Подлые Богатенькие Парни

Глава 16

Папа ждёт меня на парковке для посетителей, стоит рядом со своим проржавевшим «Фордом», засунув руки в карманы джинсов. Он улыбается мне, но мне трудно улыбнуться в ответ. Выбираясь из кондиционированного кожаного салона автомобиля академии, моя плиссированная юбка мягко развевается на ветру, я чувствую, что нахожусь на границе двух реальностей.

— Эй, — шепчу я, когда его взгляд скользит по моим волосам. Мне и в голову не пришло упомянуть об этом. Я была слишком зла из-за Родительской недели, и, честно говоря, не казалось, что у него хватит эмоциональных сил справиться с любым моим дерьмом. Он и так достаточно борется в одиночку. Водитель выходит и закрывает за мной дверцу машины, прежде чем тронуться с места.

Потом мы с папой остаёмся вдвоём на пустой парковке.

— У тебя красивая стрижка, — говорит он, и, по крайней мере, я думаю, что он действительно так считает. Он одет в клетчатую рубашку на пуговицах и новые джинсы, и кажется, что он правда старается. Чарли кажется трезвым, и это приносит облегчение. Прошлая ночь была весёлой, хотя и немного сбивающей с толку, и я слишком устала, чтобы везти нас обоих всю дорогу домой. — Когда ты решила подстричься?

— Я… моя подруга Миранда сделала это для меня, — решаю сказать я вместо правды. — Помнишь девушку, которую ты встретил? Дочь Кэтлин Кэбот? — папа кивает, открывает передо мной дверь и берёт мою сумку. Он бросает её в кузов грузовика, рядом со своими ящиками с инструментами, и садится со стороны водителя. У меня мелькает желание добавить, но, возможно, ты был слишком пьян, чтобы запомнить, но я держу рот на замке.

Некоторое время мы едем молча, и я стараюсь не выдавать своих чувств из-за того, что он не задаёт мне никаких вопросов. Мы почти не разговариваем, когда я в академии, и теперь, когда направляясь домой, я подумала, что он захочет знать всё. У нас всегда были хорошие отношения.

— Твоя мама хочет увидеть тебя на Рождество, — выпаливает он, и вот тогда всё обретает смысл. Здорово. Он никогда не разлюбит эту женщину, даже после всего дерьма, через которое она нас заставила пройти. Иногда мне просто хочется, чтобы она ушла и оставила нас совсем одних. То появляясь в нашей жизни, то исчезая из неё, она всё только усложняет.

— Зачем? — спрашиваю я, моё сердце бешено колотится. Мой телефон жужжит в кармане, и я достаю его, чтобы обнаружить сообщение от Зака, отвечающее на мою фотографию в платье прошлой ночью.

«Ты — грёбаное видение».

Я провожу языком по нижней губе, моё сердце бешено колотится, пока он продолжает печатать.

«На пути домой. А ты?»

— Она твоя мать, Марни, — говорит папа, но, похоже, он взволнован этим не больше, чем я. — Она хочет построить с тобой отношения. — Я набираю ответ Заку.

«Ага. На целых две недели».

— Может быть, ей следовало подумать об этом до того, как она оставила меня на остановке у магистрали и уехала? — спрашиваю я, поднимая своё лицо, чтобы изучить папино. Он смотрит на дорогу с неоправданным напряжением. Его каштановые волосы взъерошены и в них пробивается седина. Этому мужчине всего сорок лет, а он уже поседел. Это меня беспокоит.

— Люди совершают ошибки, Марни, — говорит он, и я закатываю глаза, прислоняясь к двери грузовика.

— Ты всегда находишь для неё оправдания, даже сейчас. Она оставила меня на привале, потому что её парня беспокоил мой плач. Мне было три года, папа. Меня могли похитить или… — нет смысла облекать в слова все ужасные вещи, которые могли бы произойти. Он знает. Он подъехал к её шикарному новому дому в Гренадин-Хайтс и ударил её нового бойфренда — ныне мужа — по лицу. Папа провёл в тюрьме две недели, а я осталась с миссис Флеминг.

