Первый день смерти

Глава 3

Наконец настал день отъезда. Формальности были утрясены, родительское согласие получено, попечители смирились, что на некоторое время наша компания выпадет из-под контроля.

Я стояла у окна и смотрела на двор, очищенный от снега.

Наш колледж – это небольшой городок, типа престижных английских школ. Большая территория за городом, в сосновом бору. Общежитие, столовая, бассейн, сауна, учебные классы, кинозал, медицинский кабинет, самодеятельный театр, теннисный корт... Короче, есть все, что нужно для нормальной жизни. Так считают попечители, и наши предки с ними вполне солидарны. Нет, в городе мы иногда бываем, не подумайте плохого! Не дикари какие-нибудь! Раз в месяц нас обязательно вывозят на экскурсии, разрешается посещение магазинов. Для этого выделяют специальный автобус и пять воспитателей в качестве почетного эскорта. Вывозят нас небольшими группами: человек по пятнадцать. Воскресений в месяце ровно четыре, а число пятнадцать, помноженное на четыре, равняется количеству зэков в нашей спецколонии. Посчитали? Правильно, всего шестьдесят штук.

Диплом дает нам право поступления не только в российские, но и в зарубежные вузы. Так сказать, вышел из интерната – и прямиком в Сорбонну или в Йелль. Правда, ни один выпускник пока в зарубежный университет не поступил, но предкам этот пункт все равно дико нравится.

По возвращении из города мы проходим спец-контроль повышенной бдительности. Сумки досматриваются так тщательно, словно мы на самом деле тюремный контингент. Попечители очень боятся наркотиков. Наверное, поэтому наши комнаты регулярно перетряхиваются, пока мы пребываем на «углубленных» занятиях. Перетряхиваются аккуратно, деликатно, почти незаметно. Но мы-то не слепые! Видим, слышим, понимаем!

Предки говорят: «Так надо». Им видней. Они за нас платят, поэтому главное, чтобы их все устраивало.

Маринка спросила с порога:

– Собралась?

Я обернулась к подруге и молча кивнула на спортивную сумку, лежавшую посреди комнаты. Маринка бросила рядом свою, точную копию моей, и прокомментировала:

– Все мое ношу с собой. Ты поговорила с папашей? Он не против высоких гостей?

– Сказал, что будет рад, – постаралась я скрыть сарказм.

Такой покладистости я от предка не ожидала. Разговор с отцом оставил у меня странное ощущение. Обычно суховатый тон почему-то сменился заискивающим, словно отец хотел меня о чем-то попросить, но не решался.

Через полчаса Ванька с Севкой без стука ворвались в мою комнату. Оба были возбуждены.

– Прикинь! – начал Ванька с порога. – Мать, как услышала, что меня в гости пригласили, аж взвизгнула! – Ванька сложил губки бантиком, жеманно захлопал ресницами и пропищал: – Конечно-конечно, сынуля! Езжай не раздумывая! Тебе с ровесниками интересней, чем с нами!

– А деньги? – тут же спросила практичная Маринка.

– На кредитку кинет.

– А если не кинет?

– Хорош стонать! – оборвала я. – Не кинет, значит обойдемся. У Дуньки десять тысяч, у тебя почти две... Не пропадем!

Севка оглядел комнату.

– Девчонки, вы собрались? – спросил он.

– У нас с Маринкой по сумке, а Дунька, наверное, вагоны нагружает.

– Мы в одну машину не поместимся, – начал Ванька.

– Без тебя сообразили, – оборвала я. – Мы с Маринкой вызвали такси. Папаша обещал прислать машину к четырем, сейчас уже без двадцати. Маринка, звони Дуньке.

Маринка вытащила из кармана мобильник, набрала номер, приложила аппарат к уху.

– Евдокия, ты где? – спросила она.

