Панкомат

Глава 7

У самого порога зимы зима вдруг. Вышла на вылет поздняя преддекабрьская муха. Так иногда бывает, хотя эта муха может запросто вылететь и в январе, если нет морозов. Летние кафе вновь выставили столики. Народ двигался, колотя понты. Если взять ночь, то ночью в эфире все немного по-другому — но тут тоже нужно прятать голову, вставлять наушники, слушая «Tequilajazzz», или вставлять что-то в кого-то. Можно думать о силе субъективизма в мире. Я раньше читал много книг. Когда же я перестал их читать, то мне стали совершенно непонятны те, кто их читал. Я легко перекрашивался. Но, в сравнении с Женей Семиным, это был детский хамелеонизм. Они никогда друг друга не знали, Антисофт и Женя. Но первый был гением сосредоточения и аскетизма, а второй — настоящий, чистый, голубоглазый распиздяй, Есенин наебательства. Было время, и я любил людей, и я думал — вот бы их познакомить. Но уже давно, как пиздец. Антисофт сидит, а Женя — он вряд ли сядет. Возможно, он уже давно спортсмен. На самом деле, он — демон, а настоящих демонов на свете не очень много. Вот на селе, там есть демоны. Но туда надо еще доехать, чтобы доказать эту сентенцию.

Итак, народ тасовался, заглядывая в мобильники. Снега пролетели мимо. Студентов на точке было как никогда много. Они точили сушеную рыбу и плевались, куря «Парламент», поблескивая своими кожаными куртками, точно крабы — из глубины морской. Я говорю это лишь потому, что слишком сосредоточен на деталях. Взять какой-нибудь TActionList — там тоже живет детальность. Но мелкая, точечная скриптомания, лучше и пакостнее. Нужно знать наизусть то, что ты делаешь, иногда поколачивая ламеров.

— А ты не ламер? — спросил Женя как-то.

— Нет. А ты — ламер.

— Да ты охуел!

Мы сидели на берегу моря. Мы отвозили железяки в Дубаи, чтобы продать там соотечественникам. Сделка была неплохой, и у Жени, как всегда, была идея типа — надо один раз поработать, а потом всю жизнь отдыхать. Как правило, это заканчивалось кабаками. Впрочем, я видел немного. Так, во всяком случае, было в мое присутствие.

— Я вот думаю, — сказал Женя, — вот летят над нами облака. О чем они думают?

— Чо?

— Они смотрят на нас сверху, понимая, что сегодня мы пойдем….

— Это не интересно. Поехали в Китай.

— Не. Хотя, ты прав. В жизни только и есть достойного, как взять и поехать в Китай. Может, в Японию?

— В Японию.

— Знаешь, поехали, брат. Поехали. Я женюсь на японке. Выучу японский.

— Поехали.

— Поехали.

— Ну, вставай. Едем.

— Не. В лом вставать. Знаешь, я понял. Я — правда ламер. Я просто делаю вид, что я что-то знаю.

— Но ты ведь что-то делаешь?

— В жизни гораздо интереснее заниматься хуйней, чем чем-то серьезным. Это честно. Но ты и сам об этом знаешь, Валера. Хуйня — в ней очень много правды. Она смотрит тебе в глаза и улыбается.

— Кто?

— Хуйня.

— А….

— Поехали в кабак.

— Прямо сейчас?

— Нет, давай снимем самые дорогие апартаменты, возьмем девочек, прогудим все за одну ночь. Ты не боишься?

— Чего?

— Я сблатую тебя пропить все за раз.

— Я заранее знал, что так и будет.

— Купи себе дорогой мобильник.

— Не хочу.

— А знаешь, я люблю смотреть фильмы про Ван Дамма.

— Ну что, поехали.

— Ладно. Знаешь, на эти бабки, если мы поедем в село, мы будем гудеть целый год. Бабы будут за так давать. Они только увидят сотовые телефоны, сразу поймут, что мы крутые пацаны и сами встанут в очередь, чтобы отсосать. Купим какую-нибудь «восьмерку». Заведем курей. Знаешь, Валер, я серьезно.

