Парик моего отца

ТАК ДЕРЖАТЬ

Короче: третья камера по-прежнему вверх тормашками, а мы ШЕВЕЛИМСЯ-НЕ-ЗЕВАЕМ. Согласно полученным указаниям.

До начала пятнадцать секунд.

Даешь запасной план. Начинает четвертая — общий сверху, затем третья — общий. Извините, оговорилась.

Вторая — общий. Вторая — общий. Проверь ее.

Проверьте. Проверьте.

Первая — средний Дамьена, четвертая — аплодисменты.

Говорит Первая. Только что встал с ног на голову. Фрэнк.

Сама вижу. Сама вижу. Запасной план номер два. Общий сверху — четвертой. Вторая — общий и тут же панорамируй на Дамьена, наездом — средний. Действуй по своему усмотрению, Мик. Проверил?

Проверяю. Проверяю.

Десять секунд до заставки. Студия два — пресс-службе. Ориентир — документалка о плетении корзин.

Две камеры сдохли. Оживите хоть одну, и мы выдюжим.

Эй, Фрэнк!

Да, вижу. Вижу. Вторая тоже кверху лапками. Эфир под нами рвется.

Семь секунд. Шесть. Включаю оба вэтээра.

Мы падаем, падаем!

Пошли вэтээры. На первом — заставка, на втором — корзины.

Пожалуйста, проверьте, не покосился ли штатив. Стоп, не надо. Можно ведь перевернуть исходящий сигнал! Только исходящий. ИСХОДЯЩИЙ ПЕРЕВЕРНИТЕ! Вот. Три камеры есть. Поехали.

Идет вэтээр!

Дуйте! С заставки — третья общий, вторая — жирного паршивца. Извиняюсь. Первая, ты берешь аплодисменты и общие, потом наездами — парней во время игры.

Двадцать секунд до прямого эфира.

Вторая — наезд на Дамьена, общий — Дамьен-плюс-игра. Третья — наездами парней по одному и по двое. Я знаю, что у вас они вверх ногами, но на выходе все в ажуре.

Четвертая перевернулась. Десять секунд до прямого.

Вижу. Возврат к сценарию. Нам везет. Вернулись к сценарию.

Пять секунд до прямого эфира.

Начинаем на счет «четыре». Вернулись к сценарию.

Три.

Два.

Один.

Грэмс, валяйте. Перебивка.

Ноль.

Четыре.

ЛЕДИ И ДЖЕНТЛЬМЕНЫ

Всем ни пуха.

ЭТО РУЛЕТКА ЛЮБВИ!

Овация-овация-овация. Вторая наезжает. Дамьен, текст! Вторая отключается.

Дома мать усаживается исполнить свой долг — сделать вид, что смотрит «Рулетку Любви». Отец, как всегда, дремлет в кресле. Во время рекламы вздрагивает, как от кошмаров. Когда начинает звучать музыка «Рулетки», он просыпается. Удивленно пялится на экран. И говорит:

— Где корзины.

— Это программа Грайн, — говорит мать. — Давай посмотрим.

— Где корзины, — говорит отец. Ему не по себе.

— Нет корзин, — говорит мать.

— Корзины! — вопит он.

— Это телевизор, — говорит она. — Они тебе приснились.

Когда на экране появляется Дамьен, отец хватается за голову с воплем:

— Корзавцы!

— Корзины или мерзавцы. Решай сам, — говорит мать.

— Я знаю, что говорю, — отвечает он.

Она ему верит.

— Вверх ногами, — говорит он.

Операторы парят над штативами. Шеи у них затекли. Держать кадр им трудно — так и подмывает ловить в объектив ноги вместо лиц. Сперва операторы то и дело высовываются из-за камер, сверяясь с реальностью. Потом плюют на реальность — так легче.

На всех мониторах режиссерской галереи — картинка вверх тормашками. И только на передатчик идет нормальная. Джо отказывается смотреть. Она глядит лишь в сценарий, на секундомер, на людей на экране — и выполняет свои профессиональные обязанности. У Фрэнка такое лицо, точно он видит сон. Причем не самый худший.

— Это новая игра для самых крутых, для лучших — последнее шоу сезона. Из пяти участников лишь трое дойдут до второго раунда. Но как они уйдут домой? С пустыми руками? Или покатятся, как сыр в масле? Смотря сколько они выложат на стол ради женщины своей мечты, когда пробьет час… ну-ка, скажем вместе, скажем дружно… ПОДКРЕПИТЬ СЛОВА ДЕНЬГАМИ! Спасибо. Итак, дама решает, а парень, которому она достанется, заимеет половину денег на столе — и волшебную заначку в своем заднем кармане!