Трубка затрещала высоким Дунькиным голосом. Минуту Маринка, морщась, слушала, затем мученически закатила глаза под лоб и перебила:

– Ты чего, мать, на Северный полюс собираешься? Ага! Кипятильник не забыла? А биотуалет как, упаковала? Вот молодец, хорошая девочка! Теперь слушай меня внимательно: все свои котомки сунь... нет, ты неправильно подумала. Я имела в виду под кровать. Ага, точно! Хватай кредитку и чеши к Ульке. Мы все собрались. Да, в четыре! Вызвали мы такси, вызвали! Ничего, для разнообразия покатаешься на «Волге»! Давай, мы ждем.

Маринка оторвала телефон от уха и сунула его в карман джинсовой куртки.

– Говорит, одна свои сумки не дотащит, – проинформировала она.

Севка немедленно ринулся к двери, но Маринка отпихнула его в сторону.

– Остынь, джентльмен! Я ей объяснила, что порядочные люди с собой в гости берут! Давайте лучше присядем на дорожку.

Мы вытащили сумки на середину комнаты и расселись вокруг, как индейцы у костра.

– Улька, а почему тебя так назвали? – спросил Ванька. – Имечко необычное. Нечасто встречается.

– Деду имя нравилось, вот и назвал, – ответила я неохотно. – Была такая героиня, Ульяна Громовая.

– Громова, – поправил Севка, наша ходячая энциклопедия.

– Революционерка, что ли? – допытывался Ванька.

– Антифашистка, – снова поправил Севка. – Неучи. Фадеева читать надо.

– Ну да! – испугался Ванька. – Еще чего! Ульку обозвали, пускай она и читает! Мне-то за что? А как вы думаете, почему происходили всякие революции?

– Низы не хотят, верхи не могут, – отбарабанил Севка не очень понятную фразу.

– Если не могут, – это к врачу, – заметил Ванька. – Революции тут при чем?

Севка не успел ответить, потому что в комнату ввалилась Дунька. Через плечо перекинут ремень огромной спортивной сумки, баул на колесиках она волочила по полу.

– Сволочи! – Дунька швырнула сумку на ковер. – Помочь не могли!

– Верхи не могли, а низы не хотели, – объяснил Ванька.

Маринка подошла к Дунькиной сумке, приподняла на несколько сантиметров и тут же уронила.

– С ума сойти! – сказала она, ни к кому не обращаясь.

– Взяла только самое необходимое! – ощетинилась Дунька. – Зубная щетка, щетка для волос, фен, кремы, ночная рубашка. Халаты, тапочки, нижнее белье, пара платьев, джинсы, свитера, лыжный костюм, ботинки...

– Остынь! – сказала я, когда Дунька на секунду умолкла, чтобы глотнуть воздуха. – Все это нужно оставить здесь. Распаковывай! Сейчас посмотрим, без чего ты спокойно можешь обойтись.

Через полчаса мы дружно топали к пропускному пункту со спортивными сумками через плечо. Дунька непрерывно хныкала и возмущалась, но мы решили не обращать на нее внимания. У выхода нас ждал один из попечителей, отвечающий за порядок отбытия.

– Так, – обшарил он нас рентгеновским взглядом. – Значит, уезжаете, Егорова...

– Егорова уезжает вместе с гостями, – поправила я.

Цепкие глазки еще раз обшарили нас и наши вещи. Мы замерли.

– Что-то не так? – вежливо спросил Севка. – Мы попросили разрешения у родителей! Они должны были вам звонить!

– Они звонили, – неохотно признался попечитель. – Можете ехать, машины за вами пришли. Кстати, Ульяна, я просил бы вас в будущем не пользоваться услугами такси.

– А чьими услугами мы должны пользоваться? – озадачилась я.

– Вы должны заблаговременно поставить в известность администрацию колледжа, – завел шарманку попечитель. – Обеспечить вас транспортом – это наша обязанность...

– Мы вам позвоним, как только приедем домой, – оборвала его Маринка.

Нам не терпелось вырваться из тюрьмы на волю.

Попечитель одарил ее недружелюбным взглядом, но от нотации воздержался.

– Да уж, пожалуйста. Отпускаю вас только потому, что одна из машин прислана вашим отцом, Ульяна.

– Спасибо, – поблагодарила я очень вежливо. – С наступающими праздниками вас. Желаем хорошо отдохнуть.

