Поэзия (Учебник)

И поэзия, и музыка существуют во времени: когда мы слушаем музыкальное произведение или читаем стихотворение, то тратим на это время — мы не можем воспринять его сразу и целиком (в отличие от фотографии или картины). О стихах часто говорят, что они «музыкальны», но это значит, что читателя привлекает звуковая сторона стиха сама по себе, а не то, что в этих стихах возникает музыка. Однако с древности поэзия и музыка часто идут рядом: стихи поются под музыкальный аккомпанемент, а в музыке возникают жанры, которые требуют стихотворного текста.

Это не зависит от того, с какой поэзией и какой музыкой мы имеем дело — академическая музыка часто использовала поэтические тексты (например, в опере), а популярная музыка, рок-музыка, хип-хоп и другие направления почти всегда сопровождаются поющимся текстом. В разных музыкальных традициях поэтические тексты используют по-разному, так что близость музыки и стиха различна.

Часто текст специально сочиняют для определенной мелодии. Он может строиться по иным законам, чем текст, предназначенный только для чтения: его ритм может следовать за ритмом музыки или изменяться под ее воздействием. Поэтому без музыки такие тексты могут звучать странно и не производить того впечатления, которое они производят, когда их поют.

Музыкальные произведения иногда пишут на готовые тексты: например, известны работы российского композитора Софии Губайдулиной на стихи Геннадия Айги или песни Леонида Федорова на стихи Александра Введенского и Дмитрия Авалиани. Первый опыт относится к академической музыке, второй — к популярной, но принципы использования поэтического текста в них схожие.

Другое явление — это поэзия, которая существует только в связи с музыкой, как в песнях. Наиболее яркие ее образцы были представлены в бардовской песне 1960-х годов (Александр Галич, Булат Окуджава, Владимир Высоцкий), рок-поэзии рубежа 1980—1990-х годов (Борис Гребенщиков, Александр Башлачев, Егор Летов, Яна Дягилева), а затем в рэпе конца 2000-х — начала 2010-х годов.

Наиболее значительные из этих фигур часто обращались к «книжной» поэзии — цитировали ее в своих песнях или прямо говорили о том, что профессиональные поэты оказали на них непосредственное влияние. При этом во многих случаях авторы песен лишь частично принимали во внимание контекст той культуры, в которой они существовали (и музыкальный, и поэтический), и подходили к «книжной» поэзии как будто со стороны.

Во многих народных культурах поэзия воспринимается только вместе с музыкой и наиболее признанными поэтами становятся поэты-песенники. Так, в самых широких слоях российского общества одним из самых знаменитых поэтов оказывается Владимир Высоцкий, который сознательно использовал различные авторские маски, например маску «человека из народа» (4. Кто говорит в поэзии? Поэт и субъект).

«Книжная» и «песенная» поэзия могли идти параллельными путями: в этих случаях авторы песенных текстов решали почти те же задачи, что и авторы «книжных», а иногда и опережали последних. Такими были, например, песни Бориса Гребенщикова 1980-х годов, связанные при помощи цитат и интертекста с большим количеством других произведений, в том числе с «книжной» поэзией того времени. Гребенщиков использовал сложный монтаж различных образов, которые были, как правило, непонятны для слушателя и требовали расшифровки, но на деле далеко не всегда могли быть расшифрованы:

В этой песне о неясных вещах говорится так, будто они понятны и самоочевидны: кто такой капитан Африка? И почему он должен появиться в этом тексте после потока наблюдений и картин, которые, кажется, никак его не касаются? Эта двусмысленность и неопределенность — характерная черта песенного творчества Гребенщикова, но она же характерна и для поэтов-метареалистов 1980-х годов (Алексея Парщикова, Ивана Жданова и других), которые также использовали довольно сложную систему образов, далеко не всегда поддающуюся разгадке.

Другая яркая фигура песенной поэзии 1980-х годов — Егор Летов. Летов испытал большое влияние поэзии обэриутов (прежде всего Александра Введенского) и искусства московского концептуализма. Песни Летова изображают жестокий и абсурдный мир, в котором человек не может найти для себя подходящего места. Чтобы выразить это, Летов использовал монтаж парадоксальных образов, которые выглядят никак не связанными друг с другом и этой несвязностью выражают алогичное и смертоносное устройство окружающего мира:

Этот отрывок из песни «Офелия» развивает классический сюжет, который в русской поэзии возникал в стихотворениях Афанасия Фета, Александра Блока, Георгия Иванова и других поэтов. Тело Офелии уносят волны реки, и песня в дальнейшем описывает те изменения, которые происходят в мире, когда девушка переходит границу между миром живых и миром мертвых. По мере перехода через эту границу окружающий утопленницу пейзаж становится все более причудливым — сначала появляется всего лишь пузатый дрозд, которого можно встретить в обычном лесу, но потом уже резиновый трамвайчик, который может встретиться только в воображаемом мире (8.3. Символ).

Песни Летова в значительной мере посвящены описанию этой границы, и вслед за Летовым эта тема становится ключевой для некоторых поэтов конца ХХ — начала XXI века, которые выросли на его песнях и восприняли их как неотъемлемую часть своего поэтического мира (среди них Олег Пащенко, Данила Давыдов, Виктор Iванiв и другие).

Тем не менее существует не так много авторов песен, которые оказали серьезное влияние на «книжную» поэзию: цитаты из песен часто возникают в стихах как интертекст (например, у Марии Степановой), но лишь с небольшим количеством «песенных» авторов «книжные» поэты ведут диалог на равных. Причины этого в том, что после того, как текст начинает исполняться вместе с музыкой и становится более известен в качестве песни, его трудно воспринимать отдельно. Песенная поэзия имеет свой собственный контекст и историю, которые не во всем совпадают с контекстом и историей «книжной» поэзии.