Так давайте ж посмотрим на упадную леди, которая выберет себе везунчика. Ш-ш-ш! Идет… Самая красивая женщина Дублина-14 — я вам похихикаю! — не-е, без шуток, такую милую симпампусечку не каждый день встретишь. Позвольте представить вам Эдель из Рэтфарнхэма!!!

Словом, передача удалась. Было зафиксировано необычно большое количество технических проблем, но общего объяснения им найти не удалось. Наблюдались следующие дефекты изображения:

Семнадцать человек позвонили сообщить, что у Дамьена расстегнута ширинка — признаюсь, я лично даже не заметила. Моя мать сочла закадровый хохот удачной находкой — и далеко не сразу сообразила, что он просто просачивается с другого канала. Хохот упорно раздавался в самые неподходящие моменты — так она и догадалась, что мы тут ни при чем.

Парни состязались. Эдди, Кевин, Шон, Джейк и Стивен, преодолевая грязь и канаты, бежали наперегонки к финишу, чтобы обрести букет цветов, купон на стиральную машину, ожерелье, комплект шелкового белья или змею. Со змеей вышла маленькая заварушка. В итоге она уползла в грязь и обвилась вокруг правой ноги Стивена. Воюя со змеей, он уронил в грязь цветы. Отдирать змею от его ноги пришлось Дамьену. Пять человек позвонило выразить свое «фэ» насчет змеи. Шестой заявил, что его имя Карл Второй и он отлично знает, что мы в нашем Дублине-4 замышляем в сговоре с жидами и черномазыми.

Позднее по телестанции разнеслась весть, что Люб-Вагонетку видели в обнимку с министром здравоохранения и соцобеспечения — но вскоре выяснилось, что он министр чего-то еще. Это случилось после того, как он случайно забрел к нам в студию.

— Кто это? — спросил Фрэнк.

— Похоже, политик, — ответила Джо.

— Давай аплодисменты. Конец первой сцены. Передохнем, — сказал Фрэнк. — Пожалуйста, уберите политика из студии.

Кроме того, Люб-Вагонетку засекли плачущей на автостоянке, хохочущей в гостевой, пьяной в декорационной, читающей всем нотации на Главном Пульте. Если верить молве, она лизала ухо звукорежу, строила глазки оператору, перемонтировала монтажера и таскала на горбу некоего рабочего сцены. Но по моим личным наблюдениям, она весь вечер перешептывалась с Маркусом — хотела, чтобы он смеялся ее шуткам.

Эдель пересиживала состязания в «Шкатулке Любви» с наушниками на голове — слушала «Лучшие хиты «Юсс»». В доме моих родителей отец подпевал ее кассете.

Крыши у «Шкатулки Любви» нет. Подняв глаза, Эдель увидела, что на галерее стоит женщина и смотрит вниз. Это была я. Мы помахали друг другу.

В «Урагане удачи» парни ждали, пока ветряная машина и люк осыплют их двадцатифунтовыми бумажками. Эдди поймал двадцать шесть штук, Кевин — двадцать одну, Шон — семь, Джейк — семнадцать, а Стивен — одну.

— Отлично, — сказал Дамьен. — Переходим к «Подкреплению слов деньгами», и помните, ребята: парень, которого выберет девушка, получает вдобавок половину денег на столе. Ну как, рискнете? Или отложите немножко в задний карман — она в жизни не узнает.

СТИВЕН положил на стол одну сломанную лилию и единственную сиротливую двадцатку, которую сумел ухватить. «О-О-О-О-О!» — взвыла публика. Затем он вывернул свой задний карман и извлек 57 фунтов 75 пенсов пятерками, десятками и мелкой монетой. И положил на стол. Публика буквально ОСАТАНЕЛА. Полагаю, он все эти месяцы таскал у меня деньги, если не спер их у кого-нибудь другого.

— А теперь, — сказал Дамьен, — если ваши сердца еще не растаяли от умиления, доставайте ваши Перья Любви и помните: требуется стихотворение из двух строчек, посвященное Эдель и о ЛЮБВИ, а пока вы будете творить, сделаем рекламную паузу.

Были показаны следующие рекламные ролики:

Реклама карандаша от пота. Место действия — джунгли.

Реклама автомобиля. Место действия — пустыня.

Реклама сливочного масла. Место действия — жилище многочисленного семейства.

Реклама туалетной бумаги. Место действия — жилище многочисленного семейства.

Реклама шоколада. Показали шоколад.

Ни в одном ролике не было путаницы. Автомобиль рекламировали не в семейном доме и без упоминаний о сливочном масле. В джунглях не было туалетной бумаги, а в автомобиле — карандашей от пота. В рекламе туалетной бумаги не было шоколада. Шоколад сидел себе в шоколадном ролике, а к семейству не совался. Пустыня была прекрасна. У меня отлегло от сердца. Дома отец поднялся в туалет и довольно долго не возвращался вниз.