– И вам того же, – торжественно произнес попечитель. Сделал знак охранникам, щелкнул замок, и дверь с кодовым замком открылась.

Мы выскочили наружу. Ура! Свобода!

Нас ожидали две машины: автомобиль, присланный папашей, и желтое такси. Попечитель вышел на улицу вслед за нами, придирчиво окинул взглядом желтую «Волгу», достал из кармана блокнот и записал номер. Потом внимательно уставился на таксиста, словно собрался составлять его словесный портрет. Все демонстративно, явно на публику.

Я повернулась к Маринке, чтобы спросить, в какой машине та поедет, но увидела, что челюсть подруги медленно отпала, глаза стекленели.

– Ни фига себе... – пробормотала она.

Я обернулась. У машины, присланной папашей, стоял водитель, облаченный в строгий костюм и белую рубашку (это при том что на улице минус пятнадцать!). Он неторопливо двинулся ко мне, учтиво представившись:

– Андрей Сотников, ваш новый шофер. Разрешите помочь?

Я промолчала, потому что сильно растерялась. Таких красивых мужиков, как Андрей Сотников, я видела только на рекламных снимках. Красавец-водитель, возивший еще моего деда, уволился сразу после его похорон. Пришел, положил ключи на стол и попрощался, несмотря на то что отец готов был увеличить оклад вдвое. После него водителей в доме сменилось множество, но не один из них не имел столь представительной внешности. По правде сказать, мой опыт общения с мужчинами был ничтожно мал.

В нашей шикарной общаге строго разграничена территория обитания. Как говорится – мальчики налево, девочки направо. Предки платят попечителям деньги не только за наше «углубленное» образование, но и за наш моральный облик. На этом участке воспитатели отрабатывают зарплату на двести процентов.

Мальчикам не попасть на женскую половину даже днем. Если разрешение на встречу дается, то дверь в комнату закрывать запрещено, и по коридору взад-вперед гуляет конвойный. В общем, монастырь строгого режима. Вход и въезд посторонним на территорию колледжа строго воспрещен. К нам допускаются только родители, и то по предварительной согласованности с попечителями. Такие вот правила!

Первой, естественно, опомнилась Маринка.

– Можете взять и мою сумку, – милостиво разрешила она, улыбаясь.

– И мою! – тут же отмерла Дуня.

Ванька свирепо покосился на нее, но она не обратила внимания. Водитель забрал наши сумки, уложил их в багажник и распахнул дверцы «вольво». Маринка распорядилась:

– Значит, так: девочки едут в иномарке, мальчики в такси.

– Я тоже хочу в иномарке, – пробурчал Ванька, бросая на шофера ревнивые взгляды.

– Обойдешься! – отрезала Маринка, усаживаясь на переднее сиденье.

Севка взял Ваньку под руку и повел к желтой «Волге». Машины тронулись с места, железные ворота и кирпичный забор нашей тюряги медленно поплыли назад. Я оглянулась, проводила взглядом чудесное видение и вздохнула:

– Не могу поверить...

– Не говори! – отозвалась безутешная Дунька. – Ни одного приличного платья с собой не взяла! А все из-за вас, кретинки!

– Заткни фонтан! – оборвала ее Маринка. – Надоела!

Дунька у нас не сильно избалованная. Она... как бы сказать... домовитая. Привыкает к вещам и готова тащить их с собой куда угодно. Салфеточки всякие, тапочки-носочки... Короче, вы поняли.

– У меня дома полный гардероб, – сказала я Дуньке. – Выберешь все, что захочешь.

– У меня грудь маленькая... – Дунька вдруг спохватилась, покосилась на водителя и покраснела.

– Грудь воспитаешь, – сказала Маринка, в свою очередь покосившись на водителя.

Тот даже бровью не повел: руки на руле, смотрит на дорогу, словно ничего не слышит.

Девчонки продолжили легкую перепалку, а я напряженно думала: интересно, как-то нас встретит мой драгоценный папаша?