— Да.

— Давай, после следующей сделки, а? Меня все это зарубежье уже достало.

— Ладно. Посмотрим. Поехали.

— Давай, еще по пивку….

Я продолжал скромно подрабатывать, выгружая порошки.

Успех был однажды. Мне позвонил Петр и сказал, что акция с локальной сетью коммунального хозяйства удалась, и, так как не сразу это дело обнаружилось, ущерб оказался приличным. Но я бы не сказал, что был счастлив. Там вряд ли кто-то что-то понял. Только программисты получили втык, да и то — никого не выгнали. МПЖКХ всегда было местом просачивания — туда стремились, чтобы надолго и серьезно засесть. Точно так же черви стремятся в яблоко. И, как водится, и то, и другое — не вечно. Были потеряны счета. Руководство объявило, что во всем виноваты сбои в подаче электричества — у них были какие-то терки с горэлектросетью, по-ходу.

— Надо было всю информацию стереть, — сказал Петр с сожалением, когда мы сидели с пивом на центральной улице.

— Думаешь, было бы лучше?

— А хрен его знает.

— Вот то ж. Это же страна чудес.

— Надо было сделать что-нибудь похуже.

— Например…

— Остановить АЭС какую-нибудь.

— Н-да. Ты думаешь, по нашей сети можно остановить АЭС?

— А что, нельзя?

— Американскую, наверное, можно. Немецкую можно. Японскую — вряд ли, они умнее всех нас на полголовы, японцы. А у нас — нет. Там реле да лампы. Какая там сеть.

— Это круто.

— Конечно. Ты думаешь, революция возможна? Мне кажется. Возможен лишь мировой хаос. Революция — это вера. Всеобщая вера. А из этой толпы…. Вот взять нашу толпу. Ты в них уверен?

— Но другого варианта нет.

— Ты просто пытаешься доказать, что тебе насрать на государство.

— Я думаю, что в идеале каждый человек — государство.

— Интересно, если бы существовала страна, где бы жили одни Петры…

— И что?

— Как бы вы жили?

— Хочешь сказать, мы бы передрались?

— Не обязательно. Если вы уровнем выше этой толпы, если вы — люди, а не потребители, то, возможно, друг с другом вы бы драться не стали. Это было бы слишком низко, да? Но в остальном, кто-то захочет быть первым. И так все покатит пропорционально, только на более культурном уровне. Например, вы будете градироваться по степени чувства юмора. Как-нибудь еще. Может быть, трансформированный принцип конкуренции будет более, чем неявным. Я когда-то об этом думал.

— Интересный вопрос, — согласился Петр, — но довольно общий и абстрактный. Такого быть не может, — он закурил, — никогда. Слушай, а у тебя есть враги?

— Конечно.

— Серьезные.

— Пожалуй.

— А так, по-мелочи?

— Так. Просто неприятные люди.

Покончив с пивом, мы отыскали общественный сортир.

— Говори телефон человека, который тебе не нравится, — сказал Петр.

Я назвал.

Тогда он вынул из кармана синий перманентный маркер и написал на стене:

Сосу:

Тел:

После этого мы пошли к Лене Club, которую заочно знала вся наша пьяная команда. Видели же ее вживую только Петр, Юрий и Зе. Остальным ее представляли в виде цветка человеческих полей.

У нее было два кота — Пшеничный и Калинин, а в квартире происходил полтергейст, связанный с ментальной деятельностью большой черной собаки. Мне, во всяком случае, так это представилось. В соответствии с принципом первого ощущения, это должно было быть правдой.

Во время какой-нибудь пьянки то и дело кто-нибудь осведомляется:

— А как там Пшеничный?

— А как там Калинин?

Взяв вино, мы позвонили в двери Лены Club. Залаяла собака. Та самая, о которой я сказал наперед. Дверь открылась. Club была в бигудях. Они, казалось, были частью ее тела, да и сама она, и ее запах, принадлежали миру, в котором не западло было быть навеки странным. В дебрях этого города проживало много странных людей, но 90 % процентов этих странностей были понтами. Это касалось почти всех местных художников, музыкантов и поэтов, а также деятелей карманного шоу-бизнеса, пытающихся всем своим видом обнародовать свою непричастность к колхозной земле. В конце концов, не зря писатель назвал это «Маленьким Парижем» — в этом было самое ядро понта. Но была и Club, которая жила сама по себе, внутри искусственного, выдуманного мироздания.