«Потусуешься со мной как-нибудь?» — Зак отправляет, а затем минуту спустя. «Пожалуйста. Мы ещё не добрались до дома, а я уже отчаянно хочу сбежать».

— Я знаю, это было тяжело, Марни, но разве ты не предпочла бы, чтобы твоя мать была в твоей жизни хоть немного, чем совсем её не было? — я не совсем уверена, как на это реагировать, поэтому вообще ничего не говорю. Вместо этого я просто откидываюсь на спинку старого порванного сиденья и снова пишу Заку.

«Я тоже. Когда ты сможешь встретиться?»

Наступает короткая пауза, а затем я вижу, как он печатает.

«Сегодня вечером».

Я натянуто улыбаюсь, выключаю экран телефона и откидываюсь на спинку, прикрывая глаза на извилистой просёлочной дороге.

По крайней мере, теперь мне есть чего ждать с нетерпением… хотя я уже задаюсь вопросом, не было ли ошибкой снова доверять Заку.

Железнодорожный вагончик — это, в буквальном смысле, пара пассажирских вагонов от старого паровоза, которые были переделаны в нечто вроде прицепа. Каждый из них короче и уже, чем некоторые другие трейлеры в парке, но, по крайней мере, в них есть какой-то характер. Когда я была маленькой, мне нравилось здесь жить.

Стоя на покосившемся крыльце, я не совсем уверена в своих чувствах.

— Что? Несколько месяцев в этой академии, и у тебя уже появилась привычка к роскоши? — спрашивает папа, улыбаясь мне, отпирая дверь и впуская нас внутрь. Сначала я нервничаю, но, зайдя внутрь, вижу, что там чисто и нигде нет бутылок с алкоголем.

— Определённо нет. — Я несу свои сумки в комнату, бросая потрёпанную старую спортивную сумку на цветастое покрывало на кровати. Оно тоже было хорошим подарком от папы на мой выпускной в средней школе. Он подумал, что я могла бы взять его с собой в академию, но в упаковочном листе студентов прямо просили не приносить постельное белье из дома.

Моя комната находится во втором вагоне поезда, прямо рядом с папиной, и между ними нет ничего, кроме узкого коридора. Два вагона поезда соединены собственным импровизированным залом, сваренным из металла для защиты от непогоды, изолированным и покрытым сухой стеной. На самом деле, это довольно круто.

Когда я сижу там, у меня возникает это сюрреалистическое чувство принадлежности, но не причастности, как будто, возможно, папа немного прав. Возможно, время, проведённое в академии, немного изменило меня. Человек, который жил здесь прошлым летом, не совсем тот, кто сидит сейчас на этой кровати. Закрыв лицо обеими руками, я ложусь на спину и просто сижу минуту, впитывая всё это.

— Что ты хочешь сегодня на ужин? — спрашивает папа, когда я опускаю руки и приподнимаюсь на локтях, чтобы посмотреть на него. В уголках его карих глаз появились добрые морщинки, а улыбка ясная и искренняя. — Мы могли бы приготовить барбекю? Или просто заказать пиццу или китайскую кухню?

— Простая, нормальная еда, это моя единственная просьба. — Я ухмыляюсь, пока сажусь. — В Бёрберри готовят вкусно — на самом деле потрясающе, — но иногда я даже не могу выговорить эти названия. — Папа смеётся и достаёт свой мобильный.

— Тогда пицца. — Он направляется в гостиную, чтобы позвонить, а я снова проверяю свой телефон.

У меня есть сообщения от Лиззи, Миранды, Зака… и Крида.

«Миранда так сильно скучает по тебе, что не перестаёт о тебе говорить. Это чертовски раздражает».

Я улыбаюсь и пытаюсь сообразить, как мне следует ответить в ответ. Часть меня хочет спросить про январь, действительно ли он собирается снова обращаться со мной как с мусором. То же самое с Тристаном и Зейдом. Они были вроде как… милыми? И эти поцелуи… Я просто предположила, что в соответствии со своей частью соглашения они просто оставят меня в покое. Но всё было не так. Во всяком случае, они трое стали уделять мне больше внимания.

