Пархатого могила исправит, или как я был антисемитом

ЛОЕК, ЛЕА, ПУРИМШПИЛЬ

Не знаю, кого осенило создать Ленинградское общество по изучению еврейской культуры (ЛОЕК). Я эту идею получил готовенькой от Эрлиха и (или) Городецкого. Ленинградский еврейский альманах (ЛЕА) тоже был затеян ими. Зря Дима Северюхин пишет в своих воспоминаниях, что я «начал издавать Ленинградский еврейский альманах». Ни то, ни другое предприятие меня по-настоящему не интересовало. Опасаюсь, что для некоторых других отказников, в том числе и для некоторых вождей, общество и альманах тоже были всего лишь новыми инструментами борьбы за выезд. Только Михаил Бейзер и Григорий Вассерман не шутя интересовались еврейской культурой, жили ею. После выезда первый стал в Израиле университетским историком еврейства, второй — раввином.

ЛОЕК возник летом 1982 года, ЛЕА — осенью того же года. Я оказался в числе членов-учредителей общества (то есть, собственно, поставил свою подпись под документом; не все на это решались). Что до альманаха, то нужен был человек с писательскими навыками, редактор. Меня просили помочь; я с готовностью согласился. На деле работа сводилась к полной переписке каждой статьи (не исключая переводных). Еще вернее будет сказать, что устную культуру приходилось переводить в письменную. Там, в полуподвальной русской литературе, откуда я пришел, было даже слишком много евреев, умевших писать; вспомним статистику антологии Острова; здесь, среди борцов и деятелей, — ни одного. Николай Алексеевич Некрасов знал эту трудность:

Так говорили жиды.

Слог я исправил для ясности.

Перепечатывать на машинке тоже приходилось мне — и не одну-две статьи, а целые выпуски, правда, тонкие, страниц по сто каждый. При составлении выпусков мой голос был совещательным; решали Эрлих, Городецкий, Вассерман. Материалов остро не хватало, содержательно выпуски были бедны, зато расходились так, как другим журналам ленинградского самиздата и не снилось: более чем в ста экземплярах. В сентябре 1982 года вышел ЛЕА-1 в моем исполнении (даже титульный лист я придумал). У меня там помещена статья Саул Черниховский и Владислав Ходасевич — о влиянии, которое еврейский поэт оказал на русского. Неподписанная вступительная заметка Кто мы? тоже написана мною. Самый интересный материал выпуска — статья Бейзера о евреях старого Петербурга. Бейзер, собственно говоря, путеводитель составлял и сам водил экскурсии по еврейским местам города (чему власть всячески препятствовала).

ЛЕА-2 был подготовлен Васссерманом и его кругом. Статья Вассермана Еврейский взгляд на мир ошеломила меня — нет-нет, не силой и глубиной, как его лекции, а своей стилистической беспомощностью. Умный, неотразимо обаятельный в жизни, он писал деревянным языком и явно не понимал этого.

Над третьим выпуском опять работал я. В качестве эпиграфа я поставил: Etiam in tenebris, даже во мраке. Зачем еврейской культуре латинский эпиграф?

В ЛЕА-3 я включил стихотворение ивритского поэта Ицхака Каценельсона в переводе Ходасевича и статью Немного статистики за подписью Г. Р-н (один из псевдонимов Ходасевича). Эта статья — составленный мною реферат по основательной работе Валерия Скобло, которая, насколько я вижу, и по сей день любопытна. Опираясь только на советские источники, Скобло сопоставляет роль различных советских народов в научно-культурной жизни страны. Сколько студентов, дипломированных специалистов, аспирантов, научных работников, кандидатов и докторов наук дали — в относительном исчислении — русские, армяне, евреи, татары? Показателем выбрано отношение процента (скажем) студентов-белорусов к общему проценту белорусов в населении СССР. Ясно, что если белорусы (эстонцы, киргизы) дают число студентов (кандидатов наук, и т.п.), пропорциональное своей численности в семье советских народов, то этот показатель равен единице. У русских он, действительно, близок к единице; обычно чуть выше единицы; у украинцев — чуть ниже единицы. Русские во всех группах уверенно идут на четвертом месте (иногда поднимаясь до бронзы); украинцы — на пятом. Кто на первом, и не спрашивайте; это понятно. А вот кто на втором и третьем? Грузины, потом армяне. Обычно в таком порядке. Изредка грузины уступают серебро армянам, армяне же свою бронзу — русским, но в основном порядок марафонцев неизменен. Второе наблюдение: разрыв между лидерами возрастает по мере приближения к финишу. И как возрастает? Dramatically. Берем студентов в 1962 году; евреи — 2,6; грузины — 1,5; армяне — 1,1. Теперь возьмем аспирантов в 1970: евреи — 5,6; армяне — 1,7; грузины — 1,4. Идем дальше; вот цифры по дипломированным специалистам: евреи — 8,5; грузины — 1,8; армяне 1,4. Лидер всё дальше отрывается от основной группы. Когда доходит до докторов наук, картина возникает следующая: Евреи — 22,00; грузины — 2,97; армяне — 2,45… Что тут скажешь? «Идеал их — телец золотой», как подметил тот же Некрасов, вот и лезут в науку.

