Пожарная застава квартала Одэнматё

Глава 13. На пути в Эдо. По дороге с надежными врагами.

Меня выпустили из узилища через несколько дней.

Я не дождался ни приказа умереть, ни людей, что должны были бы меня убить.

Ревизор ставки давно уехал. Больше ничего заметного не случилось. Или, может быть, пока ничего.

Мне вернули Хання-Син-Кё, длинный меч господина старшего садовника, и приказали ждать распоряжений на своем месте в казарме, никуда не уходя.

Оказывается, пришли приказы из княжеской усадьбы в Эдо. Там требовался опытный садовник для устроения модного сухого сада. И господин старший садовник добился, чтобы в Восточную столицу отправили именно меня.

Вот и изменилась моя судьба. Сильно позже я узнал, что окончательным все же оказалось заступничество именно господина главного садовника — прочие были больше склонны увидеть еще одно сэппуку. А послать в столицу можно было и кого другого. Но господин старший садовник был дальним родственником правящего престарелого князя, родственником, коротающим почтенные пожилые годы на необременительной должности, но все же именно родственником, и его мнение не посмели проигнорировать.

Отряд с обычными дарами княжества для усадьбы в Эдо должен был отправляться вскоре. Я должен был уйти с ними.

Я выступил в Эдо через пять дней после похорон Накадзимы, когда зацвела слива в замковом саду. Уходить в такую пору было тяжело. Десять лет мы здесь прожили после переезда из Суруга. Я, оказывается, прирос к этому месту, хотя ни я не любил его, ни оно, судя по всему, меня не любило.

Я сдал комнату и постель старшему по казарме — все, что мне было нужно, я уносил с собой. Когда я вышел в темное прохладное утро, солнца еще не было. Соседи еще спали, старший по казарме поклонился мне, когда я сошел с камня на пороге на землю дороги, и стоял так, в поклоне, пока я не повернул в конце улицы к воротам замка.

Думаю, я уходил навсегда.

Но меч главного садовника я уносил с собой — господин настоял. Сказал, что в моем пути он мне пригодится. Оставил себе мой старый меч — просил уважить старого собирателя, — такого потрясающе непритязательного примера безымянной работы из Мино в его собрании еще не было. Пришлось соглашаться. Но Огненная Сутра — это совершенно непомерное сокровище для моего пояса и моих старых ножен. Теперь этот долг прогибал мою спину.

Я нес садовые инструменты для столичного княжеского сада в небольшом деревянном ящике за плечами. Там же смена одежды, шкатулка с лекарствами и набором для целебных прижиганий, письменные принадлежности и недавний список комментария почтенного и блистательного Энею Кобори Масоичи о новейшем садовом искусстве. На спине — простая дорожная соломенная шляпа. Все нес сам, конечно, мне показывали, что я недостаточно важный человек, чтобы давать мне еще и носильщика.

У ворот замка я нашел своих попутчиков под зажженным еще ночным фонарем, уже готовых выступить. Все молча поклонились, когда я приблизился. Совсем недавно это была бы невиданная любезность от людей их ранга. Откланялся и я.

Караульные у ворот по одному выпустили нас в дверцу в тяжелой створке и заперли ее за последним — время открывать ворота еще не настало.

Все молча и, видимо, привычно пошли по мосту через затянутый туманом ров и далее, а я просто пошел за ними.

Я сопровождал четверых воинов из замка — настоящих воинов, из внешней стражи, — которые сопровождали денежный ящик, забитый железными гвоздями, опечатанный красными печатями и упакованный в узорчатую ткань. Понятия не имею, сколько там было, но слуга-носильщик, тащивший ящик на палке через плечо, усердно и напоказ выбивался из сил. Еще двое пехотинцев с копьями несли багаж воинов. Было время, и я так же носил ящик с доспехами за господином старшим садовником.

