Пожарная застава квартала Одэнматё

Глава 8. Собака без головы

Черного самурая Кагаэмон увидел первым, когда тот только показался из-за бамбуковой рощи по дороге к храму на холме. Кагаэмон, как и приказал отец, изображал статую на столбике — вместо одной из разбитых каменных собак, стоявших на страже у ворот заброшенного храма. Постигал неподвижность камня и смирение низшей формы бытия.

И Кагаэмон следил за Черным самураем, как следят камни, неподвижно, ненавязчиво, всем телом. Хотя мальчишка хотел бы бежать с радостной вестью вперед, где в главной зале под прохудившейся крышей, сидя на циновке, мать наполняла пороховой смесью новые дымовые шашки взамен потраченных, а отец очищал от крови метательные ножи после их последнего дела в городе.

Радостная весть! Посланец Хозяина идет! Счастье-то какое! Награда будет!

Свою последнюю работу они выполнили великолепно, ушли бесследно, не оставив намеков, но отец приказал быть каменной собакой, и он будет ею, пока не прикажут другого. Таков путь его семьи, и тайный Хозяин — ее свет и смысл. Посланец Хозяина оценит его неподвижность.

Черный самурай поднялся по расшатанным ступеням к храму, прошел через ворота мимо Кагаэмона. Они не обменялись даже движением глаза. Кагаэмон почувствовал запах гвоздики — от ножен его меча, и свежего тростника — от его круглой плетеной дорожной шляпы, под которой скрывалось в тени черное лицо.

Самурай подошел к дверям в главный зал храма и вошел внутрь. Что-то произнес и тут же вышел обратно. Не задерживаясь, он прошел ворота в обратном направлении, не заметив закаменевшего мальчишку на столбе, спустился к подножию холма и пошел, не оглядываясь, по деревенской дороге прочь, скрылся за поворотом.

Солнце вскоре село, стало холодно. В храме было тихо. Никто не появился, чтобы похвалить Кагаэмона за усердие. Или наказать за беспокойство. Никто вообще так и не появился...

Он просидел на столбе еще два дня и три ночи.

Его поливал дождь, лизал ветер, нагревало солнце, и луна бросала глубокие синие тени. Птицы садились ему на плечи. Он был камнем и не хотел чувствовать, как запах крови из храма сменился тяжелым духом разложения и гулом роя мясных мух.

Отец приказал ему быть камнем, и он будет камнем. Камни ни о чем не скорбят.

На четвертую ночь он упал со столба без сил.

Когда он пришел в себя и смог добраться до храма, то обнаружил, что его родители зарезали друг друга.

А сам он остался жив. Без сил, без веры, без семьи, одиночка, бродяга, бессмысленное нечто, кто-то...

Он похоронил родителей, честно совершивших самоубийство, как им было приказано. Помолился перед пустым брошенным алтарем. Спустился с холма.

И пошел по дороге вслед за Черным самураем. Туда, откуда приходили приказы Хозяина. Где его семья завершила свое последнее дело, тайное дело, громкое дело, после которого им приказали покончить с собой, пожертвовали семьей идеальных убийц ради сохранения тайны. В столицу. В Эдо.

Чтобы продолжать жить, он нуждался в Хозяине.

***

Сакуратай был теперь постоянно занят.

Он вставал затемно, ел холодный рис при свете фонаря, пил горячий, согретый на тлеющих еще с ночи углях зеленый чай и шел проверять посты по огромному обращенному в траур дому.

Когда на кухне начинали возиться слуги, он уже выслушивал донесения ночных дозоров, выставленных по всему кварталу. Потом прием у молодой госпожи, встававшей к завтраку. Разборка писем с соболезнованиями. Затем составление списка дел на день. Затем, после того как городские стражники, охранявшие ночной покой военной столицы, откроют ворота всех жилых кварталов, выход в город.

Появиться лично у задолжавшего лавочника — как последнее и очень доходчивое предупреждение. Принять обычное подношение от торговцев вразнос. Раскланяться с начальником охраны квартальных ворот, поднести ему в платке свой дар, обязательно поднести. Если однажды ночью неотлагаемо понадобится, чтобы ворота в огораживающей квартал ограде были ненадолго, но на достаточное время приоткрыты, нужно поддерживать связи, оказывать почтение.

Купцы с рисового причала жалуются, что в их склады повадилось лазать немытое барсучье, значит, нужно посетить старшину нищих и напомнить, что его подопечным пристало просить подаяния у храма, как повелось исстари, а не шарить по чужим сусекам. Или неаккуратным барсукам отобьют их нежные носы...

Затем обед в обществе нужного человека из судейских. Затем домой, выслушивать доклады младших о семейных делах в квартале и по границам невидимых владений семьи. После безвременной смерти главы семьи — Старика Гэнсити — соседи пристально следят за нами, и нужно демонстрировать единство и рвение.

Ведь Старик уже десять дней как мертв и похоронен.

То была обычная встреча, ежегодная негласная встреча с князем-покровителем из приближенных к правительству, с поднесением приличных подарков, в основном стопок монет в бумажных упаковках осакских меняльных домов. Оба были убиты во время нападения на место встречи. Убийцы ничего не взяли, бесследно скрылись. В замке Эдо словно и не заметили потери одного из неосторожных придворных, но ночная сторона Эдо закипела.

Сакуратай — бывший младший главарь — должен провести семью через бурю, поднявшуюся после убийства Старика.