Существуют поэты, занимающие промежуточное положение между «песенной» и «книжной» поэзией. Например, Александр Галич был учеником одного из самых заметных советских поэтов 1930-х годов Эдуарда Багрицкого и начинал как профессиональный, «книжный» поэт, став затем известным бардом, исполнителем собственных песен. Более современный пример — Андрей Родионов, который принадлежал к тем же кругам, что и Егор Летов, выступал с собственной рок-группой «Окраина», в которой играли музыканты, выступавшие с Летовым. Песни и стихотворения Родионова составляют единый корпус текстов и формально ничем не отличаются друг от друга. Поэт использует своеобразную манеру чтения собственных стихов, которая заставляет вспомнить о его близости к музыкальным кругам, но все это не мешает считать его профессиональным «книжным» поэтом.

Другой случай — поэты, которые имеют профессиональное музыкальное образование. В русской поэзии было довольно много таких поэтов — Михаил Кузмин, Борис Пастернак, Вера Павлова, Елизавета Мнацаканова, Павел Жагун и другие. Эти поэты часто пытаются нащупать точки взаимодействия между поэзией и музыкой, разрушить границу между этими двумя искусствами.

Например, в поэме Елизаветы Мнацакановой, музыковеда по образованию, «Осень в лазарете невинных сестер» варьируются схожие по звучанию, но далекие по смыслу слова. Сходным образом варьируются и повторяются элементы в музыкальной фразе (хотя и при другом — только звуковом — материале):

Сочетание звуков, составляющее слова мертв и март, здесь словно перетекают друг в друга: мертв обменивается частью своего значения с март, и этот обмен значениями происходит не только за счет звуковой близости этих слов, но и за счет того, что поэт сочетает их друг с другом в разных комбинациях, употребляет производные от этих слов (смертно, смертью), которые, в свою очередь, вступают в похожие отношения с другими словами (сменит и смертно).

Можно говорить о двух принципиально важных направлениях сближения поэзии и музыки: о песенной поэзии, которая часто возникает во взаимодействии с поэзией «книжной» и сама может влиять на нее, и о поэзии, в которой делаются попытки использовать отдельные принципы музыкальной организации текста. «Стихи о музыке» не просто пишутся о каких-либо музыкальных произведениях, но и предлагают читателю включиться в особый диалог между поэзией и музыкой.

Слова, обозначающие музыкальные жанры, становятся заглавиями поэтических текстов. Если поэт называет свое стихотворение «фугой» или «симфонией», то это вовсе не значит, что он на самом деле следует композиционным принципам этих музыкальных жанров. Но какие-то важные их черты он все же при этом заимствует.

Так, Виктор Кривулин строит стихотворение «Концерт памяти Сергея Курехина» как трехчастную композицию, в которой каждая из частей озаглавлена итальянскими обозначениями музыкального темпа, как в классической концертной форме. Это неожиданно, если учесть, что Курехин вовсе не был классическим музыкантом, а, напротив, выступал как исполнитель и автор авангардных сочинений. При этом, вопреки канону этого музыкального жанра, «концерт» Кривулина начинается с медленного темпа, продолжается более быстрым и завершается еще более быстрым (в каждой следующей части строки короче), что подводит читателя к смерти героя, сравниваемого с Орфеем (8.1. Миф).

Другой поэт, Андрей Сен-Сеньков, создал цикл небольших стихотворений «Zzaj» («Jazz» в обратном порядке), посвященный джазовым музыкантам. В этих стихах возникают нарочито фантастические портреты музыкантов и приводятся столь же фантастические сведения из их жизни: передавая причудливыми ассоциациями впечатление от игры конкретных исполнителей, Сен-Сеньков еще и подчеркивает в целом импровизационно-фантазийную природу джазового музицирования.

Разные поэты по-разному — с помощью совершенно непохожего образного ряда и в различном эмоциональном ключе — интерпретируют одну и ту же музыку. Так, Борис Пастернак слышит в фортепианных пьесах Фридерика Шопена бесконечное разнообразие, обеспечивающее выход / из вероятья в правоту и, в конечном счете, волю к жизни:

Полина Барскова в стихотворении «Шопен», напротив, описывает музыку польского композитора как что-то куда более знакомое и привычное, не требующее от слушателя резких ответных движений:

Такой разброс трактовок напоминает нам, что и поэзия поддается широкому спектру разнообразных интерпретаций (3.2. Интерпретация поэтического текста).

Читаем и размышляем 19.1

Поэзия и живопись (шире, изобразительное или визуальное искусство) не противопоставлены в культуре: они глубоко родственны друг другу и похожим образом взаимодействуют со временем и пространством (7.1. Пространство). Стихотворение, как и картина, в отличие от кино или прозы, предполагает нелинейное и неоднократное прочтение — такое, что при возвращении к нему постоянно появляются новые смыслы.

Ряд направлений существовал одновременно и в поэзии, и в живописи: символизм, экспрессионизм, футуризм, концептуализм и другие, причем стратегии этих направлений в поэзии и живописи вырабатывались параллельно или заимствовались одним видом искусств у другого. Символизм возник в поэзии, но развивался одновременно и в живописи, хотя и в меньшей мере (например, в творчестве Михаила Врубеля), при этом теория и символика цвета одновременно разрабатывалась и поэтами, и художниками. Но существуют и направления чисто «литературные», которые не имеют аналогов в изобразительном искусстве: например, акмеизм или имажинизм.