«Скажи ей, что я ем пиццу с папой и думаю о ней», — вот мой ответ.

Мгновение спустя: «А обо мне ты тоже думаешь?»

Моё сердце бешено колотится в груди, но я не готова ответить на это сообщение, поэтому я снова выключаю экран, переодеваюсь и присоединяюсь к папе в гостиной за пиццей. Накануне он работал допоздна, а потом практически сразу после этого уехал, чтобы забрать меня, так что он заснул ещё до окончания нашего фильма. Я укрываю его одеялом, убавляю громкость телевизора до шёпота, а затем беру куртку.

Зак ждёт снаружи, когда я выхожу на крыльцо.

На нём чёрная куртка, тёмно-синие джинсы и шапочка. Здесь на удивление холодно даже для декабря, и когда мы выдыхаем, маленькие облачка уносятся в темноту.

Рядом с папиным грузовиком стоит его оранжевый «Макларен», который стоит столько же, сколько весь этот парк трейлеров. Это более красивая машина, чем, насколько я помню, была у семьи Зака раньше. Он оглядывается через плечо в направлении моего взгляда и пожимает плечами.

— Дедушка разблокировал трастовые фонды: мой и папин, — говорит он, а затем снова пожимает плечами. — Я думаю, он также вписал нас обратно в завещание, но там есть все эти грёбаные дурацкие условия. Я пытаюсь наслаждаться деньгами, пока они у меня есть.

— Твой дедушка отрекался от вас? — спрашиваю я. Я этого не знала. Вероятно, это объяснило бы, почему я раньше не понимала, что он так богат. Я имею в виду, что он член Клуба Бесконечности, так что он, должно быть, гораздо более обеспечен, чем я изначально думала. Внезапно я чувствую усталость.

— Ага. — Зак подходит к двери со стороны водителя и открывает её. Его тёмные глаза поднимаются на мои. — Залезай, — говорит он, и после секундного колебания я так и делаю.

Мы едем в какую-то странную маленькую круглосуточную закусочную на побережье. Там пахнет морепродуктами, и все столы покрыты липким пластиком, но, когда приносят наши заказы, клянусь, это лучшее, что я ела за последние годы.

— Этот суп из моллюсков… — здесь даже нет никаких слов. Зак просто смотрит на меня своими тёмными, непроницаемыми глазами, и я начинаю удивляться, как он вообще умудрился попасть в такое заведение. Представить себе кого-либо из сидящих здесь Идолов практически невозможно. Даже Миранда не решилась бы войти сюда.

— Моему отцу принадлежит половина рыболовецких судов в этом доке. — Он указывает на окно позади меня, и я оборачиваюсь. — Он владел бы ими всеми, если бы город не ненавидел его так сильно. — Зак откидывается на спинку стула и скрещивает руки на широкой груди. Он доел рыбу с жареной картошкой, а я едва съела половину своей тарелки супа.

Несмотря на то, что Трини-Бей находится недалеко от Круз-Бей, он всегда функционировал по своим собственным правилам, больше похожий на маленький городок, чем на псевдо-пригород. По всей закусочной развешаны вывески «Купи местное». Это объясняет, почему они не хотят иметь ничего общего с семьёй Брукс.

— Как жизнь в Ковентри? — спрашиваю я, когда не могу решить, как реагировать на его заявление. Он пожимает плечами, мышцы его рук напрягаются от этого движения. Мои глаза прикованы к нему и, кажется, не могут оторваться. В восьмом классе он ни в коем случае не был худым, но… за лето он определённо повзрослел.

— Всё в порядке. — Всего лишь. Его тёмные глаза впились в мои, и я чувствую, как пылают мои щёки. Мы с Заком живём в разных мирах, и у нас происходило столько всего в нашей с ним истории, но мне нравится проводить с ним время.

