Недавно вышедший учебник «Поэзия» (сост. Н. М. Азарова, К. М. Корчагин, Д. В. Кузьмин, В. А. Плунгян и др. — М.: ОГИ, 2016, 886 с.) стал заметным событием в литературном мире. Мы попросили нескольких поэтов, редакторов, литературных критиков высказаться об учебнике, предложив респондентам выбрать интересующий их аспект темы.
В опросе участвуют Андрей Тавров, Игорь Шайтанов, Игорь Караулов, Владимир Козлов, Юлия Подлубнова, Евгений Абдуллаев, Андрей Пермяков, Владимир Березин, Евгений Ермолин, Евгений Никитин, Ольга Балла-Гертман
_____________________
Андрей Тавров, поэт, прозаик, член редколлегии издательства «Русский Гулливер» и журнала «Гвидеон»:
Книга «Поэзия», с подзаголовком «Учебник», печатается по решению Ученого совета Института языкознания РАН, написана нарочито и даже демонстративно «простым» языком, рассчитанным на тех, кто хочет научиться читать стихи и понять, что такое поэзия. Предназначена книга для старших классов школы и студентов-гуманитариев. Я рад, что она вышла, и рад, что разговор о поэзии как таковой, а тем более современной, продолжается, рад, что в качестве антологии/хрестоматии книга представляет тексты многих современных авторов и делает серьезную попытку описания и определения того, что уже несколько тысячелетий известно людям под именем «поэзия». Правда, взгляд на смысл и историю поэзии и, конечно же, на современную поэзию ограничен концепциями, возникшими за «последние десятилетия», как поясняет автор Предисловия. И этому есть причины.
Именно в последние десятилетия подход к поэзии в филологической среде изменился, свелся, в основном, к изучению просчитываемых единиц поэтического языка, к их систематизации и описанию, к анализу структурных элементов и к рассмотрению функционирования поэзии в обществе как некоторой области языковой технологии. Лишь на одной странице Предисловия (10 стр.) слово «язык» и производные от него встречаются больше 10 раз, такое ощущение, что мы стоим на пороге лингвистического исследования, а не учебника поэзии. И это тоже понятно: авторы учебника, в основном, лингвисты, а поэзия «хороший материал для лингвистики», как выразился один из выступавших со стороны президиума на презентации Учебника.
Но не содержится ли в таком методе рассмотрения поэтической деятельности заведомое и предваряющее ограничение ответа на вопрос, что такое поэзия? Ведь помимо метода чтения, которым пользуется ученый/лингвист и при помощи которого он волей-неволей определяет дальнейшие выводы по поводу того, что такое поэзия и каковы ее атрибуты (ибо способ виденья творит картину), существуют и иные, «неученые» возможности входа в поэтический текст. Например, медитативный, на котором взросла дальневосточная поэзия и о котором, кстати, в учебнике нет ни слова, а также другие, требующие вовлеченности в процесс участия в стихотворении — всего человека. Кроме того, при названном подходе предсказуемо обходится вопрос об этической составляющей поэзии, о ее сущности в стихосложении.
Однако вся история поэзии не мыслилась ее создателями и читателями вне сферы этического, с которым стихотворение или поэма вступали в те или иные отношения. Поэзия открывалась как особый «канал» откровения о правде и красоте, слитых воедино, как мост к человеческой цельности и неповрежденности. Именно через этот канал проходила та терапевтическая сила («прикосновение к Раю», по выражению Вл. Соловьева), противостоящая социальной и физической энтропии, та живая энергия, к передаче которой при помощи слова, погруженного в ритм, и был призван поэт.
Поэты, формулирует автор предисловия, это — «передовые носители языка своего времени» (ну конечно, а что же еще интересно лингвисту!), и их роль — помочь сформировать читателям творческое мышление.
Насколько я понимаю, творческое мышление можно сформировать и без поэзии, да и язык кто-то из поэтов развивает, а кто-то просто использует и ухудшает. Конечно же, лучшие из пишущих формируют язык, но не это, как мне кажется, основная цель поэтического творчества. А вот то, без чего поэзия не может быть поэзией, то без чего она просто немыслима — это, на мой взгляд, дело выражения невыразимого. То несловесное стиха, подобное итоговому «послевкусию», к которому стихотворение подводит и каким-то невероятным образом дает этому внерациональному, вневременному, радостному откровению, полному силы, родиться в читателе поверх слов, прибавляя жизни жизнь и осуществляя тем самым терапию общества, — и есть, кажется, суть поэзии, ее предельная возможность и незаменимое качество.
Похожее мгновенное знание о самом себе иногда наступает в совсем иных обстоятельствах — в период влюбленности, в момент смерти друга, в созерцании восхода солнца…
О чем же здесь идет речь? О том главном и вневременном, что сокрыто в природе человека, о его истинном «я», встреча с которым обновляет и тебя самого, и мир вокруг тебя. Понятно, что это не область лингвистики или «формата».
Дальше замечу, что поэзия, забывшая про этику, утрачивает свою энергию. Раскольников, например, вне этической ситуации преступления был бы банальным убийцей из телесериала, а не великим, переполненным художественной мощью образом. Контакт с этическим — контакт с изначальной энергией вещи, с самой жизнью и ее мощью. Конфуций писал об этичности Неба, ему вторил Кант с его звездами в небе и нравственным императивом в душе. В тематическом указателе учебника слово «этика» отсутствует, в тексте тоже. Я понимаю стремление составителей и авторов избежать любой идеологической направленности в связи хотя бы с памятью о спекуляциях в этой области, но для этого, на мой взгляд, следует двигаться в другом направлении, свойственном как раз лучшим образцам поэзии, или хотя бы упомянуть о нем. Речь идет о постижении мира не при помощи метода, а при помощи сердца.