Отца я вижу очень редко. Раньше он был нейрохирургом, но переключился на пластические операции. Папашка постоянно разъезжает по миру – так и рыщет, где бы повысить собственную квалификацию! Одно из самых ярких воспоминаний детства: огромный письменный стол, а на нем куча распечатанных конвертов и заказных пакетов. Я смотрю на них с ужасом и отчаянно жалею бедного папочку, которому нужно всем ответить. Хотя на письма и приглашения отвечала мамочка. Как говорили знакомые, «посвятившая себя мужу».

Благородно. Жаль только, что родителям было не до ребенка. Воспитанием занимался дед. Единственный человек в доме, который меня любил. Черт! Похоже, что я жалуюсь! Ненавижу сопли!

Жаловаться мне не на что. Как говорит Севка: «Мне бы ваши проблемы». Сыта, обута, одета, что еще нужно? Немного. Всего-навсего, чтобы меня хоть кто-то любил. Размечталась, да?

Не скажу, что домой мне очень хочется. С другой стороны, я каждый раз еду туда с чувством неясной надежды. На что? На то, что папашка наконец обретет стопроцентное зрение и поймет, с кем связался? На то, что новоявленная мамашка окажется к моему приезду на улице? Эта мысль особенно греет мне душу. Представляю картину кисти Репина: ворота нашего дома, а перед ними бесчисленные чемоданы и баулы с тряпками. На них восседает моя уже бывшая мамашка и заливается горючими слезами. А папашка берет меня за руку и, пряча глаза, говорит:

– Прости меня, Улька. Сам не понимаю, как я мог быть таким идиотом?

Ну, а дальше, как в сказке: мы миримся и живем долго и счастливо. Скажете, так не бывает? Это я и без вас знаю!

Мой папашка почему-то никогда не смотрит мне в глаза. Интересно, почему? Понятия не имею! То ли чувствует себя виноватым, то ли я ему неприятна. Скорее всего, второе. Новая жена ему мозоль в ушах натерла перечислением моих пороков. Ради справедливости хочу сказать, что повод я ей даю, и нередко.

За безрадостными мыслями я не заметила, как машина остановилась у ворот нашего старого дачного поселка. Маринка толкнула меня в бок, и я очнулась.

– Приехали?

– Это мы у тебя должны спросить! – ответила Дунька насмешливо.

Я наклонилась к окошку. Старые железные ворота с красноармейской звездой я помню с детства. Дачу построил мой дед, как выражается Ванька, «старый партократ». Дед в свое время занимал неплохую должность, но тогда воровство считалось серьезным преступлением. Поэтому дом, который построил дед, на фоне нынешних рублевских особняков выглядит скромной хибаркой. Мне все равно. Я люблю свой дом потому, что с ним связаны самые лучшие воспоминания моей жизни: воспоминания детства.

Не знаю, почему отец не построил себе дачку на каком-нибудь престижном новорусском шоссе. Скорее всего, у него на это нет времени. Моя новая мамашка не устает нежно намекать мужу, что дом должен соответствовать высокому статусу ведущего пластического хирурга России. Я в глубине души очень надеюсь, что он даст себя уговорить. Тогда я смогу приезжать в дом моего деда не дважды в год, а гораздо чаще. Возможно, я здесь даже поселюсь.

– Ворота не открывают, – сказала Маринка сердито. – Выйди, разберись!

Я вылезла из машины и отправилась на охранный пункт.

– Откройте, пожалуйста! – попросила я громко, постучав в окошко.

Из динамика ответил незнакомый мужской голос:

– Пропуск выписан только на одну машину. А я вижу две.

– Это такси... – начала я.

– Ничего не знаю! – отрубил голос. – Если хозяйка дома выпишет разрешение на вторую машину, я ее пропущу!

И тут я сорвалась:

– Это она – хозяйка?! Она?! Приживалка чертова! Это мой дом! Ясно? Мой! Я тут хозяйка!..

Я кричала еще долго, почти ничего не соображая от злости. И только когда Маринка мягко взяла меня под локоток, а Дунька подняла со снега мои перчатки, я очнулась. Замолчала и огляделась кругом. Испуганный шофер такси вылез из машины и замер на месте. Ванька с Севкой спешили к нам, лица у них были смущенными. Шофер отцовской машины невозмутимо курил сигарету, словно ничего особенного на улице не происходит.

