Поэзия (Учебник)

И поэт, когда пишет стихотворение, и читатель, когда его читает, сознательно или бессознательно помещают его в контекст уже написанных ранее текстов, поэтических и не только. Мы воспринимаем стихи на фоне других стихов этого же автора, другой поэзии той же эпохи, того же направления, отмечаем сходство в устройстве текстов.

Бывает и так, что в стихотворении обнаруживаются параллели с совершенно определенными текстами: повторяются фрагменты, фразы или отдельные слова, те или иные элементы структуры — иногда буквально, иногда с изменениями. Сквозь стихотворение как бы просвечивают другие стихи, благодаря которым мы лучше понимаем, с чем имеем дело. В этом случае говорят об интертекстуальных связях.

Из-за того, что интертекст бывает очень разным, найти его в стихотворении не всегда просто, а если мы его и заметили, то далеко не всегда можно быть уверенным, что соответствия установлены правильно. Так, современному читателю видны далеко не все интертекстуальные связи в произведениях классической литературы. Их реконструкции посвящены многочисленные исследования, где делается попытка восстановить литературный контекст, в котором было написано произведение.

В специальных изданиях, также называемых академическими, нередко можно найти комментарии, проясняющие источник интертекста. Это может понадобиться даже тогда, когда поэт его вроде бы не скрывает. Так, Пушкин в известных строчках из «Евгения Онегина» — Иных уж нет, а те далече, / Как Сади некогда сказал — прямо указывает на то, что цитата принадлежит персидскому поэту XIII века Саади, однако на самом деле цитирует эпиграф к собственной поэме «Бахчисарайский фонтан», где та же мысль Саади пересказана прозой. Есть специальные исследования, в которых филологи пытались установить, откуда поэт взял эту мысль, ведь поэма Саади «Бустан» в пушкинские времена не была доступна ни на одном европейском языке, хотя до Пушкина ее цитировал английский поэт Томас Мур. К тому же эта мысль у Пушкина дана в сильно измененном виде: у Саади речь шла только о мертвых, про «дальних» поэт добавил от себя.

Прямая цитата, особенно когда цитируется что-то хорошо известное, — самая очевидная разновидность интертекста. Но известность цитаты меняется со временем, и нередко цитата, которая была очевидна современникам поэта, совершен но незаметна для потомков, потому что текст-источник забыт.

Важно учитывать и направление цитирования. Чтобы понимать, что стихотворения Пушкина входят в интертекст стихотворения Всеволода Некрасова, нужно знать, что Пушкин жил раньше, чем Некрасов. Для поэтов-современников направление интертекстуальной связи не столь очевидно — бывает и так, что близкие по духу авторы одной эпохи почти одновременно приходят к похожим образам и выражениям.

Поэт Анатолий Мариенгоф, близкий друг Сергея Есенина, вспоминал о происшествии, которое приключилось с другим его другом, поэтом Вадимом Шершеневичем:

Важен бывает и объем цитируемого текста. Одно слово, скорее всего, еще не цитата, ведь даже если оно подсказано поэту другим стихотворением, читатель вряд ли сможет об этом догадаться. На мысль об интертексте наводит сочетание хотя бы двух слов. Но если слово особенно редкое — например, авторский неологизм (15.3. Неология), то и в одиночку оно вполне может опознаваться как цитата.

Это стихотворение кажется заумным (10.2. Поэтика гласных и поэтика согласных), но это лишь отчасти так. «Заумные» слова пиээо, вээоми и бобэоби позаимствованы поэтом у Вели-мира Хлебникова, а ряд заумных слов из одних гласных в начале отсылает к поэзии Алексея Крученых. Крученых писал:

Бирюков проделывает похожую процедуру, как бы связывая друг с другом два проекта поэтического языка — проект Хлебникова, направленный на создание общего языка для всего человечества при помощи интуитивно понятных всем слов (типа бобэоби), и проект Крученых, который стремился вернуть поэтическому языку свежесть и выразительность, заменив привычные слова словами заумными.

Составные слова, образованные в русском языке по образцу древнегреческих для перевода или пересказа греческих мифов, сохраняют на себе печать этих мифов: чтобы понять строку Григория Кружкова Скоро, скоро, видать, розовоперстая жахнет — надо помнить, что у Гомера такой эпитет постоянно сопровождает богиню Эос, олицетворение утренней зари. Но если у Кружкова просто пропущено слово Эос, то Александр Блок шел дальше:

Здесь античный эпитет не только вводит образ светлого утра новой жизни, противопоставленный темноте могил, но и настаивает на неодолимости судьбы (идея, важнейшая для всего античного миропонимания).