В середине XIX века связь между поэзией и живописью осознавалась в основном тематически: поэты и художники могли использовать одни и те же сюжеты. Так, «Бурлаки на Волге» — это и картина Ильи Репина, и стихотворение Николая Некрасова (у Некрасова оно называется просто «На Волге»). Оба эти произведения создавались отдельно и независимо друг от друга, отражая популярную в то время тему страданий народа.

Особенно тесно поэзия и живопись сблизились в искусстве авангарда и тех направлениях ХХ века, которые восходили к нему. Футуризм возникает в поэзии, а затем принципы поэтического конструирования слов и текста переносятся в живопись и графику, именно поэтому в футуризме «поэтов и художников в одном лице» больше, чем в каком-либо другом направлении: Елена Гуро, Алексей Крученых, Владимир Маяковский, Ольга Розанова, Василий Каменский, Илья Зданевич, Давид Бурлюк — все они одновременно были и поэтами, и художниками. Взаимопроникновение поэзии и живописи характерно и для экспрессионизма, и дадаизма, как мирового, так и русского, — Ханс Арп был одним из лидеров дадаизма и в изобразительном искусстве, и в поэзии.

В русской культуре есть ряд фигур, в равной степени значимых как поэты и как художники: Елена Гуро, автор концепции «органического авангарда», Дмитрий Александрович Пригов и Андрей Монастырский, художники и поэты-концептуалисты.

Интересно, что поэт и художник часто совмещаются в одном человеке, в то время как писатель и художник — гораздо реже. Многие поэты занимались живописью или даже получили художественное образование: Михаил Лермонтов, Василий Жуковский, Владимир Маяковский, Максимилиан Волошин, Евгений Кропивницкий, в поэзии начала XXI века — Полина Андрукович, Дина Гатина, Света Литвак.

Но и поэты, которые не были профессиональными живописцами, оставили после себя рисунки — Александр Пушкин, Даниил Хармс, Леонид Аронзон. Некоторые большие художники также известны своими стихами (Казимир Малевич, Николай Рерих), многие из которых можно воспринимать как своеобразные поэтические манифесты, утверждающие единые принципы для живописи и поэзии:

Было бы неправильно сводить взаимодействие поэзии и живописи к искусству книжной иллюстрации. Если художник-иллюстратор воспринимает поэтический текст по аналогии с прозаическим, то он ищет тему и сюжет, которые можно было бы проиллюстрировать (как, например, в иллюстрациях Александра Бенуа к поэме Пушкина «Медный всадник»). При более тесном сближении поэзии и живописи одна и та же стратегия определяет и поэтическое, и изобразительное.

Например, Елена Гуро понимала задачу художника как «выявление той сути, для которой еще нет названия на языке людей»: ее рисунки не иллюстрируют текст, но обнаруживают внутреннее подобие ему. По мысли Гуро, рисунки — это тоже некоторые слова, не совпадающие с буквальным общепринятым смыслом.

Поэзия и живопись объединены не только пространственными, но и временными характеристиками. Если понимать это буквально, то можно сравнить ритм стиха с ритмом движения руки художника или наоборот. Так создаются временные ощущения: прерывания, протяженности, медлительности, скорописи. Подобное понимание близости визуального и поэтического приходит в русское искусство только в первой половине ХХ века. В то же время другие поэтические традиции — прежде всего китайская — изначально строятся на осознании этой близости. В этих традициях поэты пишут стихи, описывающие картины, или стихи, которые затем переносятся на картину художником.

Для второй половины ХХ века наиболее характерен тесный союз поэтов и художников. Стихи Геннадия Айги вдохновляли очень многих художников, как русских, так и зарубежных. Легкость взаимодействия вербального и визуального и возможность присутствия того и другого в пространстве одной картины во многом объясняется пониманием всего мира как текста. Особенно успешно это осуществляется в минималистической поэзии и минималистической живописи.

Взаимодействие вербального и визуального может осуществляться в разных формах и комбинациях. Так, стихи могут писаться по мотивам каких-либо картин (например, стихотворение Всеволода Некрасова «Про Инфанте» посвящено картинам художника Франсиско Инфанте), а картины могут целиком включать в себя стихи (как цикл картин художника Олега Васильева «Из стихов Всеволода Некрасова»). Наконец, картины могут создаваться по ключевым словам стиха, которые превращаются в графическое содержание картин: так устроены картины Эрика Булатова по стихам Всеволода Некрасова «Небосвод-небосклон» или «Вот»:

Поэты и художники, как правило, тесно общаются друг с другом, входят в одни и те же круги, они часто связаны дружескими и родственными отношениями (например, Борис Пастернак был сыном известного художника Леонида Пастернака). Образуется целый ряд устойчивых тандемов сотрудничества поэтов и художников: Владимир Татлин выступает и как иллюстратор книг Велимира Хлебникова, и как автор театральных декораций к его поэме «Зангези».

Поэты и художники создают кружки, которые могут со временем принимать формат школы. Например, Лианозовская школа объединяла в себе поэтов (Генриха Сапгира, Игоря Холина, Всеволода Некрасова) и художников (Оскар Рабин), а ее идеологом был поэт и художник Евгений Кропивницкий.

В поэтическом авангарде 1910—1920-х годов создавались совместные произведения в более чем двух видах искусства, при этом художники, поэты и музыканты постоянно менялись ролями. Так, опера «Победа над Солнцем» (1913), музыка к которой написана Михаилом Матюшиным (художником и композитором) на стихи Алексея Крученых (поэта и художника), ставилась с декорациями Казимира Малевича (художника и поэта).