Были созданы следующие Люботворения:

ЭДДИ

(змея + 360 ф.):

КЕВИН

(белье + 420 ф.):

ШОН

(ожерелье + 140 ф.)

ДЖЕЙК

(стиральная машина + 140 ф.)

СТИВЕН

(лилия + 77 ф. 75 п.)

Я тебя никому не отдам.

— И все? — спрашивает Дамьен.

— Все, — отвечает Стивен. Ну погоди у меня, котяра драный. Мальчиков отсылают за ширму.

Эдель выходит из «Шкатулки Любви». Наушники она сняла. Слегка щурится на свету. Благодаря внезапной вспышке видит свое изображение на мониторе — и улыбается. Смотрит на стол. Мне ясно — что ей по-настоящему хочется, так это стиральную машину, но также мне ясно, что она ее не выберет. Она берет в руки «шелковое белье + 450 ф». Затем берет змею — для смеха, а может, и из-за денег. Теперь надо изобразить простосердечие. Она колеблется между ожерельем и цветком, затем берет цветок — это рискованнее.

— Превосходно, — говорит Дамьен, а змея меж тем тихонько уползает, но немедленно попадает в объектив третьей камеры, неостановимо соскальзывающий к полу. И все визжат.

Новая связка роликов: реклама сливочного масла с показом сливочного масла, реклама автомобиля (место действия — высоко в воздухе), реклама фонда помощи голодающим (место действия — пустыня), и реклама шоколада (место действия — жилище многочисленного семейства, превращающееся в джунгли, когда папаша проваливается в книжный шкаф).

После паузы Дамьен представляет публике счастливую пару прошлой недели. Парочка, держась за руки, сидит на диване. Они слушают, что наговорили друг о дружке в интервью, и смеются. — Мудак! — кричит мой отец. — А ну, вылазь из бассейна! — кричит он. В общем, сами понимаете.

Просматривая интервью, Маркус испытывает некое смутное ощущение, которое тут же забывает. «Блестяще» — говорит Люб-Вагонетка. Он смотрит на нее и никак не может сообразить, о чем это она.

— О чем это ты? — спрашивает он.

— Лучший выпуск сезона. Приз за пошлый секс и беспомощное сердце.

Ткнув в телевизор палкой, мой отец переключается на политические дебаты в соседней студии, где обсуждаются вопросы абортов или искусственного оплодотворения или оплодотворения в пробирке или презервативов или использования зародышей в производстве косметики или матерей в коме или детоубийств, как оно водится на «Четвертом канале» — между тем, немало огорчив министра, который приходит к выводу, что судьба на него ополчилась, появляется змея.

— Змея, — говорит министр. Ведущий, не моргнув глазом, бросается в атаку.

— Змея? Изгнать, как святой Патрик изгнал с нашего острова змей? Вы это хотели сказать, министр?

Потом ведущий заявляет, что даже не заметил тварь под столом. Говорит, что живой телеэфир воздействует на пульс человека почище, чем боевые действия, а у него в активе четыреста семьдесят пять эфиров. Говорит, что сам удивляется, что живой. Мы наливаем ему полный бокал виски и отпускаем шуточки насчет пурпурных сердец[20].

Мой отец, переключившись обратно, успевает к концу передачи.

— Все не так, — говорит он. — Кверху ногами.

Отходит в угол комнаты и встает на голову. Перечень имен, с помощью которых мать пытается вернуть его в нормальную позу: «Милый», «Дорогой», опять «Милый» и «Любимый». Также она произносит его личное, данное при крещении имя, которого никто из нас давно уже не слыхал.

— Помнишь меня? — говорит он. — Помнишь меня таким?

— Ну хватит, хватит, любимый, — говорит она, но он продолжает стоять на голове.

Эдель задает каждому из троих по вопросу.

Эдель — Шону: Если бы мы оказались наедине в саду, стал бы ты змеей в траве?

Шон — Эдель: Я упал бы яблоком тебе на голову. Ты бы прозрела и сама сняла с себя фиговый лист.

Эдель — Кевину: Кружева и атлас — это прекрасно, но что ты наденешь на самое главное свидание?

Кевин — Эдель: Душу нараспашку.

Эдель — Стивену: Спасибо за цветок.

Стивен — Эдель: Он твой.

Эдель: Он немножко помялся.

Стивен: Но он твой. Потому что телевидение не пахнет.