И теперь он работает без сна и отдыха. Все ради Хироко — единственной внучки и юной наследницы главаря семьи. Ее ребенок, когда он будет, унаследует все.

Свалившиеся на него обязанности Сакуратай нес с достоинством и прилежанием. Но было нелегко, ведь теперь он занимался этим в одиночку.

И он был бы уверен в счастливом исходе, если бы не Бандзуйин Тёбэй. Такой же младший, как сам Сакуратай, он рвался теперь в главари, противостоял ему в борьбе за власть в семье, осаждал своим вниманием Хироко и оттирал Сакуратая от всех дел даже в мелочах.

Это пахнет еще одной смертью, подумал Сакуратай, допивая утренний чай и закуривая первую с утра трубку контрабандного яванского табака. Кто-то из нас умрет, если не отступит. А я не отступлю. Старик поручил мне это дело, и я доведу его до конца. Он сказал мне: «Ну, пока тут ты главный, Сакуратай». И не важно, что это было назначение на один вечер — пока Старик не придет со встречи с важным покровителем, с которой так и не вернулся. Он поручил это мне — и я выполню.

А сейчас нужно было идти — нужно сопровождать молодую госпожу на поминальную службу в храм. Госпожа потребовала, чтобы он сопровождал ее к храму, на заупокойную молитву в память безвременно почившего деда, и он, конечно, пойдет, и со всей ответственностью и рвением.

Сакуратай на коленях приблизился к бумажной загородке у комнаты госпожи и сообщил:

— Пора выходить, госпожа.

— Сейчас буду, — тихо ответила из-за бумажной загородки госпожа Хироко.

Бедная одинокая девочка прятала сшитую из кусочков узорчатой ткани куклу — позабытый прочими дедушкин детский подарок. У нее забрали все игрушки и цветастые детские одежки — это не пристало главе Семьи, и теперь ей было одиноко и страшно в этом доме, полном вооруженных мужчин. А еще ей нужно было идти к ним — ехать молиться за дедушку, который умер так страшно и нежданно…

Но дедушка завещал ей быть сильной. Она теперь главная в семье. И должна пройти все...

И она пошла.

Бандзуйин Тёбэй, небритый и несвежий грузный здоровяк, в кимоно, разлинованном в тонкую полоску, как Сакуратай и предполагал, ждал их во дворе дома у крытых светлыми циновками носилок.

— Утро доброе, — приветствовал он соперника поклоном. — Утро доброе, госпожа. А я тут носилки побольше подогнал.

Сакуратай посмотрел на двух здоровых зататуированных по уши носильщиков в одних набедренных повязках и понял, что это люди Тёбэй. Тёбэй давно и прочно взял на себя присмотр за носильщиками, в их среде у него были сторонники и должники. Это Сакуратаю не понравилось.

Уже около храма, когда они смиренно ждали возвращения с молений госпожи Хироко, Тёбэй сказал Сакуратаю:

— А может, шел бы ты своей дорогой, приятель. Тихо и мирно. У тебя же дел невпроворот. Я вижу — все суетишься, мотаешься, как птичка. Дела, если их запустить, — они такие. А во мне не сомневайся, я госпожу сам на руках донесу, как ветер, сам же видел.

Ну, начинается. Сакуратай аккуратно выдолбил пепел из трубки в походную бамбуковую пепельницу и засунул трубку за пояс рядом с ножнами короткого гражданского меча и не менее вежливо поинтересовался:

— Любые дела ждут, когда усопшим оказывают почтение. А вот вам, может, действительно не терять клиентов в самое горячее время, забрать свои носилки да и пойти подальше зашибать честную деньгу на большой дороге?

— Что-то кажется мне, невежливы твои речи, брат Сакуратай.

— Хочешь в этом убедиться доподлинно? — Сакуратай холодно следил за Тёбэем.

Их прервало появление госпожи. Соперники обменялись через носилки черными, недобрыми взглядами и, когда носильщики подняли их, пошли по улице каждый со своей стороны.

Ничто более не омрачало их пути до самых ворот родного квартала, в которых квартальные стражники смертным боем убивали и без того заморенного голодом, потерянного в огромном мире смертельно опасного молодого сироту Кагаэмона.

***

— Сакуратай, — тихо позвала госпожа Хироко. — Что происходит?

— Да убивают кого-то, — громко сообщил Тёбэй, хотя его не спрашивали. — Сейчас закончат, да поедем дальше.

— Убивают? — госпожа Хироко встревоженно выглянула из паланкина. — Прямо у ворот нашего квартала? Почему?

А действительно, подумал Сакуратай, подтягиваясь, почему? Непорядок.

— Я разберусь, госпожа, — пообещал он и отправился к стражникам. Тёбэй, скривившись, скрестил на груди заросшие длинным волосом руки и недовольно выпятил нижнюю губу. Тут соперник его в услужливости обошел.

— Что происходит, почтенный? — спросил Сакуратай, приблизившись к начальнику стражи у ворот квартала.

— Привет, Сакуратай, — ответил начальник стражи. — Так вот, бродягу правим, ставим, значит, на указанное обычаем место, ибо нахален не по чину. Принесло невесть откуда, лез в квартал нагло, подорожной нет, денег нет, почтительностью тоже обделен. Свернул руку моему лучшему человеку. Что куришь? О! Отсыплешь мне на раз? Вот спасибо, дорогой, вот удружил.

— Надолго это?