Когда забывают о великом Пути,
На первый план выходят нравственность и долг.
Когда мудрость уходит в тень,
Главенствуют рационализм и наука.
Когда нет мира в семье,
Превыше ставят сыновнее почитание.
Когда в стране хаос,
Расцветает патриотизм.
Это сказал один мудрый китаец по имени Лао-цзы, упомянутый, кстати, на стр. 716 Учебника. С помощью нижестоящей смысловой системы (рационализма и науки) представляется затруднительным описать вышестоящую систему (внерациональную глубину мира, Путь), но все же стоит хотя бы рассказать о ее существовании в поэтическом делании, если уж речь идет о поэзии, которая веками была с ней в контакте и по сей день противится насильственному от нее отделению. В книге же лишь вскользь упомянуто, как о чем-то архаическом и устаревшем (технологический взгляд на вещи) о том, что прежде поэт, например Гомер, считался носителем мудрости. И это небрежение естественно — вневременные свойства противятся технологическому подходу, который есть власть над вещью, а вневременная поэзия в мире жестких и прогрессирующих вещей безвластна, именно в силу того, что вневременна. И к тому же, поверьте, поэты во все века, знали, что делали, обращаясь за вдохновением к музам. И мы не стали сильнее их, пересев за компьютер.
Мне кажется, что книга «Поэзия» больше манифест, нежели учебник. Манифест сообщества кураторов, исследователей и составителей, рассматривающих поэтическое делание под сравнительно общим для них углом зрения, и претендующих на доминирующий и наиболее, что ли, современный и адекватный способ ее описания.
Так или иначе, книга «Поэзия» заслуживает, помимо некоторых замечаний, конечно же, и слов благодарности в адрес ее создателей, особенно это касается разделов, посвященных современной поэзии, где описание и систематизация проведены вполне последовательно и тщательно. Прекрасно представлены и со вкусом отобраны поэтические тексты. Удачным введением в состав книги является рубрика «Читаем и размышляем» — приглашение к более замедленному, хочется думать, что к медитативному чтению, за что хочется поблагодарить Наталию Азарову и других авторов книги. Книгу хочется читать, открывая новые имена и перечитывая известные тексты. Методология исследования, «появившаяся в последние десятилетия», вполне выдержана и демонстрирует один из рабочих вариантов подхода к поэтическому материалу. В общем исследовательском пространстве изучения поэзии эта книга, несомненно, займет свое заслуженное место.
Игорь Шайтанов, литературный критик, доктор филологических наук, главный редактор журнала «Вопросы литературы»:
Поскольку книга написана и напечатана по постановлению Ученого совета Института языкознания РАН как УЧЕБНИК, то, вероятно, ее и нужно оценить как таковой. Впрочем, по жанру это не учебник, а скорее хрестоматия с предваряющими стихотворные тексты более или менее подробными врезами и с приложением некоторых материалов по бытованию поэзии.
Это так — реплика жанрового уточнения.
Можно ли и стоит ли кого-нибудь в «старших классах» (такая адресация предложена в аннотации) обучить поэзии по этой книге? Здесь много текстов разных эпох, жанров, разного качества… Так что, вероятно, учителю предстоит научить старшеклассников понимать эти тексты в их различии, в том числе и качественном. Хотя не уверен, что в этом заключалась цель авторов-составителей, поскольку о ней в самом учебнике речь внятно не заходит, а к морю мировой поэзии проложен искусственно-узкий канал поэзии современной. Не скажу, что книга представляет собой групповой манифест, но картину поэзии с очень ограниченным — именно в современности — вкусовым диапазоном, противостоящим тому, что широко обозначено как «традиционность».
Да, в отношении современности книга очень избирательна, и открою ли ее тайну, предположив, что данный проект задуман как возможность вынести к широкому читателю результаты деятельности определенной группы или направления, чья пиар-кампания имеет давнюю — с «вавилонских» времен — историю? В данном учебнике свой поэтический круг вписывается в круг мировой поэзии.
Примем это условие игры на современном материале и оценим книгу как учебник. Основное впечатление оказывается крайне неожиданным. То, что названо учебником (нам все время — то из министерства, то из других инстанций — обещают учебники нового поколения и XXI века), оказывается еще одним традиционным и даже архаическим способом описания поэзии: между школьной/нормативной поэтикой и стиховедением — нет, не гаспаровским функционально-семантическим, а мелочно-описательным, которое всегда оставляет ощущение — проделана большая, но бесполезная работа.
Чтобы не быть голословным, но и не затягивать разговор, приведу примеры того, как в учебнике истолковываются ключевые понятия.
Что такое миф? Рассказ, в котором «шла речь о сотворении мира и человека, о сражениях и подвигах богов и героев, о путешествиях на край света…» (с. 236). То есть миф — это нарративная единица, имеющая отношение к поэзии лишь потому, что в стихах эти мифы пересказывались. Очень странно в учебнике поэзии ограничивать себя исключительно нарративным пониманием мифа без его отношения к происхождению поэтического слова (читайте Потебню и Веселовского).
А жанр? Есть главка о жанре: «С самых древних времен поэзия основывалась на представлении о том, что определенное содержание неразрывно связано с определенной формой» (с. 576).
Видимо, человечество родилось с томиком Гегеля или тимофеевским учебником по литературоведению в руках, с древнейших времен наученное бодро отличать форму от содержания. Научность в этом учебнике все время балансирует на грани между банальностью и неточностью.
Чтобы облегчить древнейшему человечеству дело различения между формой и содержанием, как раз и подоспел жанр: «Существование жанров упрощало жизнь и поэтам, и читателям». Значит, сразу — с древнейших времен — поэзия родилась для читателя и, видимо, была предана печатному станку. А про ее устное бытование, про рождение поэтического слова из ритуала и мифа не стоит сказать?