Революция не терпит формы. Все побеждает спонтанность. Остальная часть человечества, те, кто не понимают — их можно назвать рабами суеты. Может быть, именно это и было написано на ее лицо. Пусть будет что-угодно. Вот — Калинин. Вот — Пшеничный. Черная Таблетка, исторгающая полтергейст. Глаза иного мира в груде книг. Восемнадцать лет и бигуди.

Я не знал, какие там у нее были отношения с Петром, но это было не важно. То же первичное чувство говорило мне о том, что у меня ничего не может быть с Club. Восемнадцать лет — это хорошо. Конечно, можно себя заставить. Тем более, если бы я был коллекционером. Но коллекционер — это бес, а я, скорее, парус на волнах ощущений.

— Это Валера, — сказал Петр.

— Да, — сказал я.

— Он — D.J.

— Да, — ответил я, -D.J. Ultra Ferro 90.

— Круто, — заключила Club вдохновенно.

После этого мы сели за стол, откупорили бутылку и стали говорить ни о чем.

Club, похоже, снимать бигуди и не собиралась. На ее длинном узком лице отражался свет какой-то нездоровости, связанной то ли с идеей, то ли с каким-то физическим третьим. На меня это действовало — я не люблю дефекты. Пусть даже они и не видимы и распространяются на уровне биоволн, но иногда это странно действует. Человек — машина. Все машины вынуты у него из сердца, а потому они — близнецы и братья. У каждой из машин разные радиоволны. Я бы хотел принимать каждую из этих волн, но вряд ли этого возможно.

— Я много стилей люблю, — сказал я.

— D.J. music, — подтвердил Петр.

— Ambient. Drum&bass. Хаус на самом деле однолик. Особенно, если им серьезно не увлекаться.

— По мне — все одно, — заметила Club.- главное, чтобы в музыке душа была.

— Бывает и так, что в музыке есть водка, — заметил Петр.

— Бывает, — согласилась Club.

Подошла большая черная собака. Понюхала стол. Фыркнула. Ушла.

— Существует музыка, которая хочет людей потрогать. Тянется длинная когтистая рука — хвать за сердце!

— За желудок, — продолжил Петр.

— За кишки.

— Музыка-пурген.

— Есть такой исполнитель.

— Фуфло это. Зачем он вообще исполняет? И какой хуй заставляет людей лезть на эстраду?

— Думают, что умнее других.

— Все думают. Не все об этом говорят.

— А ты думаешь?

— Я?

— Ну да.

— Конечно. Я так устроен.

— Интересно.

— Что здесь интересного? Все так устроены.

— Я так не считаю, — сказала Club, — я — не умнее всех. То есть — никто никого не умнее. Но я и в душе так не думаю. Просто мне не хочется быть как все. Хотя я и не пытаюсь. Вот — вино. Вишневое. Домашнее.

— Вино из одуванчиков, — сказал я.

— Это проявление той же самой личностной природы, — сказал Петр.

— Личность? Разве это плохо?

— Нет. Это хорошо. Но личность не должна опираться на мнение толпы.

— Ха. Это я-то опираюсь? Я никогда и не опиралась. Можно подумать, кругом все люди — чисто стадо, и ничего больше.

— Ты всегда не любила стадо, — сказал Петр.

— А за что его любить?

— Если ты его не любишь — значит боишься. Если боишься — то ты ставишь себя на какой-то из полюсов этого стада. Если ты ничего не думаешь, то это понятно, что. Не то, чтоб диагноз, но ничего хорошего. Лучше всего относится к этому, как ученый — к объектам. К микробам, там. По-другому, ты становишься частью целого.

— Хороши микробы, — сказала Club.

— Давайте выпьем, — предложил я.

