Патриот. Смута. Том 8

Глава 10

Начал накрапывать небольшой дождик.

Франсуа за спиной моей крякнул и явно выругался. Мои познания во французском были не настолько хороши, чтобы понять всю глубину произнесенной фразы. Но там было что-то весьма пикантное и точно ввело бы в краску большинство представительниц прекрасного пола.

— Инфант… — Начал было он.

— Все что угодно. — Оскалился Луи.

Он то думал, что берет меня в свою ловушку.

Я понимал своего француза, он волновался за меня. Все же глупо было сражаться с каким-то не очень-то славным с виду рыцарем. Кхм… Спаринговать на дуэли с дурнопахнущим, вывалянным в грязи иноземцем только потому что он бросил мне вызов. Это так любой упырь может прийти и попытать счастье.

Глядишь, у кого-то и получится.

Но, я отчетливо видел, что этот человек прилично страдал от последствий бурной ночи. Скорость и реакция его в бою будут заторможены. Его руки и ноги связаны некоторое время, и кровообращение сразу к нему не вернется. Не в полной мере, и это тоже даст мне преимущество.

К тому же как и все в этом времени и как сам Франсуа он уверен, что одолеет зазнавшегося варвара — глупого русского одной левой. Но, это основная их проблема. Они не знают, что на моей стороне мудрость и опыт десятков поколений.

А я могу получить с этого кое-что полезное.

— Все что угодно? Тогда ты, в случае моей победы переходишь в мое полное подчинение, как и твои люди. А еще пишешь письма своим французским собратьям, на службе Шуйского, с призывами сложить оружие.

— Я могу говорить только за себя. — Процедил Луи.

— То есть ты не полковник? — Я усмехнулся. — Ты бросаешь мне вызов и думаешь, что я готов пожертвовать всем, а сам хочешь жертвовать только собой. Смешно, Луи. Это не разговор, достойный виконта, рыцаря и славного человека.

Я знал, что злю его и это была часть плана. Вывести и без того страдающего от плена, уязвленной гордости и внутреннего физического состояния человека из себя еще больше. Взбесить.

— Наемники сражаются за деньги. — Произнес он. — А письма, я напишу их только… Только будут ли их читать?

— А ты напишешь их так, чтобы это случилось, Луи. Ты же понимаешь, что ты просишь.

— Ты рыцарь или нет. У тебя есть честь? Русский!

Максимально глупая попытка, но я вполне понимал его. Сейчас. Но не сам поступок.

На что он вообще надеялся, когда ехал сюда? Уверен, сейчас он проклинал размеры выпитого и свою же дурость. Пытался как-то сделать хорошую мину при плохой игре. Как это говорится в народе.

Получалось с трудом.

Думаю, он понимал, что ему нечего мне предложить. Давил только на понятие воинства чести, достоинства благородного человека, но невероятно проигрывал. Здесь его понимал я, Вильям и Франсуа, остальные были рады уже сейчас либо заставить работать, либо, в случае отказа приравнять к лазутчику и по законам военного времени заколоть.

— Я озвучил свои условия. Я готов скрестить с тобой клинки здесь и сейчас. Мы напоим тебя, чтобы ты не мучился жаждой. Я дам тебе какое-то время прийти в себя после пут и…

— Я готов биться! Сейчас! Даже так.

Господь, как же ты смешон, чертов француз.

— Клянись, что исполнишь то, что я просил. Письма и служба. Именем Девы Марии.

— Клянусь… — Он произнес слова клятвы.

Я кивнул, повернулся.

На меня смотрела несколько сотен пар глаз. Сотня Якова, пехота, что пришла достраивать рейдут, отряд охраны периметра, телохранители, француз, голландец.

Все они молчали.

Было тихо, настолько, что я слышал, как капли дождя падают на землю.

— Этот человек говорит, что он… — Я заговорил с ними, подходя к своей лошади. — Что он полковник армии Дмитрия Шуйского. Он считает, хоть и молчит об этом, что у русских нет чести, нет достоинства и все мы не умеем владеть саблей.

Я приметил, как Франсуа мотнул головой. Идея поединка ему не нравилась.

— Он пришел сюда, чтобы вызвать меня на бой, получил по морде, был связан и злится.

Толпа начала ворчать.

— Собратья мои. Думаю, ему надо преподать урок.

Те, кто знал меня давно начали понимать, к чему идет дело. Лицо Якова исказилось. Ему. Как и де Рекмонту не нравилось, что я буду рисковать собой в очередной раз.

Телохранители переглянулись. Но никто перечить не стал.