– Улька, не ершись, – сказала Дунька примирительно. – Не пускают – и черт с ним!

– Это мой дом! – сказала я упрямо, вытирая мокрые от слез глаза. И повторила: – Мой! – Я с ненавистью посмотрела на окошко охраны и постучала по динамику. Динамик чихнул и ожил.

– Слушаю вас.

– Ладно, – сказала я, с трудом удерживая слезы. – Мы сядем в одну машину. Открывайте ворота.

– Открою, как только уедет такси! – И динамик снова умер.

Я повернулась к друзьям.

– Сейчас вещи перетащим, – тут же сообразил Севка и, не дожидаясь моих указаний, кинулся к такси.

– Спасибо, – сказала я деревянным голосом. Подхватила с сугроба горсть снега и прижала к горячим щекам.

Дом, милый дом... С приездом!

Опустились ранние зимние сумерки, пошел крупный, словно новогодний, снег. Выходить на улицу не хотелось, но работа есть работа. Адонис отпросился у хозяйки якобы в магазин запчастей и выехал с территории поселка. На развилке, ведущей к трассе, его уже ждала «Газель» с тонированными стеклами.

Адонис аккуратно припарковал чужую машину у обочины и быстренько перебрался из одного теплого салона в другой.

Гомер встретил его вопросом:

– Почему не работает техника?

– Потому что не успел, – хмуро отозвался Адонис. – Целый день как белка в колесе: то хозяйку отвези в клинику, то хозяина в аэропорт... Замордовали, сволочи! А сегодня сам знаешь, детский день. Пока их забрал, пока привез, пока они разместились...

Гомер перебил его:

– Хозяйка ездила в клинику? Она что, больная?

Адонис пожал плечами:

– Да кто ее знает? Она меня с собой не звала, я в машине ждал.

Гомер недовольно пожевал губами. Адонис разглядывал его с веселым сочувствием. Бедолага. Старый, замшелый, никому не нужный пень. Когда-то был членом Союза писателей, сочинял идеологически выдержанные сказки и сам в них верил. Потом советская идеология накрылась медным тазиком, пришло время торжества базарной российской демократии. Перестроиться Гомеру не удалось: в его возрасте хребет костенеет и плохо гнется. Правильные книжки оказались невостребованными, писать другие он так и не научился. Пришлось перейти на вольные хлеба журналистики. Там, впрочем, тоже особо не баловали, гонораров хватало только на самое необходимое. А Гомер привык жить на широкую ногу. И не только сам привык, приучил к этому дочку, а та – свое чадо. Внучка Гомера учится в спецшколе, воспитанники которой разъезжают на крутых тачках в сопровождении телохранителей. Китайские джинсы у такой публики не приветствуются. Гомер крутился как ненормальный, пытаясь заработать внучке на гардероб, только, видно, не очень у него получается, раз подписался на «спецпроект».

А замашки у Гомера остались прежние, из той, барской жизни. К примеру, при одном взгляде на Адониса старик невольно поджимает губы. Знает, старый хрен, и про стрип-клуб, и про «клубничку», и про многое другое... Ну и что? Сам-то он чем лучше, раз они оказались в одной компании? Да ничем! Все это Адонис собирался сказать ему позже, когда дело будет завершено, расчет произведен и невольные «побратимы» с греческими прозвищами разбегутся в разные стороны.

– Кто придумал нам эти идиотские имена? – спросил Адонис.

– Одиссей, – обронил Гомер неохотно и тут же поинтересовался: – Как они устроились? Я про детишек.

– Классно устроились. Дом старый, но комфортабельный, места навалом. Прислуги немного – шофер, то есть я, старая грымза, которая вела хозяйство еще при покойном дедуле, и грымзина внучка. Мы живем во дворе, в отдельном флигеле... Слушай, Гомер, – перешел в наступление Адонис, – я все-таки думаю, что можно поработать в доме. Почему нет? Хозяин отбыл на какой-то семинар, посторонних нет...

– Одиссей против, – отрезал Гомер. – Детишек нужно вытащить из дома и поскорей. У нас мало времени.