— Главное — пить вино, — сказал Петр, наливая, — я имею в виду — в жизни. Ведь в чем смысл жизни? Ни в чем. Сегодня жизнь есть, завтра ее нет. Так говорит Демьян. Кто-нибудь может предложить альтернативу? Некоторые говорят, что счастье — в деньгах.

— Фи, — сморщилась Club.

— Вот. Деньги — бумага.

— Деньги — это ощущение, — сказал я.

— Что?

— Просто ощущение. Для жизни человеку нужно не много. Пожрать. Сортир. Туалетная бумага. Ванна. Мыло. Одежда.

— Кассетный магнитофон, — вставила Лена Club.

— Ладно. CD-плеер. Телек.

— Телек — это телеотсос, — сказал Петр принципиально.

— Хорошо. Телек вреден. Минус телек. Сигареты. Хотя они не обязательны.

— Вот, вот, — сказала Club.

— Курить — значит жить, — не согласился Петр.

— Ну, сигаретам — плюс. Все остальное… В-принципе, можно жить и без машины. Я живу. Я работаю черт-те где, и мне этого хватает. Нет, при желании аппетит можно развить до бескрайности. Я, например, не завидую нимфоманкам. Сколько проблем-то.

— Надо ехать на природу, — сказал Петр.

— Зачем?

— Чтобы, во-первых, доказать, что лучше гор могут быть только горы, во-вторых, там можно жить в чистоте и медитации.

— А водка?

— А что плохого в водке?

— А что хорошего?

— Куда без нее, родимой, — сказала Club.

— Не водка губит. Губит другое. А тупость — это нежелание развиваться. Обезьяной же быть интереснее. Для многих прогресс — это вообще заподло. Типа что я, ученый, что ли? Я ж не дурак. Нельзя быть умным от рождения. То есть, с нуля. Вообще, это очень и очень армянская идея. Хотя, дело не в этом — бывает очень много постановок вопроса, а армянская постановка — одна из них. Но я знаю человека, у которого, например, совершенно таджикский взгляд на вещи. И с этим ничего нельзя сделать. Это то, когда ты встаешь на цыпочки перед любым человеком, у которого денег больше, чем у тебя. Знаешь ты что-нибудь — не знаешь — какая разница? Мана — мана, и все. Просто более примитивные народы очень перманентны и чисты в своей физиологии, и по ним можно воссоздать всю человеческую природу. Хотя, знаете, мало, что изменилось. Веселые шизоиды создают новые орудия производства, разную электронную херню, которая заставляет поколения хохотать от счастья. Важно не общение. Важно то, чей сотик лучше. Важны мелодии. Машины — это уже другое, сейчас не так важно, есть у тебя машина или нет. Во всяком случае, если ты живешь не на селе. Поэтому, армянская идея показательна.

— Нифига, — не согласился я, — все зависит от того, в каком городе армяне живут.

— А что насчет природы? — спросила Club.

— В горах есть поселок «Гранат». Почему он так называется, я не знаю. Там живут разные там медитаторы, неопанки, художники. Бороды и их жены. Любители русскости. Им совершенно поебать, что до ближайшего населенного пункта — километров 15 через горы, и то — до деревни. Они не смотрят телек. Нафиг он им нужен? И представьте себе, нормально живут. Отлично. Не ругаются. Ничего не делят. Наверное, даже лучше, чем мы живут. Пищу добывают сами. Там у них хозяйство есть. В-общем, не знаю, что у них там с единением с природой, но это совсем не то, что наши городские псевдоконцептуалисты, которые тасуются с длинными волосами, в разных там хоббитских шапочках. Это прикольно, но с другой стороны, если капнуть — нет ничего. Чисто понт. А потом, когда возьмут гитары….

— Фи, — сказала Club.

— Я бы попробовал, — продолжил Петр, — Это была бы проверка.

— А как же борьба? — спросила Club.

— Борьба? А что борьба? Борьба хороша, если связано напрямую с политикой. Это очень вкусно — чувствовать себя Зорро. Но политика — это битва сильных за колбасу. Сознавай это, не сознавай, она опять тебя затянет, колбаса.