«Как только она узнает, что ты сделал, та девушка, которую ты убил…» Слова Тристана звучат у меня в голове, но я отталкиваю их. Я не знаю, о чё он говорит, и мне это неинтересно. Я уверена, что бы ни произошло на самом деле, всё не так ужасно, как он пытается это представить. Очевидно, что Зак никого не убивал, иначе он сидел бы в тюрьме.

Верно?

Мой телефон загорается, и я смотрю на него, видя ещё одно сообщение от Крида.

«Это значит нет?» — спрашивает он, и я бросаю взгляд на его предыдущее сообщение: «А обо мне ты тоже думаешь?»

Я прикусываю нижнюю губу и набираю сообщение.

«Может быть. А что?»

Моё сердце бешено колотится, и я засовываю телефон в карман пальто, слишком нервничая, чтобы прочитать, что он ответит. После каникул в школе всё снова может стать плохо. Он может снова начать издеваться надо мной. Ничего не изменилось, верно? Даже великолепный танец под сверкающими серебряными лентами и хрустальными люстрами не может исправить несправедливость в мире.

— Это один из парней-Идолов? — наконец спрашивает Зак, и я поднимаю взгляд от своей еды. Он просто смотрит на меня, и темнота делает его лицо непроницаемым.

— Да, а что? — уголки рта Зака едва заметно напрягаются.

— А то, что они куски дерьма, все трое. И это говорит тебе тот, кто знает, что он и сам мудак. — Мы смотрим друг на друга, и мои щёки пылают.

— Знаешь, они тоже предостерегали меня держаться от тебя подальше, — начинаю я, разрезая ложкой картофелину на кусочки. — По их словам, ты ещё хуже. — Зак ничего не говорит, и некоторое время мы сидим в тишине. — Если тебе от этого станет легче, то они были так жестоки ко мне, что я не думаю, что мы когда-нибудь смогли бы стать друзьями.

Не друзья, но… разве поцелуй Зейда не обжигал тебя на танцполе? А как насчёт рук Крида на твоей талии прошлой ночью? И Тристан… Я изо всех сил стараюсь не думать о Тристане.

Выдыхая, я прогоняю эти мысли и вместо этого пытаюсь спросить о футболе. Это делает своё дело. Зак рассказывает мне о своей команде, об их жестоких тренировках, о том, как сильно он любит своего тренера. Это самый долгий и непрерывный разговор, который у нас когда-либо был.

После того, как мы заканчиваем есть, он ведёт меня прогуляться по пирсу и по небольшому участку пляжа рядом с рестораном, останавливаясь, чтобы подобрать нетронутого плоского морского ежа. Он хватает мою руку одной из своих огромных ладоней, разжимает мои пальцы, а затем кладёт его мне на ладонь. Когда он снова накрывает мою руку своей, моё сердце учащённо бьётся, и я чувствую такое головокружение, что мне приходится на мгновение присесть на песок. Он садится рядом со мной, и мы смотрим, как лунный или солнечный свет отражается от нежных волн.

— За всё, что я сделал с тобой в средней школе, — говорит он, выдыхая, — прости меня.

Повисает долгое молчание, потому что я не знаю, что сказать. Даже после того, как мы начали встречаться, он так и не извинился, и мы никогда не говорили об этом.

Зак не двигается, просто сидит, уставившись на воду.

Я перевожу взгляд с него на океан и снова обратно.

И когда он наклоняется, обнимает меня за талию и притягивает ближе к себе, я не сопротивляюсь.

Остальная часть недели уходит на украшения и подготовку к Рождеству. Папа беспомощен без меня, поэтому у меня есть своя работа: вытаскивать картонные коробки, полные гирлянд и украшений, из багажного отделения в нижней части первого вагона поезда.

Мы вешаем белые гирлянды снаружи, красные и зелёные внутри и тащим рождественскую ёлку домой со стоянки выше по улице. Никто из нас не религиозен, но у нас есть керамический вертеп, который мама оставила, когда переезжала, и который стоит на своём обычном месте на полке в гостиной. По сравнению с фотографиями, которые Миранда продолжает присылать мне из Парижа, это немного, но я чувствую себя по-домашнему, знакомо и безопасно. Это всё, что мне действительно нужно прямо сейчас.