— К судье бы его да голову на кол — это было бы кончено быстрее. Но больно ребят он моих обидел. Осерчали, ретивые они у меня молодцы. Как прибьют совсем — может быть. Но пока не. Живчик попался.

Сакуратай оглянулся: Тёбэй, галантно скаля зубы, что-то уже нашептывал госпоже, которой некуда было из паланкина деваться. Нужно быстро решать.

— Прошу вас, уважаемый, примите этот скромный знак почтения, — произнес Сакуратай, вынимая из рукава связку медных монет. — Но нам бы пройти быстро.

— Ого, вот это скромно, вот это заставляет задуматься! — удивился начальник смены. — Быстро так быстро, но как?

— Ну, отпустите его, что ли...

— Святая доброта, Сакуратай, мне и стоять-то теперь рядом как-то неудобно, — развеселился начальник.

— Тогда я отойду.

Начальник захохотал, кивнул Сакуратаю и пошел останавливать изрядно притомившихся сослуживцев. Те оттащили избитого в сторону, бросили на белый гравий дороги, освободив ворота.

Сакуратай крикнул носильщикам:

— Давай, проходи!

Носильщики поняли свою ношу на плечи и унесли собеседницу из-под носа вовсю любезничавшего Тёбэй. Недовольно цыкнув, тот поспешил следом. Сакуратай дождался, когда они пройдут, остановился над лежавшим на дороге мальчишкой:

— Ты как? Идти можешь? Уходи отсюда, и останешься жив. Не показывайся стражникам на глаза.

Мальчишка проводил заплывшими от ударов глазами паланкин с госпожой Хироко, который уносили в глубину квартала, и прошептал разбитыми губами:

— Да, хозяин.

***

На исходе этого длинного и неприятного дня, вечером, состоялась еще одна склока с напившимся во время ужина Тёбэем и еле удалось его выпроводить — Сакуратай вышел с дымящейся трубкой во двор, в маленький внутренний сад. И вздрогнул, когда из тени к нему под ноги бросился на колени тот избитый у ворот мальчишка.

Кагаэмон низко, как учили, кланялся хозяину.

— Ты как сюда попал? — неприятно удивленный, спросил Сакуратай.

— Вы приказали не попадаться страже на глаза. Вот я и по крышам, на голубятню...

Так. С этим разобрались. Очень буквально понимающий малец.

— И чего тебе?

— Я жду, хозяин.

— И чего ты ждешь?

— Приказаний, хозяин.

— Какое рвение. И почему это?

— Вы спасли меня, хозяин.

— Да уж, — пробормотал Сакуратай. — И зачем мне это надо было?

Одно поспешное решение, и вот. Теперь в свете классических добродетелей он был в ответе за оборвыша. Как будто у него было на это время.

— Ну и иди вон, сиди со своими голубями...

— Да, хозяин, — низко поклонился мальчишка и исчез как тень.

Услужлив, подумал Сакуратай, и забыл о нем наконец.

Но утром, среди прочих дел, он вспомнил о нем и отправил на голубятню служанку с парой комков вчерашнего риса. А раз уж он все равно сидит на голубятне, так пусть заодно и вычистит ее, как это следует благодарному слуге. Классические добродетели награждают обязательствами обе стороны.

Так оборвыш стал еще одной строчкой в ряде ежедневных дел — проще было пометить «и этот накормлен», чем наступить на горло этим самым добродетелям и выпроводить его за ворота.

Жалоб на приемыша не поступало. Мальчишка знал свое место. Делал что приказывали, ел что давали. Ничего не просил кроме работы. Аж страшно становилось. Иногда Сакуратай видел его на коньке крыши с голубем в руках или с метлой во дворе. Сакуратай как-то сделал попытку негласно выяснить, кто такой этот пацан и откуда. Но не преуспел — в городе, привлеченные столичными заработками на больших стройках затеянных Ставкой, постоянно появлялись новые люди из простонародья, и кто они и откуда приходят, всегда было трудно выяснить.

Однако оказалось удобно иметь в доме на подхвате безотказного человека для любой грязной работы. Мелочь, а хорошо. Сакуратай перестал жалеть о своем приобретении, тем более что нашлось, о чем сожалеть и без того.

Бандзуйин Тёбэй совершенно потерял чувство меры. А вместе с тем и семья разделилась пополам. Злые, буйные и жадные да голодные — с Тёбэем, верные, старые, проверенные — с Сакуратаем. Со дня на день Сакуратай ожидал взрыва и гадал, как предусмотреть, где рванет и где прольется кровь.

За развитием вражды в самой влиятельной семье столицы пристально следило множество внимательных глаз. Сакуратай чувствовал это. И был уже готов начать первым, лишь бы прервать это изматывающее ожидание. Перечеркнуть трескучее напряжение лезвием ножа. И пусть все оборвется в бездну.

***

Бандзуйин Тёбэй тяжело взобрался на крышу, прошлепал босыми ногами по черепицам — пару деревянных гэта он бросил внизу у приставной лестницы. Сел рядом с новым мальчишкой, державшим в руках голубя, бросил взгляд на уходящие в туманную утреннюю дымку крыши квартала, туда, где за каналом неясной тенью громоздились крыши главной башни замка Эдо. Бросил косой взгляд на пацана, протянул поросшую жестким волосом руку, сказал:

— Дай.

Забрал голубя, взял умело, надежно, погладил пальцем перья на хрупкой шейке:

— Хорошая, славная птица. Люблю я их. С детства. Особенно хороши, если на вертеле пожарить. Ел голубей-то?