— Значит, мы идем в лес? — спросил я. — Давайте выпьем за лес.

Вино закончилось. Я вышел в магазин. Вернулся. Кухня была полна сигаретного дыма. Петр курил в открытое окно. Лена Club тянула сверхтонкие сигареты.

— Пьем, — сказал я.

Большая собака пришла понюхать дым, послушать голоса и интонацию их. Улегшись в углу, она шмыгала носом, открывая поочередно то левый, то правый глаз. Кухня Лены Club была живым существом. С ней можно было быть наедине. На самом деле, она висела где-то за горизонтом, выше звезд, в синеватой космической мгле, и мы были избранными.

— Все люди хотят денег, — сказал я, — Отсюда все и проистекает. Идеи — это какое-то отдаленно прилагательное. Борьба вся должна на этом и строиться. Я имею в виду, на деньгах. Деньги надо либо давать, либо отбирать. Я знаю ряд способов. Если мы не будем ставить своей целью отобранные деньги присваивать себе, то уже это будет неплохо. Если человек больше интересуется созиданием, чем сверхколбасами, то это вообще сила. Ну, вы знаете. Но так мало кто может. Мы вроде можем. Но у нас и денег нет, чтобы проверить. Верно? Когда они будут, все станет по-другому. Если их не будем, мы будем оставаться альтернативистами до конца дней. Вечно мечтающие, вечно альтернативные. Впрочем, с одного конца альтернативности — воспоминания о молодости, а с другой — вопрос жены о зарплате.

— В смысле.

— Если взломаны два счета… С одного бабки качаются на другой. Оба счета нам не принадлежат. Нужно действовать нерационально. Ведь палятся на глупости. Таким же образом проводится расследование. Есть штамп, и все именно в это и упирается. Мы просто перекачиваем бабло, а потом оно, словно тараканы, разбегается кто куда. С этим взломом будет связан висяк серверов. В ФСБ сидят живые люди, и далеко не все из них заражены идеей о существовании электронных Сэнсеев. Ежегодно ловят целый букет взломщиков, но вся эта практика относится к глупцам, которые даже не думали о том, на что они идут. Нужно начинать с цели. Во-первых, для чего нужны деньги? Здесь все ясно. Деньги пойдут на революцию. На фундамент революции. Ведь, не смотря на то, что революция — это разрушение, это также и здание. Это невозможно отрицать. Сначала — проект. Потом — проработка. Но даже на то, чтобы создать проект, нужны большие средства. Но это пришло мне в голову не сейчас. Взломать счета возможно. Нужно лишь знать то, что ты делаешь. В конце концов, нужно знать, что ты прав, а отобранные деньги — это то лишнее, чем перекормлено обманутое поколение.

— Это идея, — согласился Петр.

Глаза Club загорелись. Она любила необычные явления. И хоть моя область казалась непонятной даже самым отъявленным умникам, было понятно, что после моего ухода она будет еще долго размышлять. Вспоминать меня перед сном. Придумывать какие-нибудь ситуации. Представлять себе мои мозги, к которым подключили монитор, чтобы видеть, что я там, кто я там. Может быть, там будет видна накипь и ракушки, а также выросшие на душе прыщи.

— Мальчики, вас посадят нафиг, — заключила она тут же.

— А мы еще ничего и не сделали, — сказал Петр, — рано еще нас сажать.

— Н-да, — сказал я, — совсем ничего. Ни одной слабой попытки. Я представляю себе, когда вы все завяжетесь по уши, и бояться чего-либо уже поздно будет. Когда надо будет бежать…. Это тогда совсем другой разговор будет.

— Думаешь, я испугаюсь? — спросил Петр.

— Я ничего не говорю и не думаю. Че Гевара тоже был окружен толпой, пока был успешен. А конец его был более, чем печален. Если человек хочет революции, он должен быть к этому готов. Хотя бы не так круто. Не так полярно. Но кинуть его могут легко — как правило, всем окружающим нафиг ничего не надо. Они просто ослеплены. В одной команде не может быть много настоящих концептуалистов.