Существуют и другие способы взаимодействия поэтов и художников: художники пишут портреты поэтов (известные портреты Пушкина написаны Орестом Кипренским и Василием Тропининым, Гавриила Державина — Владимиром Боровиковским, Анны Ахматовой — Натаном Альтманом), а поэты — стихи, посвященные художникам и их картинам: «Врубелю» Игоря Северянина, «Балет (картина Сергея Судейкина)» Михаила Кузмина.

Описание произведения изобразительного искусства в поэзии называется экфрасисом. Стихотворение может строиться как описание реальной или воображаемой картины, созданной в поэтическом тексте под влиянием реальной. Изображение даже может выступать в качестве адресата поэзии, как это происходит в стихотворении Ивана Жданова «Оранта», основанном на изображении мозаики Софийского собора в Киеве:

Существует и воображаемый экфрасис — например, цикл Виктора Кривулина так и называется, «Описание несуществующих картин».

Поэт может создавать довольно детальное описание форм, материалов, композиции, как, например, в стихотворении Иосифа Бродского «На выставке Карла Вейлинка»:

Не всегда называние конкретной картины в стихотворении подразумевает ее описание, картины могут «цитироваться» так же, как и литературные произведения, при этом картина выступает в качестве прецедентного текста (17. Поэтическая цитата и интертекст). Так, например, в строках Дины Гатиной сразу угадывается знаменитая картина Эдуарда Мане «Завтрак на траве»:

Поэзия и живопись взаимно переосмысляют не только конкретные произведения, но и жанры и даже техники. Так, в поэзии широко используется жанр портрета, иногда жанр натюрморта, встречается и офорт, и гуашь. В стихотворении Иннокентия Анненского «Офорт» поэтический пейзаж создается словно бы с помощью этой граверной техники, подразумевающей темную цветовую гамму и четкость линий изображаемого пейзажа, а стихотворение Геннадия Айги «Крик: розы-рисунки» с подзаголовком гуаши из больницы подразумевает размытость и нечеткость мира, предстающего перед глазами поэта.

Читаем и размышляем 19.3

^{Сергею Судейкину}

^{ТАКЖЕ СМ.:}

^{Михаил Лермонтов (7.1),}

^{Владимир Маяковский (10.3),}

^{Даниил Хармс (18.2.4).}

Между стихотворением и зданием существует несомненное сходство — и то и другое построено. Говоря о построении стихотворения, в частности о его строфике или, шире, о взаимодействии его частей, мы употребляем термин архитектоника стиха, который уже сам по себе свидетельствует об уподоблении стихотворения архитектурной постройке. В поэзии, как и в архитектуре, определяющее значение имеет семантика пространства (7.1. Пространство). Важнейшей целью архитектуры издавна считалось достижение гармонии, поэтому архитектура как рукотворное, разумное традиционно противопоставлялась природе как стихийному, хаотическому началу.

Та поэзия, которая ставит сходные задачи, может сближаться с архитектурой и на более глубоких основаниях, именно поэтому некоторые стили, например классицизм, ярко проявились и в архитектуре, и в поэзии. Но бывает и поэзия, в которой архитектура не противопоставляется природе: напротив, между тем и другим устанавливаются очень тесные отношения подобия. Так, и природа, и архитектура у Осипа Мандельштама призваны прояснить некий тайный замысел, план:

Сама фигура поэта, упорядочивающего мир, придающего ему форму, может уподобляться архитектору или Богу-создателю как архитектору. В этом случае природа также предстает как рационально организованное пространство, в котором люди и предметы равны друг другу и находятся в разнообразных связях:

В эпоху романтизма поэзия обращалась за вдохновением к архитектуре, но не своего времени: поэты-романтики обращали внимание в первую очередь на архитектурные следы былых времен — старинные замки, живописные развалины, наводящие на меланхолические мысли.

Другие стили, которые проявили себя гораздо больше в архитектуре, чем в других видах искусства, в какой-то степени отразились и в поэзии: модерн как архитектурный стиль, популярный в Европе и в России (в конце XIX — начале XX века), созвучен поэзии Валерия Брюсова и других поэтов того времени. Эстетика конструктивизма, яркого архитектурного стиля авангарда, в котором построены дом-мастерская архитектора К. С. Мельникова или дом культуры им. И. В. Русакова в Москве, отражается в послереволюционных стихах футуристов.

Многие стихи посвящены описанию пространств особого рода, таких как мост, храм, вокзал, парк, но они редко сводятся к собственно описаниям, при этом некоторые стихи обращены к конкретным архитектурным сооружениям. Например, стихотворение Николая Звягинцева имеет необычное посвящение шедевру современной архитектуры, зданию архитектора Миса ван дер Роэ, определившего облик городской архитектуры ХХ века:

ВОЗМОЖНО, САМОЕ КРАСИВОЕ ЗДАНИЕ В МИРЕ

^{Людвиг Мис ван дер Роэ.}

^{Павильон Германии}

^{на Международной выставке}

^{в Барселоне. 1929 год [135]}

Для поэта, как и для архитектора, важны открытость/закрытость пространства, границы, пределы, местоположение человека (субъекта) в пространстве и их соразмерность/несоразмерность друг другу. Сама конфигурация стихотворения может уподобляться дому, например, Айги сравнивал заглавие с крышей, а дату — с порогом. А художник и архитектор Алексей Лазарев развил эту метафору в цикле работ «Дом для стиха», в котором графический облик и особенности структуры стихов нескольких поэтов (Владимира Аристова, Данилы Давыдова, Геннадия Айги и других) стали основой для архитектурных проектов, руководствуясь которыми можно построить настоящие дома.