В Темплеоге взорвался передатчик. Но мачты ретранслятора выдержали. Они подхватили сигнал и перебросили его дальше. Хотя из Кипьюра сообщили о снегопаде, на горе Лейнстер видели всполохи света, а в окрестностях Трех Камней овцы посходили с ума. Сигнал двигался так, как ему хотелось: мчался, как проходит «сейчас», полз, как тянется «нынче». Пролетел пулей по прямой к Кайрн-Хиллу, Траскмору и Майре; змеей вполз на верхушку и разлетелся брызгами по всей бескрайней голубизне. Эчилл и Килкевра, гора Гэбриэл и холм Холиуэлл поймали его, погладили по головке и перекинули дальше. Это повторялось пятьдесят раз в секунду, методом альтернативной развертки (когда две половинки картинки сцепляются воедино так, что и шва не найдешь). Телевизоры в Кильтеме и Гауре, в Ньюри и Инче засияли красным, зеленым и синим огнем — совсем как камеры, один-в-один. Дело в том, что сигнал кувыркался над реками и кладбищами, коровниками и ларьками с жареной картошкой, над детьми, играющими в салки дотемна, и стариками, уже не помнящими, на каком они свете. Он потек струйкой над морем, в западном направлении — от Малин-Хед на Слайн-Хед, от Слайн-Хед к Валеншии, над спящими рыбами и призрачными сетями, неустанно ловящими волны. Беззвучно он нырнул в гостиную в Гранарде, где одна женщина купала ребенка, на некую террасу в Каригахолте, где один мужчина бросил немытую посуду под дождем, в холл в Эйбилейксе, где пока не приспело время пить. И повсюду он приносил неуловимый, густой запах лилий.

— Ты мне сердце разбил, — говорит мать.

— Прости, — говорит он, болтая ногами в воздухе.

— Столько лет.

— Выключи его, наконец, — говорит он, меж тем как по экрану плывут титры. Мать идет к телевизору. Когда она оборачивается, отец вновь стоит на ногах, лысый, как коленка. Парик — мохнатая миска — лежит на ковре вверх тормашками. Отец стоит рядом со своим гнездышком, лысый, как яйцо. Лысая правда.

В гостевой Люб-Вагонетка говорит: «Классная программа, ребятки», ибо, по ее убеждению, благодарность начальства — лучшее украшение финальных титров. Входит сладкая парочка — Эдель с Кевином. Кевин напялил на голову белье. Министр пьян. С одного взгляда на Люб-Вагонетку душа умиротворяется. Мы незаметно линяем и перетекаем в офис.

Маркус и Фрэнк сливаются в объятиях и, морщась от натуги, начинают танцевать. Кто из них танцует за мужчину? Никто. Маркус прижимает свой тяжелый лоб к впадине на ключице Фрэнка.

— Финиш! — объявляет Фрэнк.

— Последняя передача, — говорит Маркус, когда они протискиваются мимо измученной Джо, сидящий за своим столом. Маркус разворачивает ее кресло, а Фрэнк цепляется за ее волосы, которые закручиваются по часовой стрелке, когда Фрэнк приподнимает Джо.

— Леди и джентльмены, — говорит Фрэнк, — дарю вам Джо, — и начинает кружиться с ней на руках.

— Только не я, — говорю я, когда Маркус протягивает мне руку, как настоящий жеребчик из фламенко.

— Нет, только ты! — орет Фрэнк. — Выноси своих мертвецов! — и его рука хватает воротник моей блузки, тянет меня танцевать.

— И начни сначала! — подхватывает Джо.

— И начни сначала, — говорю я. Кто-то спихнул с телефона трубку, и на всю комнату вкрадчиво пищит гудок.

Я смываюсь поискать Стивена. Иду по мертвой телестанции, обхожу коридоры, где под полом все еще грезят и бормочут многомильные кабели; спускаюсь на грузовом лифте в декорационную, миную незапертые стойла, где спящими лошадьми стоят камеры. Ночную телестанцию я никогда не разлюблю. Слепые мониторы, глухие микрофоны, софиты с распростертыми черными крыльями, угнездившиеся под своими опорами. Кабинеты полны улик, объясняющих причины конца света — в них царит древний и сиюминутный беспорядок. А Стивена нет.

Дома комнаты пусты и белы. Спальня наверху утопает в перьях, которые выглядят очень даже материальными. Таким перьям положено пахнуть куриным пометом и иметь на кончиках присохшие обрывки кожи. Я обхожу комнату — перья на моем пути взлетают и вновь опадают. Одно, воспаряя в вихре сквозняка, щекочет мне лицо. В мой нос, как в распахнутую дверь, врывается запах. Я чихаю.

Над кроватью трепещет паутина, свисающая на нитке сквозь дырку в потолке с самой крыши чердака. Я бы ее оборвала — да боюсь. Я думаю о том, как Стивен парил над кроватью. Я думаю о совокупляющихся ангелах — как они пикировали сверху с пылающими глазами и крыльями. Паутина покрыта пылью, как старая веревка — и я понимаю, что Стивен не вернется.

На столе его стопка списков, желтеющая прямо у меня на глазах.

Я рву списки и засыпаю, чувствуя, как расступается подо мной земля.