Адонис вздохнул:

– Жаль. Я бы начал прямо сегодня.

Гомер с любопытством взглянул на него:

– И с кого бы ты начал?

– Есть там одна барышня... – Чувственные губы Адониса растянулись в жутковатой резиновой ухмылке, глаза остекленели. – Раскованная, блин, прямо напрашивается на сковородку...

– Стоковская?

Адонис ответил не сразу, посмаковал видение.

– Она... Классная девка, ни за что бы не поверил, что ей всего семнадцать. – Он закинул руки за шею, мечтательно покачал головой и повторил нараспев: – Сем-над-цать...

Гомер брезгливо поджал губы. Сейчас слюни пустит, сукин сын. Конечно, приятно помечтать о семнадцатилетней девочке, особенно если долго трахал пятидесятилетнюю тетку. Немудрено, что у парня начались проблемы с потенцией. Хлебный бизнес пришлось временно оставить и поискать другой источник питания. А куда может прийти жеребец, привыкший к вечной халяве? Только в их шикарный «спецпроект»!

То, что он оказался в одной лодке с таким выродком, Гомера немного смущало. Впрочем, он нашел себе оправдание: возраст. Если бы не возраст, разве бы он подписался на этот кошмар?! Господи, будь он на месте Адониса... он... он... Гомер даже захлебнулся от множества перспектив.

Пошел бы учиться – раз. Начал бы свое дело – два. Сделал карьеру – три. Нашел приличную и состоятельную жену – четыре... Да мало ли! Все дороги открыты перед тридцатилетним красавцем! Для нормальной честной жизни не хватает самой малости: мозгов. У парня одна извилина, и он, к сожалению, на ней сидит.

Впрочем, в «спецпроект» Гомера привела не только надвигающаяся старость и не только жажда денег. Конечно, деньги нужны и очень, что тут говорить... Лексикон внучки переплюнул по лаконичности словарь Эллочки-людоедки. «Дай», «купи», «отстегни», «полный отстой». Эти слова, употреблявшиеся по сто раз на дню, он хотя бы понимал. Иногда внучкины реплики ставили Гомера в тупик. «Нет, не могу, – говорила Аня подружке по телефону, – у меня шнурки в стакане». Гомер изумлялся и долго выяснял у знакомых, что значит загадочная фраза. Ответ принес сосед, проконсультировавшись с внуком. Фраза означала, что родители дома.

– Переведи Аню в обычную школу, – потребовал Гомер у дочери.

Та бросила на отца изумленный взгляд и уточнила:

– Поближе к наркотикам?!

Гомер вздрогнул. Он постоянно забывал о жизненных реалиях. Да, спецшкола стоит дорого, внучка высосала душу нытьем, что она в классе самая крайняя и не имеет даже отстойной машины типа «хендаи»... Но, по крайней мере, не подсела на иглу. И на том спасибо. Он ненавидел детишек, которым Аня безуспешно пыталась подражать. Этих самых, родившихся с серебряной ложкой во рту, лимузином в гараже и билетом на радугу в заднем кармане пятисотдолларовых джинсов. Что они сделали, чтобы получить все это? Чем заслужили? Как оправдали свое никчемное существование? Да никак!

Ненависть толкнула его на участие в «спецпроекте» сильней, чем деньги, страх старости, укоризненные взгляды дочери и внучкины жалобы. Он хотел расквитаться с сопливыми одноклеточными за неудавшуюся жизнь, за убогие Анькины идеалы, за развалившуюся страну, за все!.. Поэтому составлял план операции с давно забытым наслаждением.

– Сегодня же воткни микрофоны во всех нужных местах, – велел он Адонису. – Я должен знать, как складываются отношения между действующими лицами. Одиссей требует, чтобы мы срочно нашли способ выкурить детишек из дома.

Адонис широко зевнул:

– Это все?

– Пока все, – буркнул Гомер.

Адонис выпрыгнул в снег и пошел к машине, оставленной на обочине. Гомер захлопнул дверцу, обеими руками растер ноющие плечи и вытащил из папки лист бумаги. Нужно набросать несколько вариантов развития событий. Время не ждет.