В поэзии могут и просто использоваться архитектурные понятия: фриз, контрфорс, капитель, арка, купол и другие. Например, Мандельштам описывает храм Айя-София в Стамбуле при помощи специфических архитектурных терминов:

Элементы архитектуры символически переосмысляются, отрываясь от задач описания, и становятся ключевыми словами поэзии: окно, дверь, крыша, порог, лестница, фонтан (8. Миф и символ в поэзии).

Поэзия связана с архитектурой не так прямо, как с живописью или графикой, хотя в традиционной религиозной архитектуре внешнее и внутреннее пространство храмов часто украшали поэтическими надписями. Подобные надписи можно найти и в православных соборах (например, в Исаакиевском соборе), и в мечетях, и в синагогах. Но интересны и попытки обратной связи архитектуры и поэзии. Те случаи, 6 когда конкретная архитектурная постройка или проект влияет на построение поэтического текста.

Так, Александр Герцен рассказывал о нереализованном проекте Храма Христа Спасителя, принадлежавшем архитектору начала XIX века Александру Витбергу. Согласно этому проекту храм должен был состоять из трех частей, стоящих одна на другой, — параллелограмма, равноконечного крестового перекрытия и кольца ротонды. Таким образом, здание должно было иметь мистический смысл, символизируя соответственно гроб, жизнь и вечность. Бытует мнение, что знаменитая онегинская строфа, состоящая из четырнадцати строк — двустишия и трех четверостиший, каждое из которых использует соответственно парную, перекрестную и охватную рифмовку, выстроена по этой же схеме. Рисунки-схемы строфы, в изобилии присутствующие в дневниках Пушкина, и наброски проекта практически идентичны, но даже если это совпадение, то бесспорно можно утверждать, что и в том и в другом отразились общие идеи, распространенные в то время.

В русской поэзии XX века немало поэтов с архитектурным образованием — Андрей Вознесенский, Михаил Айзенберг, Николай Звягинцев, Анна Глазова и другие. Архитектурное образование заметно в их стихах не потому, что они используют специальные знания, а по особому вниманию к формальным задачам, к композиции стихотворения, соотношению его частей. Некоторые из этих поэтов (например, Звягинцев и Глазова) особо внимательны к положению субъекта в пространстве, к точной характеристике движения взгляда, к установлению связей между разными видами пространств.

Читаем и размышляем 19.4

ВОЗМОЖНО, САМОЕ КРАСИВОЕ ЗДАНИЕ В МИРЕ

^{Людвиг Мис ван дер Роэ.}

^{Павильон Германии}

^{на Международной выставке}

^{в Барселоне. 1929 год}

Изобретение фотографии так же изменило культуру, как изобретение письменности. Появилась возможность запечатлеть любой момент жизни, и вследствие этого отношения человека с окружающим миром стали совсем другими. Если живопись и рисунок требуют времени и умения, то, чтобы создать фотографический образ, достаточно нажать на кнопку (хотя, чтобы результат понравился нам самим и другим людям, что-то о том, как делаются хорошие фотографии, нужно знать).

Человек нашего времени окружен фотографическими образами, он постоянно имеет с ними дело и часто сам производит их в большом количестве (благодаря современным технологиям это стало очень просто). Появление нового искусства и его стремительное развитие не могло не оставить следа в культуре вообще и в поэзии в частности.

Сейчас любительская фотография используется практически наравне с текстом, а иногда кажется даже более выразительной, чем текст. Чтобы в этом убедиться, достаточно посмотреть на социальные сети, страницы журналов, организацию городского пространства. Конкуренция между словом и изображением ощутима и в поэзии.

Особый «фотографический взгляд» можно обнаружить в стихах многих поэтов. В этих стихах вместо последовательно развертывающегося описания чувства или мысли изображаются различные вещи, причем изображаются так, как если бы они были увидены на фотографии. Такие стихи пытаются запечатлеть некий оптический образ и предлагают читателю восстановить его по описанию.

Этот образ статичен: фигуры и вещи, запечатленные на фотографии, всегда неподвижны, и поэт пытается передать это разными средствами — например, избегает употреблять глаголы, придающие тексту динамику. Подобный останавливающий мгновение взгляд можно найти уже в стихотворениях второй половины XIX века, по времени совпадающих с началом распространения фотографии как технического средства и как взгляда на мир:

К «фотографическому» взгляду часто обращаются поэты, предпочитающие описывать или изображать что-либо, передавать некое моментальное впечатление. У многих современных поэтов сам процесс такого восприятия часто становится предметом стихотворения: при этом могут описываться как существующие вещи, так и вымышленные. Поэт может пытаться «поймать» внутреннюю динамику фотографии — как бы попытаться всмотреться «вглубь» изображения.

В стихотворении Шамшада Абдуллаева «По поводу одной греческой фотографии» фотография одновременно и тема стихотворения, действительно описывающего некое изображение, и особый способ смотреть на мир:

В этом стихотворении автор «фокусируется» на разных объектах, представленных на фотографии, вглядываясь в каждый из них по отдельности. В первой строке появляется увиденное издалека море, затем (вблизи) мы видим насекомое, затем снова происходит отдаление, которое позволяет «сфокусироваться» на лошади, дальше взгляд выхватывает отдельные детали («земную мелочь»). Поэт рассматривает отдельные элементы фотографии так, как это мог бы делать объектив: он «фокусируется» на одних элементах, в то время как другие предстают «размытыми», затем переводит взгляд на другие. Такой способ всматривания в предметы также родственен работе кинокамеры (19.8. Поэзия и кино).