Перед уходом всех нас, а меня даже особо, оделили бумажными дорожными деньгами нашего казначейства на три недели пути. Погулять особо не на что, но их примут в оплату за комнаты на ночь в гостиницах на станциях и можно будет поесть утром, и вечером тоже, а больше и не требуется. Не в паломничество идем. По делу.

А воину пристала умеренность.

И вот мы шли. Мы покинули замок на рассвете — и никто так и не пришел меня провожать. Четверо попутчиков пока не стремились познакомиться ближе, я тоже. В конце нашего пути их ждет милость нашего господина и возвращение в замок. Что ждет меня — неясно.

Когда солнце взошло, замок уже скрылся из виду, и я не смог бросить на него последний взгляд, хотя и хотел.

Прежде чем горячее полуденное солнце начало припекать еще сырую землю, мы прошли близлежащие уже пробудившиеся и весьма оживленные деревни и еще не возделанные рисовые поля за ними, поднялись в лес на склонах за полями — и вот уже понимались в горы! Вдыхали холодный горный воздух. Как давно я здесь не был! Никаких дел за пределами земель княжества все эти годы мне не поручали — а самому отправиться куда-то мне не было позволено.

И вот теперь я ухожу. Удивительное, забытое чувство!

К вечеру первого дня мы уже перешли через низкий перевал, пересекли почти все княжество и достигли Токайдо — главного пути из Западной столицы Киото, обители недостижимого, обитающего вне времени и преданного мистическому священнодействию Двора, к оплоту военной Ставки источнику указов сёгуна в Восточной столице Эдо.

Я родился в год смерти великого Токугава Иэясу — первого сёгуна правящего дома. Я родился во времена, когда кончились войны и настал долгожданный мир. Бойцы оказались бесполезны, а дороги ухожены. Трудно сказать, справедливый ли это оказался размен.

Первым вечером мы встали на постой в известной гостинице, платить здесь пока не пришлось — эту гостиницу содержало наше княжество.

После сакэ, купленного на первой ночевке прозорливым Ханосукэ — он был главным в четверке воинов, — купленного на свои и для всех, народ заметно расслабился и я наконец познакомился с остальными.

Разлили сакэ без чинов — даже носильщику. Умник Ханосукэ хоть и был рангом повыше прочих, в походе не гнушался подчиненных — хороший командир. Еду доставили нам прямо в комнату. Выпили и поужинали с теплом в желудке. И все как-то сблизились. Они оказались хорошими людьми. Все же мы тут были все из одного места, все как один. Мы и остальные прохожие.

Общение и обращение стало менее формальным. Народ угощал друг друга табаком — мне даже стало неудобно, что нечем угостить, — курение табака несовместимо с определением состояния цветущих растений по аромату. Но никто не обиделся — народ был с пониманием. Было видно, как они привычно разбирают дорожные роли, как удобные, привычно стоптанные сандалии, — не в первый раз в пути вместе. Шутки даже какие-то уже были свои, и воспоминания, и обычаи. Вне замка — в дороге — все иначе, я это еще помнил. Говорю же — хорошие подобрались люди.

Снимали обычно одну комнату на всех — экономно. Ящик не оставляли один — всегда при нем было двое человек. Хотя в приличных гостиницах можно оставить дорогую поклажу в рубленное из дубового бруса хранилище, под охрану дюжих молодцов из служащих гостиницы. Но Ханосукэ буквально не спускал с ящика глаз и спать ложился рядом — добрый служака.

Среди них мне досталась роль молчаливого, но удобного своей необременительностью спутника. Я был старше любого из них, а некоторых даже парно, если сложить их годы вместе. Я давно не бывал в дальней дороге, но очень просто втянулся и даже где-то показал себя более бывалым путешественником. Застал ведь еще былые беззаконные времена.

Доски с объявлением о том, что на дороге орудует банда Белого Ямабуси — горного монаха, мы прочли в первый же день. На досках перечислялись леденящие кровь подвиги Ямабуси, лютые приметы его самого и сообщников, обещания награды. Ханосукэ заметно напрягся.