Еще в ЛЕА-3 вошли мои стихи — и мой пуримшпиль под псевдонимом Михаил Идельсон. Написать пуримшпиль меня буквально заставил Леонид Кельберт. Режиссер по профессии, он завел домашний еврейский театр, который, естественно, разгоняли, но который всё-таки как-то существовал — на голом энтузиазме, без профессиональных актеров и декораций. По правде говоря, театр был жалкий. Вот для него-то мне и нужно было написать сценарий. Я сказал Кельберту, что не успеваю к Пуриму; сроки уж больно сжатые. азговор происходил на Уткиной Даче, в моей котельной при слиянии рек Охты и Оккервиля, 29 января 1983 года. Кельберт возразил:

— Сжатые сроки — хорошие сроки.

Я пообещал постараться. Легенду я уже знал, а тональность долго не мог выбрать — пока не сообразил, что по жанру это, собственно, балаган. Тут стало легче. Получилась в итоге небольшая пьеска в семи сценах, в стихах и прозе, полная каламбуров, рискованных намеков и прямых выпадов. Древность и современность в ней совмещаются.

Великое братство провинций свободных

Навеки сплотила великая Персь.

И столько в нем счастья и воли народных,

Что дыбом у перса становится шерсть.

Это, между прочим, было прямое святотатство, глумление. Но ведь и то сказать: первая строфа советского гимна сама просится на пародию, так она анекдотична. Это и тогда было ясно. А сейчас, вглядываясь, изумляемся еще больше: в ней нет ни единого слова правды. Это ведь исхитриться надо! Михалков — гений всех времен и народов.

В самом деле: братство; нерушимый; республик; свободных; навеки; волей народной — всё перечисленное прямая ложь, которую и опровергать незачем. Но и остальное — ложь. Русь ли сплотила союз? Ничуть. Русь существовала три века, а потом расползлась по швам; союз (если признать его союзом) сплотила другая страна, две других страны: сперва Московия, затем ее преемница, Российская империя. Связь между Русью и Московией — ура-патриотическая натяжка. Московия больше обязана Орде, чем Киеву. Была ли Русь великой? Не более чем хазарский каганат; там три века, тут три века. Военные подвиги, а потом пшик. Даже каганат больше сделал: подарил Византии еще семь веков жизни; создал условия для возникновения Руси; не пустил мусульманство в Европу. Если читать историю открытыми глазами, увидим, что единственной силой, едва не сокрушившей Византию, были арабы. Прочие — почти не в счет. В Константинополе гораздо большее беспокойство вызывали персы, тюрки, болгары, даже авары, и со всеми с ними Византия преспокойно справилась, а русских едва заметила. (Попутно еще и то вскроется, что Святослав — на деле Свендислейв.) Был ли Советский Союз могучим? Афганская война — поражение почище Японской войны. Вторую мировую войну СССР никогда бы не выиграл в одиночку, хотя воевал против карликовой, сравнительно с ним, страны. Да и не разваливаются могучие державы в одночасье. Был ли Советский Союз единым? 1990 год положил это единство на весы истории. Был ли он хоть советским-то? И спрашивать смешно. Он был партийным. Советы ничего не значили. Может, хоть «да здравствует» правда? Вот разве только это. Здравия желают и смертельно больным. Злосчастный союз был болен от рождения. В сталинские времена — саркома ГУЛАГа, миллионы рабов. Чудовищная война, выигранная большой кровью, за счет того, что своих не щадили (на 6 миллионов погибших немцев — 27 миллионов погибших советских граждан). После смерти Сталина — лживая идеология, дряхлевшая не по дням, а по часам. С 1970-х — массовое бегство. Одна советская поэтесса сказала про евреев: «крысы бегут с тонущего корабля». Крысы там или нет, это второй вопрос, а что корабль тонул — всем было ясно. Верхи не могли, низы не хотели. В 1991-м колосс на глиняных ногах рухнул от дуновения ветерка. Вот вам и «Да здравствует»… Изумимся еще раз: четыре строки четырехстопного амфибрахия, размера тяжеловесного, государственного (поэты к нему редко обращались), четыре рифмованные строки, и всё — ложь. Правдой остается только восклицательный знак. Восклицать в Москве умели. Но крик — еще не слово.