Поскольку папе приходится работать каждый день моих каникул, за исключением выходных и самого Рождества, у меня появляется много свободного времени, чтобы откинуться на спинку кровати и писать смс. У меня интересные переписки с Кридом, и, что удивительно, сообщения от Зейда и Тристана тоже.

Зейд отличный переписчик. Честно говоря, сейчас мы ведём беседы, которые заставляют меня чувствовать, что мы друзья. Почти. Но потом я закрываю глаза и вспоминаю, как он сказал мне, что заплатит мою цену, и мой желудок скручивается в узел. Тристан, с другой стороны, в текстах такой же мрачный и пугающий, как и лично. Наш разговор сосредоточен в основном на проекте, который мы делаем по химии, и ни на чём другом. По крайней мере, его рвение к учёбе совпадает с моим собственным, так что это хорошо.

Я совершенно забыла о приезде мамы, пока не открыла дверь на Рождество и не обнаружила её стоящей на крыльце в дорогой белой шубе, бриллиантовых серьгах и с натянутой улыбкой. Каждая клеточка во мне вибрирует от эмоций, и, кажется, я не могу перестать думать о нижнем белье, которое она подарила мне на день рождения. «Найди себе богатого, Марни, ты будешь счастлива, что послушалась меня. Посмотри, как для меня всё обернулось!» У меня пересыхает в горле, а желудок превращается в лёд.

— Мишка-Марни, — говорит она, протягивая руки для объятий. Она не называла меня Мишкой-Марни с того единственного раза, когда мне было пять, и она назвала меня так будучи пьяной и выплакавшей все глаза. Я не двигаюсь в её объятия, вместо этого отступаю назад, чтобы она могла войти внутрь. Она хмуро смотрит на меня, но всё равно заходит в гостиную, придавая разбросанным обрывкам обёрточной бумаги грязный вид. По тому, как она одевается сейчас, вы бы никогда не догадались, что когда-то давным-давно она жила здесь со своим мужем и дочерью.

— Чарли. — Мама — хотя я бы предпочла называть её просто Дженнифер — кивает подбородком в сторону моего отца. Больно видеть его взгляд на неё, словно он всё ещё отчаянно влюблён.

— Дженн, — тихо отвечает он, а затем отводит взгляд, как будто не может вынести её вида.

— Итак, как к тебе относятся в академии? — спрашивает она, её голубые глаза и светлые волосы совсем не похожи на мои карие глаза и тёмные волны. Что ж… Наверное, у меня больше нет тёмных волн, и я протягиваю руку, чтобы робким жестом коснуться коротких розово-золотистых локонов. Дженнифер замечает это и улыбается. — Кстати, мне нравятся твои волосы, очень шикарные. — Она подмигивает мне, как будто мы старые подружки или что-то в этом роде. На самом деле я едва знаю эту женщину.

— Я лучшая в своём классе, — отвечаю я, пожимая плечами. Мой живот и грудь так похолодели, что теперь я чувствую онемение. Глядя на Дженнифер, я на самом деле не уверена, что мне следует думать. Какая-то маленькая частичка меня, похороненная глубоко внутри и прикрытая, хочет упасть в её объятия и позволить ей обнимать меня, как она делала перед уходом. Остальная часть меня знает, что это было бы катастрофой, которая вот-вот произойдёт. — И я получила первое место за арфой в оркестре.

Дженнифер улыбается, и я думаю, что это действительно искреннее выражение. Только… она счастлива по совершенно неправильным причинам. Она не гордится мной; я просто продолжение её, мои достижения становятся её собственными.

— Вот видишь, я знала, что у меня хорошие гены, — говорит она, протягивая руку, чтобы коснуться моих волос. Я отступаю, и она хмурится, но этот лёд внутри меня тает, уступая место гневу.