Я сказал ему, что нам следует беречься странных попутчиков, непонятых женщин на станциях и легких соблазнов за смешные деньги, — часто их предлагают наводчики. Он согласился и передал остальным.

Утром, как повелось, еще затемно мы отправились дальше и шли с короткими остановками весь день.

Токайдо здорово переменился с тех пор, как я ходил по нему в последний раз. Стал безопаснее, как-то мягче. Тенистее, точно. Ряды уже больших криптомерий, дельно высаженные еще при предыдущем правлении под девизом «Радости мира», тянулись вдоль солнечных склонов гор, по которым изгибалась дорога. Всякое движение колесных повозок было запрещено, не то что в годы моей юности, когда, бывало, дожди смывали со склонов целые участки дороги, разбитые колесами. А теперь задолго перед станциями дорога была даже замощена.

Мир и покой. Ну и разбойнички где-то на дороге, как же без них? Прямо как в прежние буйные времена. Кровь бурлила.

Токайдо был удивительно многолюден, самый разнообразный люд шел по нему в обе стороны: крестьяне-паломники, бродячие монахи в надвинутых на глаза соломенных шляпах, со звякающими на посохах кольцами, торговцы с коробами товара вразнос, бежали полуголые гонцы с пакетами срочной почты на палках через плечо.

Там же впервые за многие годы я увидел ронина. Воина без господина. Мне не понравилось, как он выглядел, пыльный и уставший, без здорового огонька в глазах. Ножны мечей поцарапанные и облупившиеся. Небритый и отчаявшийся.

Мы молча прошли мимо, не оскорбляя его праздным любопытством. Возможно, он был нам за это благодарен.

Встречались верховые и груженые лошади в поводу, медлительные волы под вязанками дров и стогами сена.

Действительно тяжелые грузы — рис в огромных плетенных из рисовой соломы мешках по одному коку[1] и сакэ в бочках — в Эдо доставляют морем, большими плоскодонными кораблями, в основном с рисовых бирж Осаки. Плывут корабли и с севера, но что возят оттуда, я не знаю. Море не так уж и далеко отсюда, но пока его не видно и я не чувствую запаха.

Море мы еще увидим.

Ноги приятно гудели по вечерам. Но делать прижигания под коленями — для бодрости — я не спешил. Рано еще. Временами я уходил вперед, чтобы не отставать, когда буду копаться у обочины в земле у кустов диких цветов или собирать орехи кедра на склонах горы.

Бывало, я сидел на камне у дороги, сортируя и раскладывая собранные семена в ящички шкатулки, предназначенной вообще-то для переноски лекарств, но я не мог упустить такой случай достать семена необычных диких растений для столичного сада — когда еще мне доведется окааться здесь? А наш отряд наконец появлялся из-за поворота и с шумом приветствовал меня. Когда они проходили, я присоединялся к маршу, чтобы на следующем переходе снова обогнать их.

— У вас страсть к этому делу, — заметил как-то Ханосукэ, раскуривая трубку.

— Спасибо, — ответил я. — Хочется верить, что так. На склонах растет много полезного.

— Присматривайте оттуда за нами, — засмеялся Ханосукэ.

Я присматривал. Хотя так и не пригодилось.

В последующие дни мы миновали Хамамацу, переправились в большой лодке через знаменитую своей стремительностью реку Тэнрю у Мицукэ, где в туманной дали уже угадывалась между гор далекая, едва различимая снежная вершина Фудзи.

Без остановки прошли Фукурои и горбатый мост через реку Какэ, прошли мимо почтенного святилища на горе Акиба. Днем отдохнули в Ниссака, увидели знаменитый «камень плача» с вырезанной на нем древней сутрой, прошли Каная и остановились на ночь перед речной переправой на станции Симада. До Эдо оставалось еще дней десять пути.