Но вернемся к жанрам (о поэтическом слове будет другая главка): «Внутренняя эволюция жанра не отменяла почти непереходимых границ между жанрами» (с. 577). А когда она все-таки отменила границы, то и жанрам конец пришел: «Вместо жестких границ появились ориентиры, к которым тексты могут тяготеть, а могут не тяготеть. Такие ориентиры удобно называть форматами».
Кому удобно? Авторам учебника? А его читателям в «старших классах»? Или они тоже исчерпали понятие жанра и могут с ним расстаться? Вот так совершился скачок от школьных банальностей по поводу жанра к нововведению учебника (не буду разбираться, кто и что в нем написал, ибо деяние — коллективное). Среди того, через что перескочили, чего не заметили — современное представление о речевой природе жанра (бахтинское или тыняновское), ключевое в современной поэтике, о тексте как борьбе жанров (то, что изначально и было названо интертекстуальностью).
Но нет, все, что касается теории поэтической речи и речевой природы поэтических явлений, здесь если не в отсутствии, то в минусе. Есть главка «Слова в поэзии», но лучше бы ее не было в таком виде. Опять что-то маловразумительное (а ведь речь идет об учебнике!): «…в поэзии слова работают не совсем так, как нам привычно» (с. 488). Интересно, когда они так «непривычно» заработали? Или так было всегда? Следует отсылка к разделу «Поэтизмы» с тонкими наблюдениями над историей поэтического стиля в отношении к гужевому транспорту: «…слова извозчик и кучер куда более частотны в поэзии XIX века, когда гужевой транспорт был основным средством передвижения, а в поэзии ХХ века встречаются значительно реже…» Заглянули бы, не поленились, в соответствующую главу «Исторической поэтики». Там всё сказано.
А здесь всё в одну кучу — неологизмы, поэтизмы, метафоры… Особенность поэтического слова состоит в том, что оно расширяет, приобретает многообразие… Снова банальности через запятую.
Мне показалось странным, что учебник, выходящий под грифом академического Института языкознания, создан с полным пренебрежением к лингвистической природе современной поэтики, воздвигнут на обломках школьной архаики, которую трудно оживить притопами-прихлопами в виде предлагаемых от производителя форматных словечек.
И вовсе странным кажется разрыв между яростно декларируемой современностью поэзии и по своему существу устаревшим разговором, предложенным о ней.
Наконец, последнее, но немаловажное. Жанр учебника влечет к популяризации (или к тому, что ею представляется) даже тех, кто ею никогда не баловался. Не знаю, видел ли кто-нибудь из авторов живого старшеклассника, но входить в класс с первой фразой первой главы не советую: «Как и многие другие важные вещи в жизни — воздух, например, или любовь, — поэзия не совсем то, чем она кажется» (с. 15).
Популяризация нередко оборачивается пошлостью, но молодые люди к ней чувствительны и смешливы.
Игорь Караулов, поэт, публицист:
Судя по составу авторов, идея учебника «Поэзия» родилась в кругу Дмитрия Кузьмина. Участие в этом проекте внешне выглядит для последнего как резкий разрыв с собственной практикой двух последних десятилетий, в центре которой находилась мысль о прогрессе в поэзии, подобном прогрессу в науке. Результатом этого прогресса стало появление «актуальной поэзии». В отличие от «устаревшего дискурса», внятного массам, актуальная поэзия, как и ее научные аналоги вроде физики элементарных частиц, объективно понятна только избранным, которых на весь мир, может быть, не более нескольких сотен. Так учил Кузьмин.
На этом фоне появление учебника, рассчитанного на широкие массы старшеклассников и студентов и посвященного поэзии вообще, без разделения на массовую и элитарную, можно сравнить с попыткой изложить теорию относительности в форме книжки-раскраски. В соответствии с этой задачей и язык книги вышел неожиданно простым и ясным, ничуть не напоминающим, скажем, язык рецензий к лонг-листам премии им. Драгомощенко. Что называется, «могут, когда захотят».
Отказ от попытки представить поэзию в развитии, обратиться к генезису тех или иных явлений кажется в данном контексте, пожалуй, чересчур радикальным: нам (т. е. старшеклассникам прежде всего) предлагается квазистатичная картина поэтической вселенной, все явления которой, от Ломоносова до Александры Цибули, возникли как бы одновременно, в результате некоего большого взрыва. Различие между понятиями традиционного и актуального проводится лишь пунктиром; более того, в главке, напрямую посвященной этой проблеме, высказана компромиссная мысль (весьма здравая, на мой взгляд) о существовании, помимо «традиционной традиции», еще и традиции футуристической, метареалистической, концептуалистской и т. п.
Одной из сильнейших сторон учебника можно назвать обилие вдумчиво подобранных поэтических текстов, взятых у бесчисленного количества авторов (более ста поэтов одного только XXI века). Я бы даже отметил, что природа этого труда двойственна: с одной стороны, его можно назвать учебником, богато иллюстрированным примерами, с другой — хрестоматией с расширенными пояснениями.
Авторы учебника формально вполне защищены от претензий по поводу включения или невключения в него тех или иных поэтов, однако все мы прекрасно понимаем, что стремление «зафиксировать прибыль» в процессе оборота символического капитала и ввести в единый контекст с классиками и признанными мэтрами строго отобранный и ранжированный корпус современных поэтов было как минимум одним из главных мотивов для составления учебника.