Описание фотографии может быть близко к экфрасису (19.4. Поэзия и живопись): в книге Александра Уланова «Способы видеть» последовательность фотографий образует ассоциативный поэтический сюжет:

Ключом к этому тексту становится название — имя знаменитого венгерского фотографа Андре Кертеса (Кертеша). Если мы посмотрим на его фотографии, то все встанет на свои места: стихотворение предстает своеобразным конспектом творчества фотографа. Уланов соединяет некоторые сюжеты этих фотографий, чтобы передать то впечатление, которое они оказывают на зрителя.

На фотографии знакомые предметы часто становятся неузнаваемыми и показывают себя с неожиданной стороны, и эта способность смотреть на вещи по-новому роднит фотографию с поэзией. То, что изображено на фотографии, не соотносится напрямую с действительностью (дерево на картинке не изображает, не дублирует дерево), но передает некий новый смысл, не сводящийся к изображению знакомых объектов.

Многие поэты, которые ставили перед собой задачу понять устройство мира, увидеть его как некое сложное целое, считали фотографию одним из центральных видов искусства. Например, это было свойственно почти всем поэтам-метареалистам (особенно Алексею Парщикову и Ивану Жданову), а также Аркадию Драгомощенко, Андрею Сен-Сенькову и некоторым другим поэтам.

Для ряда современных поэтов фотография становится основой для познания мира: окружающая действительность часто предстает на фотографии незнакомой и непривычной. Именно к такому взгляду на вещи, позволяющему увидеть незнакомое в знакомом, стремится поэзия, и поэтому фотография оказывается для нее одним из наиболее важных искусств.

Читаем и размышляем 19.5

^{ТАКЖЕ СМ.:}

^{Лев Рубинштейн (4),}

^{Станислав Красовицкий (7.1),}

^{Афанасий Фет (16.2).}

Пьеса в ее классическом понимании не похожа на другие тексты — она обладает особыми, легко узнаваемыми чертами. В ней всегда присутствуют реплики и вспомогательный текст — ремарки, описания декораций, обозначения актов и явлений. Такая организация текста — следствие того, что пьесы, как правило, предназначены для постановки на сцене и некоторые ремарки должны упростить работу режиссера и актеров. Однако даже если пьеса не предназначена для постановки, всё это может присутствовать в ней.

По своей структуре драма отличается как от прозы, так и от поэзии. В отличие от прозы в ней нет повествователя или наблюдателя, почти нет авторского текста, который описывает какую-либо ситуацию. В драме любой фрагмент текста принадлежит какому-либо персонажу или относится к авторским ремаркам. В отличие от поэтического текста, в драме не бывает единого субъекта: каждый персонаж обладает собственной субъективностью. Именно эта возможность сочетать в одном произведении разные субъективности, говорить разными голосами может привлекать поэтов.

В России существует собственная традиция использования прозы и стиха в театре. Вплоть до второй половины XIX века драмы в основном писались поэтами и в стихах. Это связано с тем, что начиная с античности драма была в основном стихотворной (классические трагедии Эсхила, Софокла и Еврипида, комедии Плавта и Теренция). От античности идет также разделение драм на трагедии и комедии.

В русской поэзии XVIII века трагедия была одним из центральных жанров. Трагедии всегда писались стихами (а точнее, александрийским стихом; 13. Строфика), и в XVIII веке к этому жанру обращались почти все значительные поэты (Александр Сумароков, Гавриил Державин и другие). Как правило, такие драмы сочинялись на известные мифологические или исторические сюжеты, и мастерство драматурга заключалось в том, чтобы раскрыть такой сюжет глубже, чем это удалось его предшественнику.

Комедии в отличие от трагедий могли быть посвящены повседневной, бытовой жизни. Они писались как стихами, так и прозой. Этот жанр тоже был важен для поэзии XVIII века: он был призван улучшать нравы и просвещать людей. Сама Екатерина II написала около 25 комедий, причем все прозой. Прозой были написаны и лучшие комедии Дениса Фонвизина, «Недоросль» и «Бригадир».

Напротив, «Горе от ума» Александра Грибоедова было написано стихами: в этой комедии не просто подчеркивались какие-то забавные или достойные осуждения черты отдельных людей, но и проводился глубокий анализ общества в целом. Комедия Грибоедова была написана вольным ямбом. Похожий размер использовал французский драматург Мольер в пьесе «Амфитрион», после которой этот размер оказался устойчиво связан именно с комическим содержанием. Таким образом Грибоедов одновременно продолжил французскую комедийную традицию и противопоставил ей свою пьесу в стихах, ведь после успеха Мольера серьезные пьесы этим размером писать перестали.

В России в XIX веке стала развиваться также драма для чтения, не предназначенная для постановки на сцене. Именно к этой разновидности драматургии относятся пьесы Александра Пушкина «Борис Годунов» и «Маленькие трагедии» (несмотря на то, что впоследствии они все же ставились в театре). Эти драмы ориентировались на английскую традицию — прежде всего на драматургию Уильяма Шекспира, и в них чаще всего использовался белый пятистопный ямб. Другим важным ориентиром была драматическая поэма Иоганна Вольфганга Гёте «Фауст».

Стихотворная драматургия сходит со сцены с появлением драматургов-прозаиков (Николая Гоголя и Александра Островского) и разрушением системы жанров, резко противопоставлявшей трагедию и комедию (18. Жанр и формат). Периодически поэты пытались писать драмы в стихах, избирая для этого разные образцы в драматургии прошлого. Так, Иннокентий Анненский, много переводивший Еврипида, в подражание ему написал трагедии «Фамира-кифаред» и «Меланиппа-философ», где были соблюдены все особенности античной драмы.