— А я и не буду бороться, — сказала Club.

— Конечно, — согласился я, — но главное ведь не победить, а бороться. Разве не с чем бороться? В нашей стране всегда было место идиотизму. Дураки, дороги, все такое.

— Это классика, — заметила Club.

— Да. Но, насколько я знаю, в приезд президента вдоль всего пути его следования по квартирам ходили агенты и предупреждали, что стрелять будут в любого, кто высунется из окна. Как вам это нравится?

— Я немало об этом говорил, — проговорил Петр.

— Хуже всего, что есть Московия, а есть весь остальной мир, и, сколько ты об этом не говори, ничего не изменится. Считается, что, если человек говорит о плохом, значит ему плохо, и он — слабак. Нет денег — лох. Наш человек постоянно находится в состоянии между рабом и господином, но никто не станет обращать на это внимание. Нужно бороться за бабло, или бороться за его удержание. Одни должны жить очень богато, другие — как придется.

— Наш народ можно трахать до бесконечности.

— Это — взаимотрахалово.

— Да, это более точно звучит.

— Более убедительно.

— Об этом и правда никто не говорит, — сказала Club, — цены растут. Говорят, что коммуналка подорожала на десять процентов, хотя — она подорожала на двести процентов, и все готовы это жрать хотя бы потому, что есть дешевое пиво, есть новые модели телефонов и DVD-проигрывателей.

— Это очень верно, — сказал я, — клан избранных доит всю остальную страну.

— Однако, — сказал Петр, — избранностью здесь не пахнет. Я ничего не имею против сегодняшнего президента, он хотя бы образован и интеллигентен. Но, в общем. Но вообще… Кланы воюют за то, кто будет нас ебать. И больше ничего. Тот, кто сильнее, тот, у кого более сильные и образованные слуги. Весь телевизор заполнен именно этим. Проблемы. Русский человек заполнен этим по уши. Он думает, что существует политика, большая политика, и все такое, магическое и сложное. А это — дележ. А товар — это все мы, наши руки и ноги. Наши мозги. Это вся суть нашей цивилизации. Они весь остальной народ считают скотом. Возможно, что это — правильно. Предположим, что так и было придумано первоначально. В этом контексте наши действия более, чем альтернативны.

— Может быть, — ответил я, — откуда мы знаем. Но за границей человека так просто не отъебешь. Я, например, хочу тачку с зарплаты. Пожалуйста. Мой начальник хочет большего — придется ему потерпеть. Спиздить не так-то уж просто. Такова система. А здесь если кто-то чуть чуть поднимается, он тут же себе во все дыры начинает бабло рассовывать. Нет бы поделиться. А потом — во власть. Вот и вся схема. И дело вовсе не в бедности страны. Дело в самих людях. Доллар не растет — цены растут. Работают ведь только дураки. Умные мутят. Наш народ потомок тех, кто гноили друг друга в тюрьмах. Что можно желать? Над нами весь мир смеется.

— Значит, выпьем за революцию, — сказал Петр.

— За революцию! — поддержала Лена Club.

Потом мы смотрели фотографии. Петр придумывал фестивали и всячески панковал, а вся толпа в этом участвовала. Он был двигателем. В какой-то момент времени этот мотор начал самосовершенствоваться, но результатов пока не было.

Возможно, что именно я выступал теперь в качестве проверяющего.

— Когда-нибудь мы победим, — сказала Club.

— И мы все куда-нибудь поедем, — проговорил Петр.

— Да, — согласился я, — в самом конце всегда есть, куда поехать.

— Да. За это и выпьем.

— У революции нет смерти.

— Хочешь сказать, что все революционеры — бессмертны?

— Да. Как же еще?

— Здорово. Я согласен. Это так.

— Это так.

— Свергнем существующий режим.

— Вы себе не представляете, сколько еще впереди!

— Да, впереди немало.

— Немало.

— Мальчики, я вас люблю.

— Надо купить еще вина!

— Вина!

— Вина!

— Выиграем и уедем!

— Именно так и сделаем, — сказал я, — сбежим подальше.