Тенденциозностью авторов можно объяснить, например, умолчание о таких популярных поэтах, как Дмитрий Быков или Всеволод Емелин — на фоне многократного упоминания поэтов куда более камерных, таких как Владимир Аристов. Предсказуемо задвинуты на задний план Юрий Кузнецов, Николай Рубцов, Борис Рыжий (по одному упоминанию). А вот то, что авторам учебника ни для каких целей не пригодился Денис Новиков, я могу объяснить только каким-то фантастическим недосмотром.
Но и тех, кто попал в пантеон, не всегда можно назвать счастливцами. Их стихи порой нужны авторам лишь для того, чтобы проиллюстрировать какую-то деталь, вовсе не составляющую существенного элемента их текстов. Так, например, Дарья Суховей упоминается в связи с тем, что ставит названия стихотворений в угловые скобки.
«Проблемный подход», заявленный авторами, обещает читателю ряд увлекательнейших вариаций основной темы — «Поэзия и музыка», «Поэзия и живопись», «Поэзия и философия». Я бы еще добавил раздел «Поэзия и медицина», где рассмотрел бы стихи про сердце, стихи про рак (их наберется на целую антологию) и отдельно — стихи про болезни психики. И только возрастные ограничения, думаю, помешали включить в учебник насущнейший раздел «Поэзия и разные вещества».
Чего не видит «проблемный подход»? Как ни странно, поэтов. То есть, стихов в книге предостаточно, поэтических имен тоже, а вот поэт как личность в ней отсутствует. Даже об известных объединениях поэтов, таких как обэриуты, рассказано лишь мелким шрифтом в сносках, сведения же об отдельных поэтах и вовсе отрывочны и случайны. Это, мне кажется, не облегчает задачу привития к постсоветскому дичку как классической розы, так и актуальной орхидеи.
Впрочем, любые пожелания авторам столь титанического труда обречены оставаться в тени глубокой благодарности им.
Владимир Козлов, доктор филологических наук, руководитель Центра изучения современной поэзии Южного федерального университета, главный редактор журнала Prosōdia:
Учебник «Поэзия» — проект, интересный своей амбициозностью. Не могу не согласиться с предпосылкой о том, что знание школьного учителя и условного студента первого курса о том, что такое поэзия и какие проблемы в связи с нею вообще обсуждают, — это знание нужно расширять и усложнять. И нужно заметить, что попыток сделать это в постсоветский период почти нет. В этой ситуации амбициозность оправдана и необходима. Тем более что сегодня вообще мало кто задается вопросом о том, с чем именно, с каким знанием о поэзии нужно идти в школу. Уверен, что опыт учебника «Поэзия» будет учитываться всеми, кто будет пытаться решить те же задачи.
В таких проектах интересна не столько оригинальность мысли на отдельных коротких отрезках, сколько система, которая в результате складывается. И здесь есть интересные находки — например, не ожидаешь, что ни на что, казалось бы, не претендующая главка о том, что поэзия бывает профессиональной, любительской, народной и наивной поэзией, даст оригинальный исторический очерк того, как переплетались указанные традиции в русской поэзии XX века. Впрочем, сюжеты в обсуждении здесь скорее обозначаются, чем разрешаются, — например, в параграфе о традиционной и новаторской поэзии ставится задача не показать, в чем разница между ними, а, скорее, продемонстрировать диалектику восприятия новаторского и традиционного.
Очевидно, что одной из задач проекта было разметить пространство поэзии таким образом, чтобы в нем могли существовать и те явления современной поэзии, статус которых может оспариваться. Не могу пока судить о том, насколько деликатно это сделано, — ознакомился с книгой пока поверхностно — но с такой задачей в принципе согласен. Личных иерархий — как чисто традиционных, так и откровенно вызывающих — уже достаточно — нужно пытаться вырабатывать язык, который бы описывал пространство поэзии в целом.
Но, безусловно, для людей искушенных, для тех, кто имеет свое понимание того, что собой представляет круг вопросов, связанных с поэзией, результат получился заведомо противоречивым.
Отмечу пока только такую мелочь как полное отсутствие каких-либо указаний на филологические источники, а также цитат из них. Нельзя сказать, что подобная работа несовместима с задачами массового издания. В качестве примера можно привести самый популярный вузовский учебник «Теория литературы» В.Е. Хализева — издание выдержало, кажется, девять изданий и славится как раз доступностью в сочетании с основательной проработкой основной литературы. Отсутствие каких-либо предшественников в существенной степени реферативном издании создает парадоксальное ощущение — очевидно, что авторы работают с устоявшимися концепциями поэзии и отдельных ее аспектов, но при этом они не признаются, с чьими именно. Тем самым авторы подставляются дважды: они невольно выдают чужие концепции за свои — и достойные, и явно уязвимые. А ведь изучение поэзии — это все-таки слишком большая отечественная филологическая традиция, чтобы фигура умолчания о ней имела право на существование.
Юлия Подлубнова, литературный критик, кандидат филологических наук:
На мой взгляд, составители учебника сделали огромное дело: доходчиво и толково рассказали, что такое поэзия и из каких компонентов складывается поэтический текст. Ни в одном учебнике по теории литературы — от В. Е. Хализева до Н. Д. Тамарченко и др., ни в одном поэтическом словаре мы не найдем такой детальной и всесторонней проработки всех аспектов, которые так или иначе связаны с поэзией: теоретических и непосредственно контекстуальных, учитывающих и историю литературы, и текущий литературный процесс. В этом плане ощущается академизм издания — оно было подготовлено Институтом языкознания РАН под руководством доктора филологических наук Наталии Азаровой, — но в то же время академизм здесь не означает следования канонам и шаблонам. Учебник примечателен тем, что его авторы, не ломая литературоведческой традиции, даже весьма бережно работая с ней, уходят от классических схем и штампов, являют модернизированный взгляд как на теоретические вопросы, так и на русскую поэзию ХVIII — ХХI вв. И здесь, конечно, играет огромную роль авторский состав, куда вошли не только ученые, но и поэты и культуртрегеры Дмитрий Кузьмин, Кирилл Корчагин, Евгения Суслова.