— Он говорит, что он лучший меч Франции. Равный, а может, и превосходящий нашего Франсуа де Рекмонта. — Я повернулся к нему. — Так это, друг мой. Подтверди слова этого иноземца.

— Да. — Коротко ответил он. Все же русский он уже вполне сносно понимал и говорил на нем простые фразы. — Он один из лучших мечей моей родины.

— Он вызвал меня на бой, и мы сразимся здесь и сейчас.

Войско мое загомонило.

Как можно, чтобы господарь, чтобы тот, кого они считают царем скрещивал клинки с каким-то… Да все они видели, что он чумаз, неопрятен и вообще не тянет на славного рыцаря без страха и упрека.

— Скажете, что он мне не ровня? Собратья. Я хочу показать этим многое. Мы можем бить немцев, это раз. Второе, неважно, как вы выглядите, будь то грязны, чумазы. Это не так важно, главное, что у вас в душе. Этот человек вложил в свою просьбу все. Все свои силы. И я не могу отказать ему. Но. — Я улыбнулся. — Если одолею его, он окажет мне, всем нам, нашему делу услугу.

— Господарь, дозволь мне! — Выкрикнул Богдан, слетел с коня, преклонил колено. — Я тренировался, когда было время. Я с момента нашего боя стал лучше.

— Богдан, я ценю это. — Взглянул на Франсуа, тот мотнул головой. Он один понимал насколько этот грязный француз опасен. И мой славный казак, к сожалению, еще не готов для серьезного поединка. — Но, он бросил вызов мне.

Чуть помолчал, продолжил:

— Франсуа, могу я попросить тебя дать этому французу свой меч? — Я специально назвал оружие более старым названием, делаю отсылку к благородным рыцарским временам.

— Если ты прикажешь, господарь, инфант, конечно.

— А если попрошу.

Он скривился. Выхватил молча оружие, протянул мне гардой вперед. Я передал его какому-то бойцу, что стоял рядом. Тот ошалело уставился на меня, на оружие. Замер.

Сам я вытащил свою саблю, крутанул ею разминаясь.

— Развяжите его и дайте клинок. Посмотрим, что может этот француз.

Толпа загалдела, все были сильно удивлены происходящему. Господарь, царь в их понимании, будет здесь и сейчас биться с каким-то… Полковником? Рисковать жизнью. Ради общей их цели? Видано ли такое.

Разведчики развязали руки французу, но оружие дать ему так никто и не пожелал. Боец, которому я передал клинок Франсуа стоял, мялся.

— Дай ему меч. — Проговорил я холодно.

Тот только после прямого приказа выполнил его.

Луи де Роуэн ощерился.

— Я не прошу пить. — Проговорил он холодно. — Это будет слишком быстро, а потом я умру. Эти варвары разорвут меня. Но… — Он смотрел на меня зло, во взгляде я чувствовал полное ощущение безнадежности. — Но я убью тебя, Игорь. Самозванец. И прославлю свой род!

Я не стал становиться в позицию, замер неловко, чуть вразвалку. Клинок выставил вперед неверно. Всем своим видом показывал, что я вполне обычный, привычный для него русский боец. Коих он, Луи де Роуэн, как мне думалось, за пребывание здесь на моей земле одолел не одного и, скорее всего, даже не десять.

Замер, ждал.

— Нападай. — Он облизнул сухие губы.

Позиция его была хорошая, он стал в стойку, как заправский фехтовальщик. Ведь он и являлся им, не зря Франсуа считал его равным себе. Только. Была очень большая разница состояний, в которых они бились со мной.

Рука Луи подрагивала, была неверной.

Он пытался концентрироваться, но мышцы слушались его не в полной мере и могли подвести. Реакция оказалась нарушена. Уверен — его мутило и голова раскалывалась. А еще — его переполняло чувство собственного достоинства, гордости, гордыни и стремление совершить нечто великое.

Уверен — он считал сейчас себя чуть ли не святым мучеником.

— Нападай! — Заорал он, повторив свой призыв.

Но я стоял, смотрел на него и улыбался.

Не выдержал, рванулся вперед, нанес удар. Но за миг до этого мои ноги двинулись, рука вошла в позицию и перед ним встал невероятно опытный противник, готовый отбиваться. Его прямой, незамысловатый, но хорошо нацеленный удар в корпус я отвел, сбил в сторону. Зашел ему сбоку, а сабля моя легонько полоснула по правому бедру, рассекая ткань и пуская кровь.

Он скривился от боли, отшатнулся, переступил, не понимая, что произошло.

Хлопнул глазами, дернулся, когда через миг осмыслил — он ранен. А я вновь стоял перед ним, неуклюже выставив вперед саблю, и позиция моих ног была неверной.