Стихотворная драма в ХХ веке необязательно была подражательной. Иногда она могла строиться по иным принципам, не связанным с классическим театром. Таковы, например, были драмы обэриутов — «Елка у Ивановых» Александра Введенского и «Елизавета Бам» Даниила Хармса. Важной темой для этих поэтов была неспособность людей услышать друг друга, добиться понимания, и драматическая форма лучше всего подходила для отражения этого:

Поэту необязательно писать длинную пьесу, чтобы добиться того сочетания разных голосов, которое само собой возникает в театре: он может использовать отдельные элементы драмы в своих стихах, например реплики или ремарки. Влияние драмы заметно, например, в некоторых стихах и поэмах Николая Заболоцкого («Испытание воли», «Поэма дождя», «Деревья», «Безумный волк»), где авторский текст сочетается с репликами разных персонажей.

Таким образом, поэты обращаются к драме только в том случае, если ставят перед собой специальные задачи, обладают особым представлением о поэтической субъективности. Современная прозаическая драма тем не менее может включать в себя поэтические фрагменты, которые так же, как поэтические фрагменты в кино (19.6. Поэзия и кино), призваны сделать восприятие происходящего менее «автоматическим» и более глубоким. Стихи нередко появляются внутри современных пьес (часто в виде песен): эта традиция идет от немецкого режиссера Бертольда Брехта и вполне жива в современной драме (например, в драматургии Ивана Вырыпаева).

Читаем и размышляем 19.6

^{ТАКЖЕ СМ.:}

^{Осип Мандельштам (2.4),}

^{Лев Рубинштейн (4),}

^{Вера Павлова (6.3),}

^{Елена Шварц (10.1),}

^{Станислав Львовский (12.3),}

^{Николай Звягинцев (15.4),}

^{Константин Фофанов (18.2.1).}

Кинематограф — сравнительно молодое искусство. Оно родилось 28 декабря 1895 года, когда состоялся первый показ фильмов братьев Люмьер. С тех пор кино заняло крайне важное и заметное место в человеческой культуре.

Поэзия и кино могут по-разному взаимодействовать друг с другом: кино может становиться более «поэтичным», а поэзия — более «кинематографичной». В любом случае в современном мире поэзия и кино существуют в тесном контакте. Основа такого взаимодействия — монтаж, который используется как в кино, так и в поэзии.

Монтаж — это соединение разных фрагментов текста или изображения друг с другом в том порядке, который определяет сам художник, а не в том, что задан последовательным развитием действия или логическими связями. В поэзии монтаж возник задолго до кино — еще древнеримский поэт Овидий использовал монтаж в поэме «Метаморфозы», чтобы соединять различные, не связанные друг с другом сюжеты и темы.

Элементы монтажа можно найти почти в любой поэзии: поэты часто связывают друг с другом вещи, которые в обыденной жизни никак не соотносятся друг с другом. Иногда такое соединение выглядит особо «кинематографично», хотя те стихи, где оно происходит, могут быть сочинены и до изобретения кинематографа:

В этом стихотворении поэт изображает ночной пейзаж при помощи четырех монтирующихся друг с другом сцен, каждая из которых занимает целую строку. Сначала мы видим месяц, затем вечернюю степь, затем объяснение влюбленных друг с другом, затем снова сумрачный пейзаж. Подобный монтаж разных сцен можно найти практически в любом фильме: именно за счет этого достигается особая выразительность кино, но и в поэзии выразительность может быть связана именно с этим.

Режиссеры и кинокритики неоднократно обращали внимание на близость кино и поэзии. Это приводило, в частности, к многочисленным попыткам создать особый, «поэтический» кинематограф. В таких фильмах внимание зрителя должно было быть направлено не на сюжет, а на способы изображения вещей или людей, на то, как кинокамера видит мир. Наиболее заметные представители этого направления в российском кино — Андрей Тарковский и Александр Сокуров.

Один из ранних теоретиков такого кино, режиссер Дзига Вертов, писал о задаче кинематографа как о поэтической:

Вертов подчеркивал, что кино — это временно́е искусство, так же как и поэзия, и что действие фильма движется вперед при помощи сменяющих друг друга ассоциаций (движений вещей в пространстве) так же, как это происходит в поэзии.

Поэзия может не только косвенно влиять на кинематограф, но и входить в него напрямую — например, в виде цитат из поэтических текстов. Эти цитаты могут играть разную роль в фильмах. Так, в фильме Андрея Тарковского «Зеркало» звучит стихотворение его отца Арсения Тарковского «Первые свиданья», в фильме «Сталкер» — стихотворение Федора Тютчева «Люблю твои глаза, мой друг.». В фильме Марлена Хуциева «Застава Ильича» (1964) есть довольно длинная сцена, в которой несколько популярных в годы съемок фильма поэтов читают свои стихи в Политехническом музее, где в те времена часто проводились поэтические вечера (среди этих поэтов Борис Слуцкий, Белла Ахмадулина, Евгений Евтушенко).

Кроме того, поэты могут непосредственно участвовать в создании кинофильмов. Владимир Маяковский написал сценарии фильмов «Не для денег родившийся», где снялись Давид Бурлюк и Василий Каменский, и «Закованная фильмой», где актерами были сам Владимир Маяковский и Лиля Брик. Поэт Юрий Арабов в течение многих лет пишет сценарии для фильмов Александра Сокурова («Одинокий голос человека», «Дни затмения», «Фауст» и других).

Некоторые поэты пишут стихи по мотивам увиденных фильмов. Иногда такие стихи излагают сюжет фильма, который в таком «сжатом» виде кажется поэтичным сам по себе (как в книге Алексея Крученых «Говорящее кино», 1928). В других случаях поэт пытается запечатлеть в стихотворении то, что он испытывает при просмотре и что не могло быть выражено в самом фильме напрямую (как Александр Скидан в стихах, посвященных фильму Вернера Херцога «Агирре, гнев божий»).