— Гены? Это не имеет никакого отношения к ДНК. Это связано с тем, что папа подрабатывал на второй работе, с целью оплатить четыреста долларов в месяц за аренду арфы, чтобы я могла играть дома.

— Марни, — начинает папа, поднимаясь со своего места на диване. Я ещё не рассказала ему о пятидесяти пяти тысячах долларов на моём новом счёте, но я использовала часть из них, чтобы купить несколько рождественских подарков, когда гуляла с Кридом и Мирандой. У него на запястье новые часы, которые стоят больше, чем я когда-либо тратила на одну вещь за всю свою жизнь. Я не уверена, что он понимает, насколько они ценны. Почти уверена, что папа думает, что это подделка. — Твоя мама здесь, чтобы пригласить тебя с собой на рождественский ужин.

— Мы едем в Эйвондейл, — говорит она, сияя, так гордясь собой за то, что заказала столик в самом дорогом ресторане города. — Тебе там понравится.

— Моя сестра приедет? — спрашиваю я, и ещё немного этого льда тает, уступая место ярости. Я ещё даже не познакомилась со своей сестрой. Насколько я знаю, она даже не подозревает о моём существовании, а между нами едва ли три года разницы. Мама уже была беременна ею, когда бросила меня на той остановке.

Губы Дженнифер поджимаются, и она бросает взгляд на моего отца.

— Почему ты смотришь на него, когда ты единственная, кто может ответить на мой вопрос? — я скрещиваю руки на груди и прислоняюсь к стойке, стараясь не думать о том, как скучала по маме, когда я… те два раза, когда я… У меня пересыхает в горле, и я чуть не давлюсь комом, когда пытаюсь сглотнуть.

— Иди, оденься во что-нибудь поприличнее, — вместо этого говорит Дженнифер, не потрудившись ответить ни на один из моих вопросов. — Если у тебя ничего нет, можешь надеть свою форму… — она не закончила говорить, но я уже отталкиваюсь и направляюсь по коридору в свою спальню. Оказавшись внутри, я хлопаю дверью, запираю её и достаю телефон из кармана пижамных штанов.

«Ты сегодня занят?» — я отправляю сообщение Заку и удивляюсь, когда он сразу же начинает печатать.

«Чёрт возьми, нет. Тут пиздец как скучно. Хочешь свалить оттуда?»

«Да, пожалуйста. Подберёшь меня на дороге?»

Я не дожидаюсь его ответа, надеваю джинсы, футболку, угги, которые папа подарил мне сегодня утром, и своё тёплое красное шерстяное пальто от академии. За моей кроватью есть дверь от первоначального вида вагона как поезда. Это соединило бы пассажирский вагон, в котором я нахожусь, с другим пассажирским вагоном или рестораном. Если я встану на свою кровать и отомкну верхний замок, я смогу открыть её и вылезти наружу.

Тихо закрыв её за собой, я спрыгиваю на грязную гравийную дорожку и выбегаю на дорогу.

Поскольку я не знаю, сколько времени понадобится Заку, чтобы добраться сюда, я прячусь за деревом, гадая, придут ли Дженн и Чарли искать меня. Через некоторое время я слышу, как они зовут меня, и мой телефон жужжит у меня в кармане. Я перевожу его на бесшумный режим, а затем пригибаюсь пониже, пока «Макларен» Зака не подъезжает к обочине.

— Куда мы направляемся? — спрашивает он, когда я забираюсь внутрь, вжимаясь в сиденье. Подогрев сидений так недооценивается. Я оглядываюсь и встречаюсь взглядом с его тёмными глазами. Когда мы смотрим друг на друга, я вижу, что он знает, что сделал со мной. Он никогда не сможет забыть; я никогда не смогу забыть. Как мы можем по-настоящему быть друзьями? Посмотрим, как сложилась наша жизнь.

— Куда-угодно, лишь бы подальше отсюда, — отвечаю я, и это правда.

Остаток дня мы просто катаемся.

И это самый лучший день, который у меня был за долгое-долгое время.