь?

— Ну, дай, а?

— Дашь?

— А когда дашь, Оль?

— Оль, ты же вчера говорила, что дашь.

Она была студентка. Она приехала откуда-то издалека, что подчеркивало ее природную простоту. У нее был плеер, кассеты с записями отечественных рок-исполнителей, разные там «наши», «нашествие». На жизнь ей высылали 500 рублей в месяц, потому ей приходилось посещать блат-хату, чтобы поесть. Она была хорошая, честная, Оля «Рабочая», и лучше бы была она, чем Вика. Вообще, я был уверен, что все лучше, чем Вика. Нет. У Вики была очень хорошая фигура, и она очень умело стояла раком, но все портили внутренние струны, которые я знал наизусть.

Это было мыло.

Я чувствовал, как это мыло сочиться, излучает. Я был наказан мылом. Один раз оступишься, и потом — когда еще поднимешься, неизвестно. Так и будешь скользить по этой мыльной наклонной плоскости. Бабе Гале Ламборджини все сходило с рук — таким людям все можно. Но они знают свое место. Все Ламборджини мира таковы. У них есть внутренний господин. Он четок, силен, волосат.

— Что ты слушаешь? — спросила меня «Рабочая».

— Из русского — ничего.

— Вообще ничего?

— Ну, может, «Звуки Му». «Вежливый отказ». «Странные игры». Но все это старые группы.

— Я слышала.

— А что ты слышала?

— «Звуки Му».

— Сейчас нет настоящего рока.

— Почему. Очень даже много хороших групп.

Я обнял ее — она была теплая, а грудь ее постоянно надувалась, будто молодой хлеб. Она была толстовата, и в будущем ее должно было обязательно разнести. Я почувствовал, как она залилась пламенем. Можно было прямо сейчас идти в темный уголок. За ширмой уже кто-то был. Там играл магнитофон. Он заглушал посторонние звуки. Магнитофон играл и у нас, и эти два звука сливались. Они пытались перекричать друг друга, будто два чемпиона по крику. На улице было холодновато, но это не пугало. Была еще ванная. Был сарай, где стоял дежурный стул. Прямо над этим стулом висела лампочка, и это что-то подчеркивало.

— Пойдем, — сказал я, выдыхая.

— Да? — спросила она, тоже выдыхая.

Тут мне предложили выпить. Я привстал, чокнулся со всеми стоя, и в этот момент вошла Вика.

— Ура! — закричала она, бросаясь на шею.

— Ура, — ответил я вяло, выпивая.

Она хотела отобрать у меня бокал, чтобы начать целоваться, но фиг вам. Я предпочел водку. Оля «Рабочая» тут же поняла, что сами обстоятельства указали ей место. Не долго думая, она увлеклась Зе. Тем более, что отношения между ними уже были налажены.

— Почему ты не звонил? — спросила меня Вика.

— Я думал о революции.

— О чем?

— Разве я тебе не говорил?

— О чем?

— Блин. О революции.

— Когда, Валер?

— Вчера.

— Вчера?

— Я думаю, нам нужно определиться.

— Что ты имеешь в виду?

— Ничего. Я просто хочу снять квартиру и жить, как белый человек. Я уже вышел из возраста, когда люди встречаются черт знает где.

— Ты серьезно?

— А ты хочешь спросить у мамы?

— При чем здесь мама?

Она знала, что я думал о ее матери. Я мог свыкнуться с чем угодно. Но, возможно, уже сейчас, начиналось новое время. Я мог позволить себе все, что угодно. Это было время свободных тезисов. И пусть, все это было густо приправлено водкой и гудежом — это ничего не меняло.

Это был рассвет.

Конечно, для того, чтобы освежить этот рассвет, нужно было избавиться от прошлого раз и навсегда.

— Я хочу петь, — сказал Зе.

— Петь и пить, — ответила ему Оля.

— Пить, пить, — подтвердила недавно пришедшая девочка, худая, как велосипед, Саша.

Демьян, встречая ее, всегда говорил:

— С-са-ш-ша, Саш-ша, как сам-ма?

Это был чисто босяцкий диалект. Но Демьяна сейчас не было. Он сидел дома и смотрел черно-белый телевизор «Рассвет-307», у которого вместо ручки переключения каналов были плоскогубцы. Демьян был большим мечтателем. Он представлял, что идет на дело. День спустя эти мечты должны были быть вылиты на чьи-то уши.