— Ел.

— О. Человек с опытом, а? — Тёбэй засмеялся. — Ну как, Сакуратаюшка тебя не сильно обижает?

— Нет.

— Ну, ты это. Ежели что, так обращайся, — серьезно сказал Тёбэй. — Я всегда прикрою. Я человек надежный и сильный, спроси любого на квартале.

— Я знаю.

— Ну да, — пробормотал, нахмурившись, Тёбэй. — Да. Как-то так.

Он отдал голубя мальчишке и, тяжело поднявшись, безбоязненно пошел по крутому скату крыши к лестнице. Мальчишка смотрел ему вслед и думал: жаль, конечно, что не этот бравый господин — его хозяин. Карма.

А еще он неправильно любит голубей.

***

Неделя после этого прошла относительно спокойно, как всегда обычно бывает перед полным крахом.

***

Однажды поздним вечером Сакуратай наткнулся на приемыша у загородки в комнаты госпожи. Тот сидел в напряженной, ожидающей позе, и видно, что давно.

— Ты что тут делаешь? — удивился Сакуратай.

— Госпожа приказала ждать.

— Она спит давно. Иди уже. Постой. Зачем она тебя звала?

— Она дала мне книгу и приказала вернуть, когда прочту.

— Знаешь грамоту? Это хорошо. Что за книга?

— Вот эта книга, хозяин.

— «Повесть о братьях Сога»… Так, давай выйдем в сад... И ты ее прочел?

— Да, хозяин.

— Это непростая история о мести и верности семейной чести. И ты все понял?

— Думаю, что да, хозяин.

— Гм. А госпожа давала тебе что-то еще?

— Сначала «Повесть о доме Тайра», потом «Повесть о Гэндзи», потом «Сказание о годах Хогэн». Теперь «Повесть о братьях Сога».

Наша госпожа читает такие книги, удивился Сакуратай. Одни военные сказания. Да я, ее совсем не знаю...

— Интересно, где она их берет? — задумчиво проговорил Сакуратай.

— Их приношу я из книжной лавки, — мальчишка поклонился. — Меня посылают с деньгами и списком.

Сакуратай смотрел на него и думал, что вот не обратил внимания, а тут что-то неоднозначное завязалось в его отсутствие. Госпожа Хироко читает книги. Да она с куклами вчера играла!

— Хозяин?

— М?

— За тобой следят, хозяин.

Это привлекло внимание Сакуратая целиком.

— Кто следит?

— Не знаю. Они берут вас в слежку каждое утро, когда вы уходите в город, и наблюдают за домом всю ночь после вашего возвращения. С голубятни их хорошо видно.

И вот тут Сакуратай совершенно другими глазами посмотрел на своего приемыша. А мальчишка-то непрост.

— Сколько их?

— Четверо. Один старший и трое молодых.

Начинается, подумал Сакуратай. Скоро. А у меня еще ничего не готово!

— Нужно снять их с моей тени, — пробормотал он вслух.

— Сделаю, — произнес мальчишка. Поклонившись, отступил в тень темного сада. И исчез.

— Сделаю что? — проговорил Сакуратай, пораженный до глубины души.

Об этом он узнал уже ранним утром.

Отрезанная голова лежала в плетеной корзине.

— Что это такое? — спросил Сакуратай. Он стоял на полу голубятни с крышкой от корзины в руке, и никто в доме не знал, что происходит у всех над головами. — Это один из них?

— Да, хозяин, — мальчишка поклонился. — Это человек Бандзуйина Тёбэя.

— Это я и сам могу тебе сказать. Я его знаю, он старший у носильщиков. Зачем мне его голова?

— Теперь они не будут следить за вами. Некоторое время.

— О да. Некоторое время их займут похороны. Тебя видели?

— Нет, хозяин. Они бы и не смогли.

— Откуда ты такой взялся, маленький убийца?

— Таким меня воспитали родители.

— Вне всякого сомнения — достойные люди. Братья у тебя есть?

— Я один на этом свете.

Хоть одна добрая весть, подумал Сакуратай. Приказал мальчишке:

— Спрячь голову. Зарой где-нибудь.

— Я избавлюсь от головы, хозяин. Никаких следов.

— Делай, — сказал Сакуратай, закрывая крышкой корзину, но тут же остановил мальчишку. — Стой! Гм... Как тебя зовут?

— Кагаэмон, хозяин.

— Хорошо, — Сакуратай кивнул. — Делай что приказано, Кагаэмон.

— Будет сделано, хозяин.

Мальчишка подхватил корзинку, замотал ее в черный платок и быстро и бесшумно выбрался на крышу через дверь голубятни. И скрылся, как ворон с добычей в когтях.

А Сакуратай с содроганием понял, что получил власть над опасным демоном.

***

Расплата за эту власть наступила тем же утром.

Был назначен общий сбор, на котором Сакуратай желал призвать братьев по семье к терпению и приличному смирению, ведь траур еще не кончился. Но вышло иначе.

Вместе с прочими во двор вошли трое татуированных носильщиков, они сразу приблизились к Сакуратаю, раскуривавшему трубку в ожидании выхода госпожи. Рядом мел опавшие листья Кагаэмон. Первый из них выхватил нож и крикнул:

— Отец! Покойся с миром! — и нанес верный удар, только вот на пути ножа оказалось древко метлы, подставленное Кагаэмоном. Сакуратай отпрянул, сжал трубку в кулаке, выхватил нож из-за пояса, а перед ним уже вскипела схватка одного против троих — Кагаэмон убивал. Кровь взлетела над головами, осыпав Сакуратая градом жирных капель, — Кагаэмон, пригнувшись, швырнул за спину зарезанного собственным ножом носильщика. Тот, еще живой, вопя во все горло, упал на Сакуратая, повалил его наземь, начал душить и медленно, неохотно угас, пораженный четырьмя ударами ножа в печень и двумя ударами мундштуком трубки в глаз.