Тогда я и заметил слежку за нами.

Вообще, нет ничего удивительного в том, что путники, двигающиеся в одном направлении, видят примерно одни и те же лица на местах ночевки — все идут пешком примерно с одной скоростью.

Вон та миловидная женщина с сямисэном в багровом платке — бродячая певица, эта крестьянская пара — муж и жена в белых одеждах паломников, старик аптекарь с мальчиком-учеником; я подходил к ним, знакомился с его набором снадобий на продажу. Там было что посмотреть: скрученная из конопли мокса для прижиганий, лепешечки сгущенного макового молочка с заметным своеобразным запахом, китайские пилюли от запоров и тому подобное. Они и еще пара лиц низкого положения примелькались в пути, то появляясь, то отставая, уже не привлекали особого внимания. Они вели себя как положено путникам, уступали дорогу вышестоящим, на станциях занимали приличествующие их низкому статусу места, берегли деньги и еду и совсем нами не интересовались.

Даже мы, старавшиеся опередить основной поток людей, выходя пораньше и останавливаясь попозже, не могли обогнать некоторых неутомимых ходоков. Вот только я видел этого крепкого молодца, с виду разъезжего купеческого приказчика, идущего нам навстречу, парой станций раньше. Так быстро закончил дела и уже возвращается? Или мы и есть его дело? Он снял комнату в гостинице недалеко от нас — какой богатый приказчик, гостиница-то не из дешевых, а комната на одного...

На следующей станции он тоже был с нами. И вот теперь тоже он здесь, на станции Симада. Это не случайно. У меня плохая память на имена и цифры, но людей я запоминаю превосходно.

Я бы выяснил, в чем тут дело. Просто потом мне некоторое время было не до него…

На станции мы расположились сначала у себя, переодеваясь, готовясь идти по очереди в баню.

Пока я возился с поклажей, наша смена уже возвратилась после бани, Ханосукэ позвал меня, и я обещал не опоздать.

Отмывшись и славно помокнув в деревянном бассейне с горячей водой, мы вернулись к себе, переоделись в свежее.

Оставив самых молодых у ящика, втроем, под главенством Ханосукэ, вышли в общий зал поесть и себя показать. Решили дать себе небольшое безопасное послабление после успешного марша. Зря, конечно. Но что уж теперь…

Зал был большой, и кроме нас там уже ужинали еще десяток человек. За столом в дальней части зала сидели пятеро, одетых единообразно, в темное, с белыми гербами на рукавах, — люди из младшей родственной ветви Датэ, с севера, из Микавы, но может, и из столицы. Вассалы «дальних князей».

В зале сразу возникло напряжение.

Мы — вассалы «приближенных князей». Князей, наследников взятого как трофей славного имени Ходзё, приближенных к правящему дому. Когда-то дом, которому мы принадлежим, сражался с теми, что сидят на той стороне зала, и нам довелось их победить — глава союзного нам рода-победителя наследует теперь титул сёгуна. Наши князья оказались когда-то по разные стороны в битве при Сэкигахара. Дело давнее, но никто ничего по сей день не забыл и не простил — убийства происходили и из-за меньшего, чем взгляд исподлобья…

Мы заметили их, они заметили нас. Мне не понравилось, как они прекратили свой застольный разговор, все как один сложили палочки для еды. Они провожали нас холодными взглядами — но прямо прожигали взглядами герб у меня на спине. Сразу стало неудобно и невкусно. Но теперь мы и не могли уйти немедленно, так чтобы это не выглядело бегством. Мы сидели и малословно кушали. Я вот вкуса точно не чувствовал.

Неприятно.

Просидев там целую стражу, угрюмо рассматривая чашки, мы почти одновременно встали с теми — за тем столом — и разошлись по своим комнатам, бросив друг на друга безразличные взгляды. Четверо молодых и один в годах, бритый по прежней героической моде, когда волосы на лице оставлены от висков до шеи. Ни мы, ни они сакэ сегодня не заказывали — иначе, уверен, все так просто не кончилось бы.