Лицо его искрила невероятно злобная ухмылка, и он вновь рванулся вперед. На этот раз атаковал более умело, рубанул сверху, целясь мне в левую щеку, в глаз. Пытался развить легкий секущий удар уколом. Интересная тактика, но я резко ушел вправо, пропуская его острие мимо плеча.

Он начал выходить из выпада, изгибаться. Но, форма не позволяла действовать быстро. Находясь сбоку, я легонько рассек ему одежду на груди. Самим кончиком клинка пустил кровь, отпрянул.

Луи отскочил. В глазах пылал яростный огонь.

А я вновь неуклюже замер.

Последовала третья атака. Здесь должен был быть уже финт и он планировался, но я на этапе замаха распознал действия, встретил защитой, парировал, отвел клинок, не дал ему развить хоть какой-то успех, сам провернул кисть, рубанул раз, другой. Заставил отшатнуться, перешел в атаку.

Жалеть его и играть хватит. Два пореза ускорят процесс выматывания противника. Он и так на грани, а эти удары просто взбесили его.

Луи отбивался, скрипя зубами, и я видел, как страх заменяет ярость в его глазах.

Сам не торопился, бил, наседал, отводил контратаки.

Да, он фехтовал хорошо, даже отлично. Наверное, с Франсуа они были на одном уровне, может быть, все же мой француз был более технически продвинут, а этот атаковал более выверено и напористо.

Только, именно это сейчас у него получалось все хуже.

Преимущество сводилось на нет физическим состоянием, злостью и ранами, которые я ему нанес.

Луи понял, что ему так долго не устоять. Поединок затягивался, ему невероятно хотелось пить, организму было плохо. Уверен, его тошнило. Руки слушались все хуже. Еще бы просидеть несколько часов связанным, да еще до этого перепить какого-то пойла так, что смердело от него как от бомжа из подворотни в девяностые.

Понимая, что силы покидают его, он рванулся вперед. Подставился, пытаясь нанести удар. Я отвел саблю. Пропустил его вперед, сделал подножку, и француз вскинул руки, теряя равновесие. Я полоснул его по спине. Встал сзади. Добивать не стал.

— Ну что, виконт Луи де Роуэн? Ты удовлетворен? — Усмехнулся я.

Он развернулся, тяжело дышал. Одежда покрылась кровью, ему сложно было удерживать равновесие, а я даже еще и не начинал.

— Кто ты?

Я был рад, что Франсуа при всем честном народе, смотрящем на наш поединок, не произнес громогласно имя дьявола в суе. Люди бы не поняли.

— Игорь Васильевич Данилов, к твоим услугам. — Улыбнулся злобно.

Хочешь, нападай. Но… Мне все больше хочется порезать тебя так сильно, чтобы ты упал. Не убить, ни в коем разе. Ты нужен живым, от мертвеца я не получу обещанного. А выполнить условия договора тебе придется.

Он ощерился, но в глазах я видел панику и безнадегу.

— Сдавайся. — Проговорил я на русском. — Бросай меч. Моя взяла.

Он из последних сил ринулся вперед.

Да, вот еще один финт затеял.

Но, я был быстрее. Сделал подшаг, встретил его клинок еще только выходящим на удар. Толкнул от себя, отвел в сторону. Глаза его расширились. Хотелось врезать гардой в зубы. Но нехорошо калечить благородного, хоть и смердящего навозной кучей рыцаря.

Левый кулак врезался ему под дых. А правой я сильно толкнул его вбок, даже не пытаясь рубануть.

Его согнуло, он покачнулся, выронил клинок, закашлялся. Будь в желудке хоть сколько-то жидкости, уверен, его бы сейчас стошнило. Но, там было невероятно сухо и он только закашлялся, издавая устрашающие звуки.

Клинок выпал из его рук.

Сам он рухнул следом на колени, согнулся в судороге, застонал, упал набок. Начал ловить ртом мелкие капли дождя. Плакал.

— Франсуа, прости, я испачкал твой клинок. — Проговорил я на французском, отходя спиной с поля боя.

— Я… Я… — Силился что-то прохрипеть Луи.

— Ты проиграл. Изволь исполнить свое обещание. — Это уже был родной, русский.

Махнул французу, тот спешился, подошел к своему соотечественнику. Забрал свое оружие, обтер. Вернулся, смотря на меня с невероятным удивлением.

— Собратья, этого немца отмыть и в терем для допроса. — Распорядился, взлетая в седло. — Все за работу.

Люди, ошалелые от произошедшего, говорили что-то шепотом, кланялись мне.