За это время Кагаэмон убил оставшихся двоих. Их собственными ножами. Никто и сделать ничего не успел.

Сакуратай скинул с себя обмякшее тело, сел, осмотрел себя, понял, что кровь на нем чужая, и понял, что выжил на этот раз.

— Тёбэй! — почти закричал Сакуратай, поднимаясь, стряхивая кровь с лезвия ножа. Его кимоно было забрызгано и облеплено пылью. — Да как ты посмел?!

— Это что ты хочешь этим сказать? — грозно насупившись, шагнул на него Тёбэй.

— Это твои люди!

— Да. И что?

— И что?! Ты признаешься в покушении и говоришь только «и что»?

— Чё?! Я?! Я признаюсь? Да ты! Да я! — Тёбэй выхватил свой нож. Люди во дворе вокруг них кричали и размахивали руками. Кричали и размахивали. И вдруг разбежались, разделились на две партии, встали за спинами вожаков, засверкали вынутые ножи. Двор разделился пополам.

Сейчас это произойдет, понял Сакуратай.

— Прошу всех сохранять спокойствие, — произнес голос, тихий голос, негромкий, но сильный, словно Старик Гэнсити вернулся из могилы. Ножи сами собой опустились. Госпожа Хироко вышла из тени дома на солнце:

— Все. Тихо. Ножи спрятать.

И все замолчали. Ножи спрятали в ножны. Лишь глаза сверкали.

— Тёбэй, — произнесла уже не девочка, а действительно госпожа Хироко. — Это твои люди?

— Это мои должники...

— Разберись с этим, Тёбэй, — ровно приказала Хироко. — Прямо сейчас. Иди.

Тёбэй мгновение смотрел на нее упрямо, потом склонил голову и резко пошел к воротам прочь. Его свора потянулась за ним.

Ничего еще не кончилось, подумал Сакуратай. Примирения не будет. А будет война до последнего человека.

Госпожа Хироко подошла к Сакуратаю и произнесла:

— Мы должны принять решение по поводу Тёбэй. А пока иди — смой кровь и смени одежду. Нужно выглядеть достойно в любой ситуации.

Сакуратай поклонился и ушел выполнять приказание, отданное безусловным тоном Старика Гэнсити. Не мог и думать ослушаться.

Вечером в дом передали платок с отрезанным волосатым мизинцем.

Бандзуйин Тёбэй униженно приносил глубочайшие извинения.

Но это уже ничего не меняло.

***

— Ты будешь охранять ее, — произнес Сакуратай.

— Да, хозяин, — поклонился Кагаэмон.

— И выполнять все ее желания, как всегда.

— Да, хозяин.

— Приступай.

Мальчишка скрылся с глаз так, как он это умел, и Сакуратай остался в саду один на один со своим отчаянием. Над этим домом нависала черная ночь.

Сакуратай считал мечи и сторонников. Считал своих и чужих, и счет не сходился в его пользу. Скверно. Очень скверно.

По всему кварталу продолжаются драки и схватки. Каждую ночь собирают убитых. Купцы разбегаются. Стража сбилась с ног. Нищие отбились от рук. Вспыхнуло четыре пожара, ни один не заметили вовремя, и теперь несчастные закопченные погорельцы с чаячьими криками брели по улице, толкая тележки со своим скудным скарбом, спасенным из пасти молниеносного пламени. Начальник квартальной стражи передал весточку, что, если вопрос не решится в ближайшие дни, — на квартал обратят внимание из замка, и тогда горе всем жителям — за беспорядки в квартале ответят все по закону о круговой поруке.

Присутствие Кагаэмона удерживало кого-либо от нападения на дом, но и только. Все прочее рушилось. Денег осталось на день. Риса — на три. Что потом?

А Кагаэмон отлично проявил себя в уличных схватках. Там, где проходил он, оставались лежать мертвецы, но прочие сторонники не могли похвастаться такими впечатляющими способностями, и ряды сторонников Сакуратая таяли. Сначала они перестали выходить в город. Потом перестали выходить и в квартал. Дом был фактически осажден. Кагаэмон был единственным, кто свободно покидал его и возвращался. Но силами одного человека в войне не победить.

Сакуратай наблюдал за деяниями мальчишки и иногда ловил себя на мысли, что мог бы усыновить Кагаэмона. По всем правилам. И совсем мельком, не доверяя себе, что госпожа Хироко в подходящем для брака возрасте… Но понимал: единственное, что его извиняет в этих думах, — его отчаяние. И не будет ничего такого никогда.

У Сакуратая не было детей. Однако когда-то он жил в большом крестьянском доме и у него было много младших братьев. Правда, не таких опасных. И не таких верных.

Сакуратай и не знал, что в другом конце квартала в этот момент на него готовится новое, самое коварное нападение.

***

Кагаэмон выбирал для госпожи книгу в книжной лавке. Как обычно, она попросила принести что-то и по его вкусу. Это значит книгу, которую он выберет, прочитают они оба. Представят одни и те же образы, подумают одни и те же мысли. Соприкоснутся в мечтах. Опять.