Резонный вопрос: кто будет читать этот учебник? В аннотации заявлено, что он рассчитан на школьников и студентов первых курсов гуманитарных факультетов. Честно говоря, книга написана так, что от чтения сложно оторваться: живой язык, проблематизация как прием, яркие примеры. Наконец, сами поэтические тексты, сопровождающие практически каждый параграф. У нее есть все шансы стать филологическим бестселлером.
Конечно, специалисты найдут в издании некоторое количество неточностей и огрехов. Приведу один пример. На с. 76 утверждается, что «тема любви не поощрялась в советской официальной литературе 1930-х гг.», запрет на любовь «был ослаблен в годы войны». Однако в советской литературе с темой любви был полный порядок — в любом соцреалистическом романе она фигурировала. Другое дело, что в советской поэзии, начиная с эпохи Первой пятилетки, доминировала производственная тематика и, действительно, авторам, усиленно воспевающим заводы и радость социалистического строительства, было как бы не до любви. Однако тренд поменялся отнюдь не в годы войны, а в середине 1930-х, когда появился запрос на молодую комсомольскую поэзию, которой никто не запрещал быть лиричной, и она таковой была (исхожу из своих наблюдений за уральской словесностью 1930-х, а Урал с его производственными мощностями и ролью в сталинской индустриализации — регион показательный).
Но нет смысла придираться к частностям, задам другой очевидный вопрос: какую цель преследовали авторы учебника? Помимо основной, имеющей в виду всесторонний охват всего того, что относится к поэзии, выделяется еще и иная, очень жестко заданная цель: ревизия поэтического наследия и актуализация определенной части современной поэзии. С классикой — от Пушкина и Мандельштама до Бродского и Д. А. Пригова — как-то все кажется в порядке, вопросы здесь могут возникнуть только у людей, мало знакомых с русской поэзией. Что касается современности, то обширный пласт примеров и текстов, введенных в учебник, неизбежно отражает предпочтения авторов, то есть того поля поэзии, центром которого является журнал «Воздух» и проекты Д. Кузьмина и К. Корчагина. Это поле широкое, но, как бы мы ни симпатизировали авторам учебника, не всеохватное. Мне, например, не хватило в издании хотя бы одного текста Дениса Новикова или упоминания современных уральских поэтов (помимо любимых мной Андрея Санникова, Виталия Кальпиди и Василия Чепелева), — хоть тех же тагильчан: Е. Туренко, А. Сальникова, Н. Стародуцевой и Е. Симоновой. Избирательность примеров делает учебник уязвимым, и, думаю, вызовет многочисленные нарекания со стороны литераторов и исследователей современной поэзии, которые имеют альтернативный взгляд на текущие процессы.
Евгений Абдуллаев, поэт, прозаик, литературный критик:
Прежде всего, конечно, аплодисменты. Умеренные, но искренние. Учебника поэзии у нас не было. Были учебники по истории поэзии. Какие-то методички и хрестоматии. Учебника не встречал. В Штатах, например, такой продукции более чем достаточно. Интересующиеся могут убедиться, загуглив poetry textbook.
Второе. Учебник сделан добротно. С солидной теоретической частью, со стихотворными примерами. Написан не просто литературоведами и стиховедами, но поэтами. Поэтами, стилистически мне не близкими; в данном случае это не так важно. Поэзия для авторов не просто научный объект; они знают и видят ее изнутри.
Третье. Предпринята важная попытка связать классику с современной поэзией. Не просто добавив, как это обычно делается, к школьному канону пару-тройку современников, более-менее беспроигрышных. В учебнике «современники» играют наравне с «классиками». Почти вперемешку. Блок — и тут же на соседней дорожке Галина Рымбу. Или Бродский — и прямо следом Никита Сафонов. Лига «современников» у меня, правда, особого энтузиазма не вызывает. Но это, опять же, другой разговор. Как бы и ожидалось, что авторы будут преимущественно круга «Воздуха» (плюс несколько «посторонних» для отведения обвинений в субъективизме). Кто пишет, тот и заказывает музыку. Не нравится — пишем другой учебник. Со своими «Юриями Милославскими».
Четвертое… Тут аплодисменты несколько гаснут, поскольку стоит сказать об «отдельном недостатке». Он, на мой взгляд, действительно, один.
А именно — не совсем понятно, для кого предназначен этот учебник.
«Для старших классов школы», как сказано в аннотации? Пытаюсь представить себе старшеклассника, одолевающего этот почти восьмисотстраничный опус магнум… Даже студента («Учебник также ориентирован на студентов первых курсов гуманитарных факультетов…») представляю с большим трудом. На каких студентов-первокурсников он ориентирован, в каких филологических оранжереях эти вундеркинды должны произрастать? Позволю усомниться, что все это прочтут даже преподаватели. На кого тогда? На начинающих стихотворцев? См. выше.
Написан учебник не то чтобы мудрено (заметно, что авторы старались писать попроще), но слишком уж многостранично и многословно. Добротность перерастает в стремление охватить все и сказать обо всем. И о поэтической идентичности, и о пространственно-временных структурах, и о грамматике, и о семантике… К тому же — длинным монологическим нарративом. Понятно, что в случае с поэзией использование схем, блоков и булет-поинтов и прочих современных средств подачи материала не всегда возможно. Но как-то учитывать методический аспект, когда пишешь учебник, все же стоит.
В свое время Алексей Пурин назвал евтушенковские «Строфы века» Царь-книгой — по аналогии с никогда не стрелявшей Царь-пушкой. Или с никогда не звонившим Царь-колоколом. Теперь, похоже, вышел Царь-учебник.