Есть в пуримшпиле и глумление над гражданским гимном:

Широка страна моя смурная.

Много в ней шалманов и аптек.

Я другой такой страны не знаю,

Где так редок трезвый человек.

Молва доносила, что Губерман сел за что-то очень похожее: «В объятьях пьянства и режима лежит Россия недвижимо», а высмеял он эту задушевную песню куда лучше меня — одной фразой: «За столом никто у нас не Лифшиц». Не знаю, мог ли я сесть; в ту пору не думал об этом. Начав, увлекся и чепуху свою дописал. Есть там портрет бровастого Брежнева; есть газета Шушанская правда; действительная служба в царском гареме — не только обязанность, но и почетное право каждой гражданки Персии; свобода — осознанная необходимость отъезда; семь бед — один отъезд; весь набор моих каламбуров, с тех пор частично ставших народными. Досталось и диссиде, заговорщики появляются с плакатом: «К новым свержениям!» и с песней:

Тиран перед своим покоем

Зарезан будет, а затем

Мы наш, мы новый мир построим!

Кто был ничем, тот станет всем!

Рассеяв заговор, Мордехай ворчит: «Коза Деррида и сорок разбойников!»… Тут не возможно удержаться от примечания. Какие муки доставляло имя Мордехай человеку, проникнутому русской культурой! Ведь тут морда присутствует! Можно сколько угодно говорить себе, что это — вовсе и не еврейское даже имя, оно от вавилонского Мардука происходит, бог у них там был верховный с таким именем, а всё равно… Вспомним: целый пласт устной культуры, пресловутых анекдотов, построен на фонетическом родстве слов морда и мордва. Среди них — и такой, не иначе как евреями сочиненный: русские патриоты хотят переселить все евреев в мордовскую автономную республику, но не решаются по чисто лингвистической трудности; не знают, как назвать эту республику: жидо-мордовская или мордо-жидовская… А еще обнаружилось в эти годы ошеломляющее женское имя Батя, означающее, в сущности, доченька, но видишь батьку Махно — и душа не принимает… Ужас! Что за язык!

Амман в пуримшпиле поет:

Мой помысел чист и светел:

Отдай, брат, и не греши.

Я с детства себе наметил

Высокие грабежи.

Мог ли я думать, что доживу до эпохи, когда этот каламбур (высокие грабежы) разъяснять будет нужно? В те давние времена пояснения он не требовал — прямо вызывал хохот. В советское время была такая формула: «высокие рубежи» — термин планового хозяйства.

Амман и перед царем красноречив:

Знай, отец, что иудей —

Кровопийца и злодей.

Он — не пахарь и не сеятель,

Он — научный иудеятель!

Населили города

И плодятся без стыда!

Все искусства, все науки

Угодили в эти руки.

Персу — сеять и пахать,

Юду — мыслить и порхать?!

Над крестьянской хатой

Отпорхал пархатый!

… Все они головорезы,

И в штанах у них — обрезы.

Есть и слезливая патетика, куда деваться. Ахашверош хочет наградить Эстер — тут-то царица ему и открывается:

Мой господин, из всех твоих даров

Искала я лишь милостивых слов.

Но черные теперь настали дни.

Царь! Жизнь своей Эсфири сохрани!

Еврейка я! Несчастный мой народ

Погрома лютого сегодня ждет,

Но и под сенью царского венца

Его судьбу делю я до конца —

И в намечаемой резне, клянусь,

От общей участи не уклонюсь.

По крайней мере один раз спектакль, хоть и с купюрами, был поставлен: 26 февраля 1983 года, у Наташи Рощиной, на проспекте Суслова д. 17 корпус 1 кв. 117. Пришел и автор с женой и дочерью, а их не пускают: воронок перед парадной, кордон в подъезде и перед квартирой. Говорят: идите домой по добру по здорову. Мы вышли; уже к метро, было, направились, но на всякий случай обошли дом с другой стороны — и не зря: видим, люди в окно влезают, квартира-то на первом этаже была. На наших глазах влезли Маша Кельберт и ее дочка Лиза Вассерман, ровесница и приятельница нашей Лизы. Мы решили подождать; Таня бы в окно не влезла; подождали — и произошло чудо: к восьми часам кордон был снят, в квартиру мы вошли беспрепятственно.

В ЛЕА-4, вышедшем уже без меня, тоже есть мой вклад: статья О стихах Владимира Лифшица.

В 1988 году, в Иерусалиме, первые восемь выпусков ЛЕА вышли типографским способом — в томах 26 и 27 Еврейского самиздата, под моей редакцией. Пуримшпиль включен туда не в последней версии, а в той, в которой вошел в ЛЕА-3. Я хотел остаться верен исторической правде.