Присутствие Бандзуйина Тёбэя он почувствовал, как только положил свиток со списком забытого поэтического придворного турнира обратно в деревянную ячейку. Хироко равнодушна к стихам, она ценит книги о самурайской верности. Изложение о войне Гэмпэй она уже читала, может, воинская «Повесть о Великом мире» ее порадует?

Бандзуйин Тёбэй громко гыркнул, привлекая к себе внимание.

— Привет, — буркнул он. — Книжки выбираешь?

— Госпожа Хироко любит читать, — осветил Кагаэмон. — Как ваш палец?

Тёбэй поднял руку с перевязанным обрубком мизинца и скривился.

— Болит он, что же еще? Обычное дело, чтоб ты знал. Вот так вот трудишься, работаешь-работаешь, тянешь лямку, все ради них, все как в прорву, а уж если оступился… Меня таким же пацаном, как ты, да моложе даже, сам Старик Гэнсити подобрал. Все мне дал. К делу приставил. И я ради него и внучки его все сделаю. Не то что палец отрежу — животом на нож кинусь, пусть лишь госпожа Хироко скажет. И ты такой же, я вижу. Быть никем — жуткое дело, я помню. Не одну глотку за это порвешь.

Кагаэмон молчал. Тёбэй помялся и произнес:

— Ты вот маленькой госпоже книжки носишь. Может, передашь, а она и это почитает?

Кагаэмон протянул руку и взял сложенное письмо.

— Да. Я передам.

— Передай. А я тебе этого не забуду.

В этот момент Сакуратай, нутром чувствуя неладное, брел по дому в поисках Кагаэмона и никак не мог его найти. Сакуратай дошел до комнат госпожи, встал у загородки на колени, но в этот момент обклеенная бумагой решетка отодвинулась сама.

— Госпожа, — поклонился Сакуратай. — Где ваш телохранитель?

— Я отослала его в лавку за новой книгой, — ответила Хироко.

— Это неосторожно, госпожа. На улицах опасно.

— Мне нужно было поговорить с тобой относительно него, но вдалеке от его острых ушей. Набей трубку, Сакуратай, и слушай.

— Я слушаю, госпожа, — поклонился Сакуратай.

***

Кагаэмон с новой книгой под мышкой шел вдоль канала от книжной лавки обратно к дому. Туман, поднявшийся над водой этим холодным осенним утром, укрыл город.

Владелец лавки, старый книгочей, дрожащими руками отдал Кагаэмону купленную книгу и просил передать госпоже извинения, но это будет последняя книга, которую у него приобретают, — он закрывается тотчас же. В этом квартале теперь слишком опасно работать, и он переезжает.

Кагаэмон шел и думал, как передать это Хироко так, чтобы она не слишком расстроилась.

Тем не менее скрытых в тени людей он заметил раньше, чем они его. Он встал на пустой дороге, молча вглядываясь в туман, положив руку на рукоять ножа.

Его заметили, зашевелились, приблизились, зашептались: он? Да он, сакуратайский пес. Точно? А как же. Ну что, давайте? Что-то не уверен я, смотрите, как зыркает, а помните, как он тех троих положил, помните? Да и старшего он наверняка обезглавил, собака. Что-то не уверен я, мало нас. Отходи, братва, медленно, медленно, мы потом вернемся...

Тени колебались в тумане, когда они уходили.

А потом в разрыве тумана Кагаэмон на мгновение увидел душераздирающе знакомую черную фигуру с двумя мечами, скрытую под соломенной шляпой, на другом берегу канала, которую тут же затянуло белым.

Кагаэмон бросился к выложенному камнем берегу, впиваясь в туман взглядом. Он был! Он был там! Черный самурай!

Но его там не было.

***

— Что это? — спросил Сакуратай.

— Это письмо. Бандзуйин Тёбэй просил меня передать госпоже Хироко, — ровно ответил Кагаэмон, протягивая сложенный лист бумаги хозяину. — Может быть, вы хотите сначала прочесть его сами?

— Нет, — кратко ответил Сакуратай.

Они прошли по галерее вдоль внутреннего сада к комнатам госпожи. Служанка пустила их внутрь.

— Что там? — спросила госпожа Хироко, появившись из внутренних комнат.

— Письмо, — сообщил Сакуратай. — Письмо от Бандзуйина Тёбэя.

Хироко приняла письмо из рук Кагаэмона, развернула его и прочла. Сакуратай следил за ней, ее лицо ни разу не дрогнуло. Он не верил, что ей так немного лет. Он склонялся перед ее выдержкой.

А Кагаэмон вон просто ест ее глазами. Она его с рук кормит...

Сакуратай посмотрел на молодых людей и подумал... В общем, не важно, что он подумал. Додумать эту мысль он все равно себе не позволил. Непочтительно.

— Он предлагает мне выйти за него замуж, — произнесла Хироко, складывая письмо. — Клянется быть почтительным и терпеливым. Что думаешь?

Сакуратай поклонился:

— Это остановит войну.

То, что это будет и его конец, он не стал говорить. Это не важно. Важно то решение, которое примет она, а не кто-то еще.