Буду рад, если окажусь неправ. Если его будут покупать не только стихотворцы, чьи стихи в нем процитированы, и не только сочувствующая группка филологов. И, главное, читать. В конце концов, других учебников поэзии у нас пока не предвидится. (Можно, конечно, задаться вопросом, а нужен ли вообще учебник поэзии, — но это уже тема для другой дискуссии…)
Андрей Пермяков, поэт, прозаик, литературный критик:
Цель и суть учебника «Поэзия» определена в первых строках первой главы: «Как и многие другие важные вещи в жизни — воздух, например, или любовь, — поэзия не совсем то, чем она кажется». В самом деле, девятисотстраничную книгу для пытливых старшеклассников о воздухе целесообразно было б построить именно так: раздел о химическом его составе, раздел о роли в жизни, глава о воздухе в литературе, рассказ о критериях качества этого самого воздуха и т. д. Вот и в новом учебнике феномен поэзии рассмотрен с разных сторон.
Однако уже на двадцать первой странице книги этого пытливого старшеклассника, кой и заявлен в качестве целевой аудитории, ждёт маленький культурный шок. Глава 2.1. предлагает делить поэзию на два типа: нарративную и лирическую. И утверждает, что «оба этих типа поэзии существуют с древнейших времён…». А школьник, повторим, пытливый. Стало быть, он в рамках расширенного курса школьной программы уже читал статью В.Г. Белинского «Разделение поэзии на роды и виды». Или даже по совету хорошего учителя заглядывал в «Поэтику» Аристотеля. И знает, что более типическим представляется деление поэзии на эпическую, лирическую и драматическую.
Предположим, что учебник раскрыл не школьник, но первокурсник-филолог. Он, согласно аннотации к учебнику, тоже входит в потенциальный круг читателей. Первокурсник этот может быть знаком с работой Гёте и Шиллера «Об эпической и драматической поэзии». Там распределение типов поэзии было сходным с предлагаемым авторами учебника. Зато первокурсник вполне уже может знать, что сам термин «нарратив», хоть и восходит к латинскому «narratio», хождение получил не более полувека назад. При дальнейшем ознакомлении с книгой удивление читающего будет нарастать вплоть до момента, пока он не осознает, что этот учебник заключает в себе весьма оригинальную аксиоматику. По крайней мере, во многих аспектах сильно отличающуюся от традиционных представлений о литературе.
Например, связь поэзии и религии отнесена к разделу идентичностей. Т. е. «Религиозная идентичность» в применении к поэзии поставлена в тот же ряд, что и «Этническая идентичность», «Гендерная идентичность», «Социальная идентичность». Хотя более классическим было б, наверное, расположение главы «Поэзия и религия» в том же разделе, где представлены «Поэзия и наука», «Поэзия и философия». (Термин «классическим» в предыдущем предложении соотносится с понятием «Классическая немецкая философия»: Кант и Гегель рассматривали искусство в указанных выше соответствиях).
К новой аксиоматике можно отнести также подробное и тщательное рассмотрение ритмики стиха при почти отсутствующем упоминании о тропах. Очевидно, ритмический рисунок представляется авторам не в пример важнее риторических фигур. Кроме того, в книге указано весьма немного жанров поэзии, а вот место её внутри мультимедийного целого проанализировано весьма тщательно. Есть и другие отличия от традиционных взглядов на описание поэзии.
Так вот: здесь возникает та самая точка бифуркации, о которой так любили говорить специалисты по термодинамике, а теперь любят говорить социологи. Если принять вот эту аксиоматику, то учебник становится до безупречности логичным во всех разделах. В частности, очень тщательно подобраны примеры к блокам «Читаем и размышляем». Именно с точки зрения написания учебника из «здесь и сейчас». Те, кому более мил диахронический подход, пожалуй, окажутся удивлены обилию текстов, созданных в последние лет шестьдесят, и преобладанию оных над признанной классикой.
Но вот один аспект объективно неясен: кому всё-таки предназначен этот учебник? Молодым людям, желающим разобраться в этом аспекте культуры на уровне хорошего читателя или будущим поэтам-филологам-культуртрегерам? Прямого ответа авторы не дают: «Значит ли это, что если ты не пишешь стихов, то и читать стихи бесполезно? Безусловно, нет: ведь для того, чтобы знать толк во вкусной еде не обязательно хорошо готовить. Что обязательно — так это постоянно тренировать вкус, пробовать разное и сравнивать. Зато справедливо обратное: если ты не читаешь стихов, то и писать их бесполезно…».
Впрочем, школьники — читатели научно-популярной литературы, — далеко не всегда становятся специалистами в тех областях, которыми интересуются на грани школы и ВУЗа. Тут скорее может огорчать ограниченность выбора: этот учебник — единственное с незапамятных времён пособие для желающих разобраться в современной поэзии. Но это уж, конечно, претензия не к авторам. Как и не к ним претензии относительно тех или иных субъективностей в тексте книги. Пристальный и заинтересованный взгляд в гуманитарных исследованиях субъективен всегда. Даже если структура учебника напоминает структуру книги естественнонаучной.
С другой стороны, субъективно написанная книга подразумевает и субъективный взгляд на неё. Так вот: мне представляется откровенно слабой и составленной второпях Глава 23. «Литературный процесс и литературная жизнь». Конечно, 32 страницы из почти девятисот общего впечатления сильно не портят, однако маленькое недоумение всё-таки оставляют. Но это ничего. Процесс ведь на то и процесс, чтобы постоянно происходить, меняясь. Соответственно, будет эволюционировать и взгляд на него. Или не будет — тут загадывать нельзя.