— Франсуа, показывай, что вы тут сделали вчера, что еще предстоит. Ляпунова-то все нет.

Француз дернулся. Видимо, я вывел его из каких-то глубоких, можно сказать, экзистенциальных и философских размышлений о смысле бытия. Наверное.

— Да, господарь, инфант, да. Конечно, мы…

Мы двинулись вдоль линии подготавливаемых укреплений. Он вещал мне о том, что было сделано, что планируется сделать еще, сколько времени это займет.

В целом идея-то была простая. Мы организовали четыре редута. Это был центр нашей обороны. Строить больше — я не видел смысла, мы не успевали. Даже эти сооружения не были фундаментальными. Просто небольшие валы и рвы, укрепленные древесиной, которые было бы тяжелее штурмовать вражеской пехоте. И из-за которых мои стрельцы могли бы умело бить из мушкетов, а пикинеры орудовать между ними. В целом обычная практика, но с некоторой перчинкой, которой я и планировал удивить Якоба Понтуса Делагарди.

Где-то минут через пятнадцать, наконец-то к нам присоединился Прокопий Петрович.

— Здрав будь, господарь. — Он привстал на стременах, поклонился. Это уже вошло в привычку у всех. — Слышал, рязанские люди к нам своих послали. Отбились от Шуйского, к нам хотят.

— Да. — кивнул ему я. — Здравствуй, Прокопий. — Едем говорить с ними. Они вон там за лагерем и за нашими укреплениями ожидают.

Их не пустили к нам, что верно. Даже малый отряд гонцов-послов, сложно назвать кем они больше были, не подпустили к лагерю. Небольшой отряд дозорных стоял чуть дальше по дороге на Москву и контролировал их, не отпуская на север и не пропуская к нам.

Мы выдвинулись в их направлении.

Подъехали. Примерно полсотни наших и пятеро рязанцев, которых окружили. Они томились в ожидании и прилично нервничали. Это было видно невооруженным взглядом. Приметив Ляпунова среди моих людей, они сразу как-то воодушевились.

Поднялись, вытянулись, поклонились нам.

— Твои люди? — Проговорил я негромко, подъезжая к ним.

— Да, мои. Двоих точно знаю.

— Здравствуйте, сотоварищи. — Проговорил Прокопий Петрович.

— Здравствуй, воевода рязанский. — Один из них, что по массивнее и по увереннее выглядел, сделал шаг вперед. — Пришли мы к тебе от войска нашего. От тех людей, коих земля рязанская собрала да в Москву послала дело ратное вершить. Мы, стало быть… — Он замялся.

— Ну, говори.

— Мы, за тебя, воевода, и за Игоря, которого царем весь юг Руси зовет биться хотим. — Он поклонился еще раз на меня косо взглянул.

— А чего вам Шуйский не люб? — Улыбнулся Прокопий, в голосе я слышал добрые нотки, значит, верил он им.

— Не люб. — Он посуровел лицом. — Брат твой с нами. Ведет нас всех. Захарий Петрович

— О, благая весть. Все с вами?

Не знаю, что вкладывал в слово все Ляпунов. Как бы вся земля Рязанская, что ли. Или все значимые? Но посыльный понял его, проговорил вздохнув.

— Нет. Салтыков, что Кривым кличут, с двумя сотнями остался у Шуйского. Сволочь он, никогда не верил ему. — Лицо его посуровело. — И Булгаковых, не все.

— А что с ними? — Вмешался я в разговор.

Повисла тишина, люди переглядывались.

— Ты, видимо, господарь, Игорь Васильевич? — Проговорил неуверенно посланник рязанский

— Да. — Буравил его холодным взглядом.

— Некрас Булгаков мертв. И отец его, что отомстить лично хотел. — Он головой качнул. — За сына самому Дмитрию Шуйскому. С людьми своими на смерть пошел. Ранил его. Но…

Мы смотрели на него пристально, а он слова подбирал.

— Шуйский жив, а мы здесь. Не люб нам Дмитрий. Да и Василий не люб. Тебе, Игорь Васильевич, служить хотим.

На сердце моем было нехорошо. Парня-то я на смерть послал, но… Нужно так было. Благодаря ему и вылазка удалась, и рязанцы к нам перешли еще до битвы. Не придется нам бить их своими войсками. А это, сколько спасенных жизней-то?

— Понял тебя, служилый человек. — Проговорил я холодно. — У нас в войске все, кто вступают, присягу дают. Если согласны, то жду всех. Прокопий Петрович, поедешь к своим?

— Коли надо, поеду. — Он кивнул.

— Езжай, поясни про присягу, про клятву и веди их к редутам. Там говорить буду.

На том и порешили.