Утром мы ушли. Никого из вчерашних соседей не встретив, но настороженные, добрались до лодочной переправы через реку Ои и перебрались сквозь студеный утренний туман на другой берег на руках дрожавших от холодной воды голых носильщиков, промышлявших переправой «как по мосту» через этот брод.

Удалившись от берега, Ханосукэ пошутил о чем-то, мы посмеялись в ответ, и начался наконец обычный путевой разговор, сквозь ветви деревьев проглянуло утреннее солнце, стало теплеть. И все забылось.

До вечера.

На станции, которую Ханосукэ наметил как место очередной ночевки, мы встретили знакомые лица.

Знакомые кислые лица вассалов «дальних князей». Никто из нас не был рад друг другу.

Видимо, сегодня утром они умудрились уйти и переправиться раньше нас, дабы избежать неприятного общества в пути, а мы их нагнали.

Как нескладно получилось. Выглядело это так, словно мы усердно нарываемся на ссору.

И конечно, теперь мы не могли заказать еду в комнату — не боимся же мы их, в конце концов? Взаимное угрюмое настроение двух групп почтенных гостей было замечено всеми в гостинице. Остальные работники и постояльцы ходили на цыпочках по стеночке, опасаясь столкновения, пока мы без аппетита, спиной друг к другу, ели в общей комнате. Хлопотно.

Но и в этот раз обошлось.

На следующую станцию мы не спешили. Как обремененные грузом, мы обоснованно вышли вторыми и не слишком торопились, давая им возможность уйти подальше. Ханосукэ назначил для ночевки гостиницу станцией раньше от намеченной. Он не хотел искушать судьбу. Пусть злопамятные северяне идут себе впереди, наше дело не ссоры затевать, а ящик нести.

Вечером мы повернули к намеченной станции.

Как вы думаете, кого мы там встретили?

Гостиница ждала нас, постояльцы наблюдали за нашим появлением с явным напряжением и каким-то неприятным интересом — похоже, наши попутчики из низов разболтали о том, что было в предыдущей гостинице, и теперь все уже были знали, что происходит.

Один из тех северян, молодой, стоял скрестив руки у ворот и холодно наблюдал за нами.

Вечерело. Конечно, мы не могли пройти мимо в таком положении, не унизившись. Это было совершенно неприемлемо по отношению к репутации нашего княжества. Молодой северянин, не меняя выражения лица, ушел внутрь, когда мы приблизились к воротам.

Хозяин, расторопно встречая нас, был вежлив, но напряжен и поселил нас в прямо противоположной половине дома от комнат северян. Они снимали две — Ханосукэ предпочел считать это неподобающим расточительством. Не сомневаюсь, что они не менее грубо оценили нашу бережливость.

— Вся гостиница болтает по углам, будем мы драться или нет, — раздраженно сообщил Ханосукэ, задвигая за собой загородку. — Что они себе позволяют?

Все ощутимо напряглись.

— Всем оставаться здесь, — приказал Ханосукэ. — Я закажу еду в комнату.

— Я пойду с вами, прошу вас, — попросил я. Ему не стоило идти одному.

— Идемте.

Уже стемнело. В комнатах горел свет, двор освещали масляные плошки внутри каменных фонарей. Посреди двора стояло скромное вишневое дерево приятных пропорций, со дня на день ему предстояло расцвести. Запах вечера был одуряющим. Я понял, что это вот-вот произойдет.

Когда мы возвращались к себе по коридору, освещенному фонарями за бумажными перегородками, Ханосукэ остановился и тихо произнес:

— Я беспокоюсь. Не нравится мне это. Вы знаете, что обычно мы отправляем два отряда с денежными ящиками? Один по Токайдо, другой по Накасендо. В одном из ящиков — камни. И даже мы не знаем в каком. В прошлый раз один из отрядов исчез в пути. И в этот раз мы идем одни.