Интертекстуальную связь легко образовывают имена: стихи, в которых упоминаются, например, Гамлет и Вертер, непременно прочитываются на фоне соответствующих мифологических и литературных сюжетов.

Роль интертекста усиливается в ключевых местах текста — и это не только специально отведенный для «чужого слова» эпиграф (9.4. Эпиграф), но и название. Пушкинские «Стихи, сочиненные ночью во время бессонницы» породили спустя полтора столетия стихотворение Ивана Ахметьева «Стихи, сочиненные ночью во время бессонницы на рабочем месте в разбитом кресле». Называя так стихотворение, современный поэт иронизирует не над Пушкиным, а над собой, показывая, насколько разными получаются стихи, сочиненные во время бессонницы разными людьми в разных исторических условиях.

Между названиями романа Льва Толстого «Война и мир» (1869) и одноименной поэмы Владимира Маяковского (1916) тоже присутствует ироническое напряжение, хотя и не столь заметное. Одноименность их — мнимая, Маяковский использовал другое слово мир (мiръ в старой орфографии, то есть мироздание, — в отличие от толстовского миръ в значении мирная жизнь).

Обращаясь к одним и тем же произведениям, разные поэты создают непохожие друг на друга интертексты. Так, можно говорить о совершенно различных проявлениях шекспировского интертекста, особенно это заметно при сопоставлении текстов разных эпох.

В «Борисе Годунове» Пушкина находят влияние «Макбета», «Гамлета» и других трагедий Шекспира, которое отразилось не только в отсылках к текстам английского поэта, но и в сходстве между характерами и в самом стихе, которым написана трагедия. В начале XIX века русская литература только начинала свое знакомство с английской, поэтому для Пушкина были важны все элементы произведений Шекспира.

К началу ХХ века творчество Шекспира в России стало известно гораздо больше. Для Блока Шекспир был настолько близким автором, что буквальное следование текстам последнего уже не было обязательным. В произведениях Блока отсылки к Шекспиру присутствуют в виде единичных цитат и образов. Так, один из циклов Блока озаглавлен «Пузыри земли» и содержит эпиграф из Шекспира. Эта фраза отсылает к одной из первых сцен «Макбета»:

В стихотворении «Она пришла с мороза раскрасневшаяся…» повторяется тот же образ: Едва дойдя до пузырей земли, / O которых я не могу говорить без волнения, / Я заметил, что она тоже волнуется / И внимательно смотрит в окно. Интертекст в этом стихотворении «разделяет» героя, живущего цитатами, и героиню, погруженную в жизнь и не замечающую литературную атмосферу их свидания.

Другой автор, к которому веками обращались самые разные поэты, — Гораций, и прежде всего та его ода, что стала образцом для «Памятника» Михаила Ломоносова, Гавриила Державина, Константина Батюшкова и Пушкина. Для всех этих поэтов отсылка к Горацию была способом сопоставить свое место в поэзии с безусловным величием латинского классика. Но когда к этому источнику обращается Иосиф Бродский, поэт совсем другой эпохи, —

— он ставит под сомнение очевидную для своих предшественников мысль о том, что занятие поэта может обеспечить ему благодарное внимание потомков.

Таким образом, интертекст может выражать почтение автора к предшественникам, может отталкиваться от поэтической традиции и иронизировать над ней, а может и выражать более тонкие и неоднозначные отношения между текстами.

«Памятник» Горация, «Гамлет» или «Макбет» Шекспира принадлежат к тем немногим текстам, к которым поэты обращаются вновь и вновь, а их ключевые образы или особенно важные фрагменты снова и снова воспроизводятся в культуре. Такие тексты называют прецедентными: они становятся образцами для последующих авторов, им подражают, их развивают или ниспровергают.

Универсальным прецедентным текстом для всей западной культуры была Библия, поскольку к ее тексту (и к сюжетам и персонажам, и к отдельным выражениям) так или иначе отсылает огромное количество произведений. Среди прецедентных текстов, одинаково важных для разных национальных литератур, наряду с Шекспиром и Горацием можно назвать поэмы Гомера, «Божественную комедию» Данте, «Фауста» Гете, стихи Уолта Уитмена. Прецедентные тексты в масштабе русской поэзии — это прежде всего произведения Пушкина (особенно «Евгений Онегин» и несколько важнейших лирических стихотворений).