Наконец, кино может быть для поэта одним из средств познания мира. Так, Шамшад Абдуллаев, на поэзию которого кино оказало большое влияние, часто обращается к клас-0 сическому итальянскому кинематографу (Микеланджело Антониони, Пьер Паоло Пазолини), чтобы найти соответствие между изображаемыми в нем пейзажами итальянских городов и пейзажами родного для поэта среднеазиатского города Ферганы. Это соответствие становится для него ключом к объяснению мира, в котором удаленные друг от друга точки связаны особым взглядом, напоминающим взгляд кинокамеры.

Таким образом, язык кино, как и язык фотографии, в ХХ— XXI веках заметно влияет на поэзию. Поэты часто заимствуют те или иные особенности кинематографа: чаще всего это различные типы монтажа, иногда это особый взгляд камеры, способный приближаться к объекту и удаляться от него.

Читаем и размышляем 19.7

^{ТАКЖЕ СМ.:}

^{Афанасий Фет (2.1),}

^{Леонид Шваб (9.2),}

^{Андрей Сен-Сеньков (9.4),}

^{Алексей Парщиков (11.2).}

Слово книга может пониматься двояко: как набор текстов, образующих смысловое и структурное целое (9.4. Стихотворный цикл), или как материальный объект. В любом случае книге приписывается огромное значение: она воспринимается как один из ключевых носителей знания, информации и культуры. Однако в привычном для нас виде книга существует относительно недавно, около пяти веков. До того как в XV веке Гутенберг создал печатный станок, каждая книга была уникальной, а процесс создания одного экземпляра занимал много времени и требовал больших усилий. В Европе для украшения манускриптов использовались сложные шрифты, а на полях или в начале глав часто рисовали миниатюры.

Многовековая традиция создания рукописных книг оказала существенное влияние и на современное книгопечатание, многие люди продолжают ценить уникальные книги. В начале ХХ века вырабатывается особое понятие «книга художника», над такими книгами вместе с издателями и типографами работают известные художники, а результат их труда оказывается предметом коллекционирования и выставляется в музеях. Именно на выставках можно познакомиться с книгами, созданными благодаря Франсуа Воллару или специализированным издательствам, таким как французское «Маэт» (Maeght).

Множественные связи между рукописной и печатной книгой, словом и изображением находят воплощение в поэтической книге. При восприятии такой книги значимо единство и неразделимость визуальной и словесной составляющих.

В первой четверти ХХ века для многих поэтов книга стихов становится цельным высказыванием (как книги Осипа Мандельштама «Камень» и Бориса Пастернака «Сестра моя — жизнь»). Часто такая книга состоит не только из стихов, но также из рисунков и других элементов. Так, в книге Елены Гуро «Осенний сон» стихи, небольшие драматические и прозаические фрагменты соединяются с рисунками автора.

В авангардной поэтической книге такие ее «фоновые» элементы, как шрифт, форма, формат и материал (тип бумаги, ее цвет и фактура), становятся важнейшими элементами поэтических произведений. Алексей Крученых и Ольга Розанова создали книгу «Вселенская война. Ъ. Цветная клей» (1916), где стихи, напечатанные типографским способом, соседствуют с композициями, наклеенными на бумагу. Крученых сам создавал специальные типографские шрифты к своим книгам, таким как «Тэ ли лэ» (1914), «Поросят» (1913) и другим. Стихи и рисунки могут образовывать в поэтической книге единое целое.

Понятие «поэтическая книга» тесно смыкается с понятием стихотворного цикла (9.4. Стихотворный цикл), и иногда их нельзя в полной мере разграничить. Обычно книги стихов длиннее поэтических циклов, но все же далеко не всегда. Так, книги авангардистов часто включали ограниченное количество текстов и могли восприниматься также как циклы.

Если в 1900-е годы поэтические книги чаще всего были авторскими, то для искусства авангарда 1910-х годов и позднейшего времени было характерно разрушение границ между книгой одного автора и книгой нескольких авторов-единомышленников. Так, Велимир Хлебников и Алексей Крученых создают книгу «Мирсконца» (1912) вместе с Натальей Гончаровой, Михаилом Ларионовым, Николаем Роговиным и Владимиром Татлиным.

Под вопросом оказалось и традиционное противопоставление рукописной и печатной книги. В XX веке футуристы, ориентировавшиеся на письменную культуру рубежа XVII–XVIII веков, вернулись к идее рукописной книги, «в почерке полагая составляющую поэтического импульса», как гласил их манифест из сборника «Садок судей». У Константина Большакова в 1913 году вышла книга «Le futur» с иллюстрациями Михаила Ларионова и Натальи Гончаровой, где тексты были написаны от руки, а затем отпечатаны. Футуристы называли такие книги «самописьмом» (калька со слова «автограф»).

Во второй половине XX века поэтическая книга сближается с афишей, плакатом, промышленным дизайном. Концептуалисты размывают границу между поэтической книгой, акцией и выставкой. Андрей Монастырский и группа «Коллективные действия» сначала проводили акции, а затем по следам этих акций создавали тексты, своеобразные «отчеты о проделанной работе», сопровождающиеся документальными фотографиями. Так появились книги «Коллективные действия. Поездки за город». Сейчас эта форма распространилась в социальных сетях, где после какого-либо мероприятия обязательно появляется фото- и видеоотчет о нем.

Сегодня мы находимся в ситуации, когда на смену «эпохе Гутенберга» приходит эпоха медиа. На каждом этапе союз вербального и визуального начал поэтической книги переосмысляется заново, и вопрос о том, каким он будет в XXI веке, остается открытым.

Читаем и размышляем 19.9