Например:

— Вчер-ра, ну эт-то, я ездил ч-чисто в Крымск. Чисто Крымск.

— Что ты там делал? — спросит, например, Масхадова, подружка его Танюхи, которую он называет Говна.

— Да так, — он загадочно взглянет вдаль, радуясь своим недоговоркам.

— Ладно, говори, Серый.

— Слышишь, родн-ная, чо ты хочешь? Секса? У меня месячные, родн-ная.

— Да пошел ты, Демьян.

— Да я же тебя знаю. Если я не скажу, ты же разденешься прямо здесь, на улице.

— Да ты офигел, Демьян.

— Ладно, ладно, р-родная. Ты пойми, я — бос-сяк. Я ч-чисто придерживаюсь, ну как, ч-чисто принципа — жизнь — говно, а п-потом — смерть.

— Демьян, ты заебал, я это уже двести раз слышала!

— Родная, я скажу это в сто первый раз. Короче, сл-луш-шай. Приходит ко мне Футбол-л. Приходит, ну как, чисто потрещ-щать. Так, о жизни, поняла. Но ты — девка, что тебе в этом понимать. У вас все мысли в одном месте.

— Слышишь, Демьян, базар фильтруй!

— Да ладно, не кипятись, Масхадова! Ща я тебе расскажу.

— Что? Где ты вчера куралесил?

— А ты с Говной была?

— Да ты охуел, Демьян!

— Га! А помнишь чисто роб-бота Вертера?

— Чего?

— Кор-роче, родная, я решил купить себе маш-шину?

— Да ладно, Демьян. Откуда у тебя деньги?

— Ты, да ты мне не веришь? По-твоему, раз я — босяк, у меня не может быть денег. У меня много денег! Просто я — распл-лл-лл-ачиваюсь. Я выплачиваю, сл-лл-ышишь, десять штук в мес-сяц.

— Да что ты рассказываешь, Демьян. Я же тебя знаю.

— Я был чисто в Крымске.

— Да что ты там делал?

— Мы с тип-пами девку продавали.

— Какую еще девку?

— Девка, в натуре, влетела. Я хотел ее сначала на ут-тэп продать, чтоб отрабатывала, а потом я встречаю л-людей на ресторане. Они говор-рят — дав-вай отвезем ее в Ростов-в. Чисто в Ростов. Я говорю — пац-цаны, это смерть. Мне ее ж-жалко. Ты, да вы поймите, бос-сяк — это человек с широкой душой! Я пон-нимаю, что ей нужно отработать. Но это ж-жестко. Хуже может быть, ну, ч-чисто, если ее в Армению чисто отправить на отработку.

— Ты же сказал, что приходил Футбол.

— Д-да.

— Так ты с Футболом трещал, или с кем-то еще?

— Короче, Футбол приходил с пацанами.

— Ты это только что придумал?

— Ты чо, родная, хочешь, чтобы я с тобой по п-понятиям поговорил?

— Да ты охуел, Демьян.

— Короче, я тебе рассказываю! На ресторане, ну как, я встретил л-людей раньше. До этого. А потом, н-ну как, Футбол-л пришел. Мы ч-чисто трещ-щали.

— На чем это ты там трещал?

— Слышишь, родная, пизди аккуратней! За базар и ответить мож-жно.

— Да ты меня уже достал, Демьян!

— Достать можно хер из штанов! Я тебе рассказываю, родная!

Возможно, каждый человек на земле был чем-то особенен именно в эту минуту. У биоволн есть свои приливы и отливы, и мы об этом ничего не знаем.

— Пойдем в ванную, — сказала Вика.

— Я хочу сыграть на гитаре, — возразил я чрезвычайно пьяным голосом.

— Разве ты умеешь играть на гитаре?

— Какая разница? Я учусь.

— Ты учишься играть на гитаре?

— Нет, я вообще — учусь. Учусь жить, учусь думать.

— А меня ты хочешь чему-нибудь научить?

— Да.

— Да? — она, было, обрадовалась.

— Давай я научу тебя пить!

— Давай!

Это было удивительно, что Вика согласилась.