— Я не знал об этом. Как исчез?

— Совершенно, — прошептал Ханосукэ. — Никого не нашли. Возможно, и не особо искали — стража Ставки нас не слишком ценит, облаву организовали слишком поздно. А возможно, в том и был умысел — ослабить наше княжество в такой важный момент, — ведь наследник еще не назначен. В столице шагу не ступить без подарка, а без денег все совершенно затягивается… Может быть, это не совпадение. Возможно, это происки лазутчиков Ставки и мы — их цель. А потом спишут на разбойников. Да на Токайдо разбойников уже лет десять как вывели — мы же не в северной глуши! Поэтому я беспокоюсь. Поэтому мы должны быть осторожны, я не могу позволить себе терять людей в глупых схватках по дороге. Даже по такому поводу. Мы не можем себе этого позволить. Не сейчас. Будьте внимательны, не дайте себя втянуть в нечто подобное. Большая часть моих людей никогда не бывала в настоящем бою и не знает, что это такое — убить человека в поединке.

— Я вас полностью поддерживаю. Я уверен, что вы все делаете правильно. Я заметил, что эти тоже не выходили есть в общую комнату.

— Может, поели раньше.

— Может, — согласился я.

Мы вернулись в комнату.

Укладываясь спать после ужина, я вдруг подумал, что, возможно, поэтому меня отправили вместе с ящиком — разрешить две проблемы одним ударом. Если мы тоже исчезнем…

Но тогда я должен допустить, что кто-то из руководства княжества — предатель. Способны ли люди, подставившие Накадзиму, на такое? Конечно, способны. Я вспомнил распространившиеся слухи о взятках и расточительстве в руководстве княжества, пока князь далеко, — и господин главный садовник говорил со мной об этом.

Хотя так ли это — другой вопрос.

…Ночью я вышел к зацветающему дереву во двор успокоить растревоженный дух — уже взошла луна, цветки раскрывались один за другим, меня окутал и обездвижил запах несомненной весны. Я не сразу заметил старшего из северян, стоявшего неподвижной тенью в тени дерева. Он молча смотрел на меня. Его привело сюда то же, что и меня, — нет ничего грустнее и мимолетнее поры ханами в пути.

Я поклонился ему. Он немедленно ответил.

И мы еще долго стояли на холоде, глядя, как лунный свет неуловимо раскрывает цветки. Утром все проснутся — и замрут в восхищении и печали. А мы видели, как это происходило.

Склока сейчас, по сравнению с происходящим, была совершенно неуместна, груба. Бессмысленна.

Старший северянин опустил взгляд, произнес:

— Я уверен, вы не чужды искусству сада.

— Я еду в Эдо устраивать сухой сад в усадьбе нашего господина князя.

Он понимающе кивнул:

— Нас тоже там ждет служба.

Нет. Этот человек не станет резать людей по ночам ради денег.

Потому после некоторого молчания я решился:

— Завтра мы переправимся через реку в Футю и дойдем до станции Эдзэри, где задержимся — оттуда открывается замечательный вид на сосновые рощи Михономацубара.

— Это знаменитые сосновые рощи, — легко согласился он, — с ними связана красивая легенда. Завидую, вам будет интересно. Ну а мы там не задержимся — как раз хотели завтра успеть перейти через перевал Сэтта и заночевать в Окицу, дальше по Токайдо.

— Вы очень благонамеренный господин, благодарю вас и желаю спокойного пути в дальнейшем.

— А я благодарю вас.

Мы поклонились друг другу и одновременно оставили дерево, являющее свой цвет в лунном свете. Сегодня никто не умрет. Хорошо.

Я пошел спать.

Утром рассказал все Ханосукэ — и он благоразумно задержал наш выход еще на час.

Больше мы их на своем пути не встречали.