— Нет, — ответила она. — Я не выйду замуж за волосатую обезьяну. Это не остановит падение нашей семьи. Мой дед был самураем, ронином из провинциального клана. Он построил этот дом сам, и он всегда был верен своему прежнему князю, всегда почитал его, считал себя оставшимся на службе и рассчитывал на его покровительство и получал его. И именно потому они оба погибли. Их связь показалась опасной кому-то из замка. Эта связь делала нашу семью великой. Если мы не будем соответствовать, нас сомнут другие, а главарь носильщиков не сможет их остановить. Он даже не понимает, что действительно происходит. Сакуратай, мы говорили с тобой и приняли решение. Выполняй его.

Сакуратай склонился перед ее мудростью.

— Думаю, Тёбэй контролирует своих сторонников не больше, чем мы, — произнесла Хироко. — И когда он умрет, они смирятся.

***

Тёбэй не скрывался. И не особенно остерегался. Это было не в его вкусе. Он посещал бани совершенно открыто, в теплой компании веселых банщиц, которые с визгом разбежались, когда в парную вошел Кагаэмон с длинным ножом в руке.

— А, — произнес развалившийся в теплой воде купальни Тёбэй. — Это ты. А я думал, мы с тобой ладили.

— Это выше личной приязни, — произнес Кагаэмон.

— Да ты слишком молодой еще, чтобы на самом деле так думать.

— Мой отец так говорил...

— А. Ну если отец, то да, — Тёбэй выбрался из купальни с теплой водой, не обращая никакого внимания на Кагаэмона, дошел, шлепая босыми ступнями по мокрому полу, до своих вещей и начал не спеша наматывать на мокрое тело набедренную повязку. Спросил, не оборачиваясь:

— Убить меня пришел?

Кагаэмон, глядя на огромную татуировку Всепрощающего Будды Амида, украшавшую широкую спину Тёбэй, сказал:

— Я дам тебе время приготовиться.

— Да ну? — Тёбэй зло развеселился. — Ха! Ты дашь мне время, щенок? Да я таких, как ты, связками в теплой воде топил! — Тёбэй резко затянул повязку, вытащил нож из кучи одежды, повернулся и шагнул вперед, мягко сокращая расстояние, низко пригнувшись, словно борец сумо. — Я тебя еще поучу тому, как это делается в Эдо. Давай, что ли?!

И они схватились.

***

Сакуратай послал Кагаэмона убить Бандзуйина Тёбэя. Тот и убил. Громко. Шумно. Ярко. Чтоб заметили.

Это заметили. И теперь вся столица бурлила от кровавых новостей.

Слухи неслись по рынкам и причалам, складам и усадьбам. Кто убил. Убил кого. За что убил.

И как же вся эта резня связана с недавним громким убийством прежнего главы семьи Старика Гэнсити и его неподобающе высокопоставленного гостя? Нет ли здесь большой политики? Нет ли здесь зерен переворота? Слухи неслись. По переулкам и улицам, через мосты и между храмами. По воде с лодками и сплавами бревен. Через заставы и рвы. Пока не достигли наконец замка и там их не соизволили заметить.

И явился Черный самурай. Он пришел в ночи, один. Вошел в комнату госпожи Хироко, вложил меч в черные ножны, зажег фонарь у изголовья ее постели и приложил черный палец к ее губам, когда она проснулась.

— Кричать не нужно, — сказал он. — У нас есть дела, которые необходимо решить. Приступим.

Он вежливо дожидался, пока она надевала повседневное кимоно поверх спального, не замечал, как она прячет куклу, с которой спала, спокойно встретил приход поднятых служанкой среди ночи Сакуратая с Кагаэмоном.

Увидев Черного самурая, Кагаэмон не остолбенел, нет. Но если бы взгляд мог выпускать когти, он бы содрал с пришельца его черную кожу.

Они молча расселись в полутьме вокруг круга света, оставленного напольным бумажным фонарем. Сакуратай рассматривал пришельца, его поседевшие курчавые волосы, с трудом собранные в самурайский хвост на голове, белки глаз, полные губы и широкие ноздри. Сакуратай слышал о черном человеке, которого когда-то южные длинноносые варвары преподнесли в дар прежнему военному правителю, и тот однажды сделал его начальником своей тайной службы. Сакуратай о нем слышал, но лично видел его впервые.

— Это человек из замка, — произнесла госпожа Хироко. — Он принес нам предложение. Я не думаю, что мы можем отказаться.

— Мы примем все, что вы скажете, — поклонился ей Сакуратай.

— Я выйду замуж за человека, которого мне укажут, — бесстрастно произнесла госпожа Хироко. — Мне обещают, что это будет достойный человек, достаточного ранга. С должностью в службе тайных дел. Нам обещают поддержку. В обмен на соответствующую верность. И соответствующие обязанности.

— Вы приобретаете покровительство замка, — мягко проговорил из полумрака Черный самурай.

— Замок приобретает верных людей в его тени. Все просто. Все как обычно. Никакого шума, никакого бунта. Семья в связке с соответствующими городскими службами наводит порядок на улицах и блюдет его свято во славу правящего дома. Во всем городе. Никаких других князей-претендентов, никакого заговора.

— Я все понимаю, — ответила госпожа Хироко.

— Соглашение вступает в силу тотчас же, — кивнул Черный самурай. — Тотчас, когда вы выполните одно последнее условие.

— Какое условие? — Сакуратай напрягся от недобрых предчувствий.

— Один из нас должен умереть прямо сейчас.

Молчание темнотой нависло над их спинами, лишь блестели белки глаз черного человека.

— Кто? — сухими губами нарушил тишину Сакуратай. Я, понял он. Я.

— Он, — показал Черный самурай.

— Я согласен, — ответил Кагаэмон.