Владимир Березин, прозаик, критик, эссеист:
Для начала нужно сказать несколько слов, чтобы рассказать о важности задачи.
Поэзия стала самым свободным и демократичным искусством — актёрам нужен театр, кинематографистам — камера и прокат, романист сталкивается с утратой привычки к долгому чтению.
В этом смысле поэзия неуязвима — она как раз доступна почти без посредников, или — вовсе без посредников, со слуха.
Появление фундаментальной книги для самообразования — такое же естественное явление, как чтение стихов со сцены.
Слово «фундаментальная» я хотел бы освободить от оттенка простого одобрения, с которым оно употребляется (в тот момент, когда говорят просто о большой книге, хотя книга эта чрезвычайно толста). Это действительно фундаментальный учебник о поэзии вообще, насколько можно в одной книге совместить минимальные основы теории стихосложения, историю, список понятий и, наконец, довольно большой стихотворный корпус.
Мы должны при этом понимать, что имеем дело не просто с книгой, а с учебником «для чтения и обсуждения», для чего к нему приторочен специальный сайт, а сайты, как мы понимаем, в размерах слабо ограничены. Сайт этот находится в разработке, ничего, кроме оглавления книги, в нём пока не обнаруживается. Ход сделан верный, но говорить о его успехе пока ещё рано.
Книга отвечает поставленной задаче — это не антология русской поэзии, и даже не антология современной отечественной поэзии, это, введение в тему.
Научная квалификация авторов у меня сомнения не вызывает (кажется там нет никого без степени — минимум кандидатской). При этом, книга написана вне того отвратительного «птичьего» языка, который часто бывает свойственен современным гуманитарным наукам.
Предвижу я и некоторую претензию — именным списком современной поэзии будут довольны не все, то есть некоторое количество людей будут недовольны, не найдя себя или людей своего круга среди упоминаемых и цитируемых.
Это претензия слабая, и вот почему: современная поэзия неминуемо шире любой даже такой толстой книжки. Более того, никакой учебник не является списком Шиндлера, который спасёт имена поэтов для будущих поколений. (Я предвижу, что даже некоторое количество их, попавших на страницы учебника, будут смыты временем). Это неизбежно, и учебник не лист спасения, а фотография быстрого процесса.
С именными списками придётся смириться — например, в моём случае, практически полностью совпадая с моими в исторические времена, они начинают сильно разниться, хотя и совпадая в некотором количестве случаев.
Да, это выбор авторов — но это ведь примеры, а они вольны выбирать примеры из своего круга. Служат ли эти строки примерами? Да, они выполняют эту функцию.
В остальном учебник следует за современной литературной ситуацией.
Оттого вопрос «Отчего N. включён в учебник, хотя NN мне нравится больше» теряет смысл.
Теперь дело не за покупателями (хотя цена в тысячу-полторы рублей мне кажется в любом случае переводящей книгу в раздел редких), так вот — не за покупателями, а именно за теми, кто по ней будет учиться — самостоятельно или в аудиториях.
Евгений Ермолин, литературный критик, доктор педагогических наук, главный редактор журнала «Континент»:
В этой дельной, умно и просто написанной книге мне, анархисту и мистику, не хватает поэтического безумия как самодовлеющей интенции, как некоего априори, без которого блюдо теряет вкус. Авторы слишком трезвы. Речь не о примерах и образцах, которые предъявлены в учебнике, а об учебном тексте.
Вы спросите, а можно ли (а нужно ли) учить безумию. Есть о чем подумать. Редукция метафизического измерения все же приспускает саму поэзию с Парнаса, и разговор о ней теряет ту ауру вдохновения, без которой и сама поэзия не нужна.
Перевод темы в план «религиозной идентичности», а тем более «православной идентичности», выглядит как-то странно. Позитивистский подход сильно упростил и разговор о мифе, ритуале и символе в поэзии. В итоге главным поэтом-ритуалистом представлен Пригов, и ему как бы даже нет альтернативы. Скомкан и сведен к нескольким словам и возможный разговор о новом символизме в поэзии 2-й половины ХХ- начала XXI вв. Гумилевский трамвай, конечно, интересен как пример, но ведь это история давняя, и к тому же трамвай лишь средство трансфера, а символическая емкость стихотворения связана скорее с другими образами. О продолжении темы у Воденникова и вовсе говорить трудно. Между тем, символизм, который ткется не только завершенными образными сгустками, но и интонацией, звукописью, паузами, — это тоже поэзия.
Тем не менее, книга принесет, безусловно, немалую пользу изучающим литературу. Трезвость — это то алиби, которое трудней оспорить, чем подтвердить его целесообразность, на фоне стихий поэзии и житейских катавасий.
Евгений Никитин, поэт, прозаик, эссеист:
Думаю, многие скажут (или подумают про себя), что учебник «Поэзия» призван ввести в употребление далеко не безусловную понятийную систему, которой пользуется совершенно определенный круг авторов (понятие «прирост смысла» появляется с самого начала). А также призван зафиксировать и сам этот круг в качестве канонического (поставив, например, за стихотворением Тютчева — стихотворение Андрея Черкасова). Однако на этот счет можно сказать лишь — ну а как иначе? Разве не так устроена деятельность дисциплинарных институтов, каковым и является любой учебник? Поэтому именно по этому пункту у меня претензий нет.
Тем более что над этим очевидным недостатком жанра авторы постарались подняться и дать, действительно, большой пласт материала. Какого материала? По сути, это словарь. Словарь, с помощью которого можно говорить о поэзии. В том числе — нести любую околесицу, но — и это важно отметить — сам словарь не виноват в том, что с его помощью можно нести околесицу. А стихи в учебнике приводятся всегда для иллюстрации конкретной статьи. Так, например, в статье «Поэзия и живопись» неожиданно процитирован «нерукопожатный» Игорь Караулов — потому что у него в тексте «голландцы рисовали лошадей». С тем же успехом можно было процитировать этот текст в главе «Поэзия и животноводство», но почему-то такой главы нет.