В то же время интертекст может отсылать к текстам совсем другого рода — к популярным песням или злободневным газетным статьям. В лирическом стихотворении, находящемся на более высоком уровне эмоционального напряжения и языковой сложности, такой чужеродный элемент может вызывать сильнейший эффект остранения.

Так, в небольшой поэме Михаила Сухотина «Шалалула» портрет времени рождается из тривиального текста эстрадной песни (притом что в других произведениях этот автор отталкивается, напротив, от цитат из древних религиозных сочинений). Лев Лосев в стихотворении «Новые сведения о Карле и Кларе» подхватывает звуковую игру известной скороговорки:

Итак, источником интертекста может выступать не только другое стихотворение, но и песня, фольклорный памятник, проза (в том числе нехудожественная). Бывает и так, что стихотворение отсылает к кинофильму, музыкальному произведению, картине или скульптуре (19. Поэзия внутри мультимедийного целого).

Стихотворение может полностью или почти полностью состоять из цитат — такие стихи называют центонами. Это явление возникло еще в античности: поэт IV века Авсоний написал «Свадебный центон», полностью составленный из фрагментов строк «Энеиды» Вергилия, у которого эти фрагменты встречались в другом порядке и в другом контексте и были посвящены совсем другим вещам. Недавно этот опыт повторил русский поэт Максим Амелин, который взял за основу уже русскую героическую поэму XVIII века — «Россияду» Михаила Хераскова.

В русской поэзии центон встречается не слишком часто и, как правило, в шуточных миниатюрах, однако некоторые поэты, писавшие на рубеже 1980—1990-х годов, часто обращались к центону (среди них Тимур Кибиров, Александр Еременко, Нина Искренко и другие). Так, в поэме «Памяти любимого стихотворения» Тимур Кибиров следует за поэмой Шарля Бодлера «Плаванье» в переводе Марины Цветаевой (которое, очевидно, и есть то самое «любимое стихотворение»):

Цветаевский перевод поэмы Бодлера начинается так:

Поэма написана тем же размером, что и перевод Цветаевой, а первые две строки к тому же довольно точно следуют синтаксической структуре этого перевода. В третьей строке появляется цитата из другого известного произведения, «маленькой трагедии» «Моцарт и Сальери» Пушкина:

Таким образом поэт постоянно подчеркивает контраст между узнаваемыми цитатами из поэтической классики, в которых говорится о сильных чувствах и болезненных ощущениях, и тусклой реальностью, окружающей обычного школьника. На этом приеме строятся многие ранние стихи Тимура Кибирова, но по-настоящему действенен он оказывается только в том случае, если те цитаты, что приводит поэт, легко узнаются. В противном случае читатель не может до конца угадать, с какой именно интонацией обращается к нему автор.

Поскольку под цитатой имеется в виду точное соответствие, в тех случаях, когда соответствие есть, но цитатой его назвать нельзя, говорят об аллюзиях. Этим словом могут обозначаться неточные цитаты, или отдельные запоминающиеся слова, которые отсылают к другим текстам. Так, одно из стихотворений Мандельштама начинается с аллюзии на «Илиаду» Гомера:

Интертекстуальные связи устанавливаются не только прямым упоминанием Гомера и одного из фрагментов второй песни Илиады (так называемого списка, или перечня кораблей), но и при помощи слова бессонница: полное название второй песни — «Сон. Беотия, или Перечень кораблей».

Точным цитатам и аллюзиям противостоит понятие клише. В этом случае можно говорить, что во многих текстах использованы одинаковые языковые средства (например, встречается одно и то же словосочетание), но не потому, что один автор опирается на другого, а потому, что так говорят все. Поэты по-разному относятся к клише: чаще всего они их избегают, но в некоторых случаях сознательно используют, чтобы подчеркнуть свою способность «справиться» с ними, написать хорошее стихотворение, несмотря на них. Так поступал Георгий Иванов, когда упоминал в своих стихах все клише поэзии начала ХХ века (розы, звезды, тьму):

И цитаты, и аллюзии, и клише возникают на всех уровнях структуры поэтического текста — в том числе в графике, в метрике и ритмике, в рифме и т. д. Особая разновидность интертекста — так называемый ореол размера. Под ореолом размера понимается устойчивая связь, которая возникает между каким-либо размером и определенной темой.