***

— Нет! — кричала госпожа Хироко. — Нет!

— Да, — проговорил Кагаэмон.

— Убей его! — крикнула ему Хироко. — Ты же сильный, я знаю! Ты можешь!

— Я не могу, — тускло ответил Кагаэмон. Он действительно не мог. И не потому, что Черный самурай был посланцем Хозяина и мог вывести на человека, отдававшего приказы. А потому, что тогда Хироко погибнет. И новый хозяин. И вся эта нескладная неродная семья. Если бы чуть раньше, парой месяцев тому, удалась бы эта бойня, выманившая секретную службу замка в город... Когда ненависть была еще ярка и свежа.

Теперь он не мог.

— Делайте то, что я сказал, — сказал Черный самурай. — Иначе я покончу здесь со всеми.

— Почему вы сами его не убьете? — спросил Сакуратай.

— Это будет непочтительно по отношению к узам, связывающим нас, — ответил Черный самурай. — Давайте, берите меч. Действуйте. Он слишком опасен, чтобы просто жить. Видите, что вокруг происходит? Это его влияние. Даже если он сам пальцем не шевелит, вокруг кровь льется. Давайте. И все прервется.

— Давайте, — вдруг сказал Кагаэмон Сакуратаю. — Это честь для меня.

Сакуратай одним раздраженным прищуром указал мальчишке его место. Не ему здесь говорить и не ему решать. Будет, как скажет старшая.

Сакуратай чувствовал легкость в теле. Он знал почему. Бремя решений покинуло его. Словно вернулся Старик Гэнсити. Как решит старшая, так и будет. И если она скажет — он убьет своего разящего демона. Он вырвет собственные зубы, если она решит. Как тяжело ему было все эти ужасные дни.

— Вам решать, госпожа, — поклонился Сакуратай хозяйке.

— Вам решать… госпожа, — почти прошептал Кагаэмон вслед за ним, глядя остановившимся взглядом на слезы на щеках Хироко.

Хироко скрутило отчаяние, она спряталась за широкие рукава девичьего кимоно и молча, зажмурившись, рыдала.

— Это честь… — повторил Кагаэмон, отчаянно желая увидеть напоследок ее лицо и страдая от этого. — Это честь для меня…

Хироко не отвечала. Она выпрямилась, мгновение прятала лицо в рукавах. Затем отняла их от своих глаз, уложила аккуратно на коленях. Ее лицо ничего не выражало.

Сакуратай понял, что уже видел когда-то такое лицо, — это было лицо его матери, погнавшей его с нищенствующими монахами в город, прочь из пухнущей от голода деревни. Женщины, раздавившей свое сердце.

Она посмотрела на Сакуратая тем самым взглядом, взглядом, полным отчаяния, сквозь прорези маски власти. Сакуратай понял и склонился перед ее решением.

Не размышляя, Сакуратай взял меч. Не размышляя, Сакуратай встал. Не размышляя, Сакуратай зарубил Кагаэмона.

Кагаэмон отважно сохранял неподвижность до тех пор, пока не умер.

Черный самурай убедился в его смерти и сказал:

— Свадьба через три недели, — и ушел тем же неизвестным путем, что и прибыл.

— Мне очень жаль, маленькая госпожа, — прошептал Сакуратай, уронив меч.

— Я беременна, — проговорила Хироко, глядя в темноту сухими глазами.

Сакуратай после недолгого молчания сказал:

— Это очень хорошо.

***

В квартале наступил прочный мир. Все, кто выступал против, явились с повинной. Купцы начали возвращаться к своим заброшенным складам и закрытым магазинам. По улицам вновь стало можно ходить, не опасаясь случайной смерти. А потом была свадьба. Прекрасная невеста, достойный жених из служилых.

Наступил мир. Сакуратай по-прежнему исполнял свои обязанности. И, не привлекая внимания, наблюдал за семейной жизнью госпожи. Ночами она часто оставалась одна. У ее мужа были тайные дела в городе. Он был крепким, ответственным парнем. Безусловно верным замку. Может быть, поэтому между мужем и женой так и не возникло привязанности. Но уважение было. И может быть, потому они прочно держались друг друга, не вмешиваясь не в свои дела.

Под негласным высочайшим покровительством их семья забирала все больше власти в ночном городе. Никто уже не пытался следить за ними хищным взором — все в опаске отводили глаза. Работы было много.

Верного сакуратайского пса вспоминали. Но редко. И молча. А однажды Сакуратай заплатил полновесным осакским серебром за то, что не должен был никогда знать. Что однажды одной страшной грозовой ночью черный человек, служивший в замке Эдо, пропал. А позже в одном из рвов замка нашли страшно изуродованное, неузнаваемо раздутое от долгого пребывания в воде тело. И кажется — а об этом вообще было запрещено говорить, — это был именно он...

В первое лето после свадьбы у Хироко, как и положено, родился сын.

Вроде бы не так уж много времени прошло с тех пор, а вот уже бегает маленький по двору. Однажды он унаследует все. Плохое и хорошее. От матери и от отца.

Тоже любит голубей...

***

Сакуратай умолк и начал выбивать в пепельницу давно погасшую трубку…

Молча мы встретили окончание его рассказа. Я не знал, что сказать. И то, что последняя свеча уже какое-то время назад погасла, мы тоже не сразу заметили. В храмовой зале не стало темнее. Светало.

— Рассвет, — потерянно произнес настоятель Окаи. — Наконец-то.