Вообще говоря, странно, что темам «Поэзия и…» (вспоминается знаменитое «Я и девочка», «Я и белочка»), посвящена солидная часть учебника, в то время как истории литературных течений 70х, 80х и 90х — едва ли несколько страниц. Зато из процитированных в учебнике стихотворений складывается огромная антология, интересная сама по себе.
Однако есть и некоторые недостатки, которых можно было избежать. Они — методического характера. По впечатлению уже от первой главы, авторы говорят с читателем как с идиотом или ребенком среднего школьного возраста: «Как и многие другие важные вещи в жизни — воздух, например, или любовь, — поэзия не совсем то, чем она кажется.(…) Например, «поэзия — это когда в столбик, а проза — когда в строчку все подряд», — чаще всего так и есть, но ведь не путаем же мы со стихами ресторанное меню? Значит, не только в столбике дело.»
Авторы учебника, которых часто (не без профанной зависти) обвиняли до этого в использовании «птичьего языка», оснащенного избыточным терминологическим аппаратом, как бы показывают, что могут говорить и человеческим языком. Но, как мы знаем, дети больше всего не любят, когда взрослые пытаются говорить на их языке. Дело в том, что это выдает снисходительное отношение, а оно, в свою очередь, симптом плохо скрываемого неуважения…
Не говоря уже о том, что выше приведена маленькая ложь. Мы-то знаем, что ресторанное меню очень даже может стать стихотворением, если его ввести в контекст сборника текстов или литературного вечера. Это мы знаем самое позднее со времен концептуалистов.
Эта маленькая ложь тоже очень характерна для разговоров с детьми. Ведь взрослые считают, что детям не надо всего говорить, потому что их психика не готова к восприятию экзистенциальных истин, вроде той, что все они и все известные им люди умрут, а солнце рано или поздно погаснет, пожрав всю Солнечную систему (этот пример приводит в одном из своих стэндапов Луи Си Кей).
Авторы как бы считают, что студенты старших классов или первых курсов вузов слишком хрупки, и с ними надо вести себя очень осторожно. Особенно учитывая политическую ситуацию в стране. Например, учебник очень осторожно касается вопроса о гендерной идентичности Марианны Гейде. Вот прочитают студенты учебник «Поэзия» — тогда и поумнеют, станут употреблять слова типа «ризома». Тогда и можно будет раскрыть им тайны — и про ресторанное меню, и про гендеры.
Кстати, ресторанные аналогии дальше продолжаются, видимо, как самые популярные в среде голодных студентов: «Значит ли это, что если ты не пишешь стихов, то и читать стихи бесполезно? Безусловно нет: ведь для того, чтобы знать толк во вкусной еде, не обязательно хорошо готовить».
В остальном надо сказать, что выход этого учебника — событие, безусловно, эпохальное. А то, что в нем кого-то нет, не включили, не упомянули — это отражает объективное соотношение сил в современной литературной жизни. Мог бы я, например, написать учебник поэзии — нет, не мог бы. Кто-то скажет: мог бы, но не написал. А они — и смогли, и написали. И это может вызывать только огромное уважение.
Ольга Балла-Гертман, литературный критик, редактор отдела философии и культурологии журнала «Знание-Сила»:
Сразу должна покаяться, что книгу прочитать я ещё не успела, поэтому говорить могу только о внешних впечатлениях и ожиданиях от неё, притом максимально субъективных.
Прежде всего, я очень рада самому факту того, что такая книга теперь есть и приводит в обозримую систему современные представления о поэзии как о культурной форме (понятно, что неминуемо ограниченные ценностями и позициями круга авторов, но это нормально; тем, кто с этими позициями не солидарен, что же мешает написать собственный учебник, сопоставимый по охвату материала и круга вопросов? А мы и прочитаем — и расширим собственные представления.)
Во всяком случае, я намерена по этой книжке учиться, приводить собственные представления о поэзии в порядок (в этом отношении мне важна уже сама её систематичность), очень надеюсь, что она заштопает хотя бы некоторые дыры в моём образовании.
Особенно важными мне (в силу личных умственных пристрастий) кажутся разделы, в которых, во-первых, определяется место поэзии «внутри мультимедийного целого» и обозначаются её связи с разными искусствами; сильнее прочих интригуют меня разделы «Поэзия и архитектура» и «Поэзия и фотография» (я, случись мне такое писать, говорила бы о поэзии в контексте искусств, а связи её с изменением технических средств вынесла бы в отдельный пункт, потому что мне кажется, что это — о другом, но почитаем — узнаем), а во-вторых — что персонально мне и того важнее — что она рассматривается в контексте философии и науки, как их (надеюсь) равная собеседница. Пока не знаю, насколько убедительно всё это сделано, но важно уже то, что об этом зашла речь, и страшно интересно, что авторы книги об этом думают, даже если я вдруг думаю совершенно другое. (По-моему, был бы смысл продумать также тему «Поэзия и религия», но, видимо, этот вопрос авторов не занимает.)
А отдельно меня радует подглавка «Как писать о поэзии», поскольку я совершенно не знаю, как это делать, хотя делать это мне почему-то всё время приходится, — и хочется научиться (но эта подглавка маленькая, я туда уже заглядывала, — и очень коротко рассказывает о том, какие существуют виды анализа поэтического текста. Мне бы хотелось примеров для каждого вида.)
http://literratura.org/issue_publicism/1631-poeziya-uchebnik-ili-manifest.html