Например, пятистопный хорей в русской традиции часто используется при описании пути («Выхожу один я на дорогу…» Лермонтова, «Вот бреду я вдоль большой дороги…» Тютчева, «Выхожу я в путь, открытый взорам…» Блока и т. д.). Трудно сказать, всегда ли такое совпадение ритмики и тематики избрано автором осознанно. Однако некоторые сцепления между метром и темой настолько прочны, что избавиться от них невозможно, и автор вынужден их учитывать.

Так, русский гекзаметр — размер, которым переведены поэмы Гомера, — не может не вызывать ассоциации с античной Грецией и вообще с Древним миром. Выбирая этот размер для стихотворения, далекого от этого круга тем, поэт сознательно идет на разрыв с читательскими ожиданиями. Так, особое впечатление производили в свое время гекзаметры Павла Радимова с описанием деревенских будней, но и в них внимательный взгляд заметит некоторые слова и обороты, унаследованные от гомеровских переводов:

Сходное впечатление возникает при использовании некоторых строф: в терцинах почти всегда есть память о «Божественной комедии» Данте, а изобретенная Пушкиным онегинская строфа всегда отсылает к первоисточнику. Характерно, что и у Лермонтова (повесть в стихах «Тамбовская казначейша»), и у Вячеслава Иванова («Младенчество») пушкинский след проявляется не только в строфическом рисунке, но и в преобладании разговорной интонации, постоянных обращениях к читателю и т. п.

Как особую разновидность интертекста можно рассматривать само упоминание в стихотворении другого поэта, особенно его появление в качестве героя. Для того чтобы понять причину этого появления, читатель должен в известной мере представлять себе характер его творчества. Как правило, речь идет о самых общих отношениях притяжения и отталкивания между двумя авторами — и в творческой манере, и в биографии. К такому приему часто прибегает Олег Юрьев, в стихах которого в качестве персонажей возникают самые разные поэты: Константин Батюшков, Фридрих Гёльдерлин, Афанасий Фет, Генрих Гейне, Иосиф Бродский, Пауль Целан, Леонид Аронзон.

Универсального способа проверить догадки об интертексте не существует. Иногда достаточно одного слова, а иногда недостаточно и редкого словосочетания, употребленного в той же форме, что и в тексте-источнике. В «Стансах» Иосифа Бродского есть строка к равнодушной отчизне — этот оборот речи уже встречался полувеком раньше в стихотворении Осипа Мандельштама «Воздух пасмурный влажен и гулок…». Мемуаристы сомневаются, что у Бродского была возможность прочитать это стихотворение раньше, чем он написал «Стансы», но знающий Мандельштама читатель тем не менее все равно будет читать это словосочетание, помня о старшем поэте.

Читатель зачастую не может это выяснить или проверить. Он может лишь задаться вопросом, обогащает ли обнаруженный интертекст смысл читаемого стихотворения, помогает ли он интерпретировать его (3.2. Интерпретация поэтического текста), и в зависимости от этого обращать или не обращать на него внимание.

Не все эпохи и литературные направления воспринимают интертекст одинаково. Есть периоды, когда поэты стараются связывать свои стихи с максимально большим количеством чужих, когда сложность и плотность таких связей воспринимается как признак хорошего стихотворения. В другие эпохи интертекст может казаться раздражающим или непонятным, подменяющим новое высказывание о мире повторением давно наскучивших чужих слов.

Читаем и размышляем 17

^{Степь да степь кругом}

^{путь далек лежит.}

^{(фольк.)}

^{Сияла ночь…}

^Фет

^{ТАКЖЕ СМ.:}

^{Анна Ахматова (2.2),}

^{Осип Мандельштам (2.4),}

^{Василий Ломакин (2.4),}

^{Иосиф Бродский (5.2),}

^{Давид Самойлов (6.2),}

^{Геннадий Алексеев (9.1.4),}

^{Игорь Чиннов (10.4),}

^{Андрей Николев (11.2),}

^{Александр Блок (11.4; 11.5),}

^{Осип Мандельштам (18.2.2),}

^{Иосиф Бродский (18.2.3),}

^{Аркадий Драгомощенко (20.1),}

^{Андрей Монастырский (23.3).}