Пожарная застава квартала Одэнматё

Глава 22. Цветы Эдо, не из тех, что пахнут приятно.

Чего есть прекрасного в столичном городе Эдо? В теплом, буйном, богатом и алчном, строгом и равнодушном городе сёгунов Токугава, запускающем свои каменные пальцы в морской залив, связанном водными путями и огромными горбатыми мостами через забранные в булыжный камень реки и каналы. С огромной крепостью в середине спирали сходящихся к центру каналов. В городе, населенном родовитыми князьями, их гордыми вассалами, блестящими проститутками, банщицами, держателями чайных домов, крепкими рыбаками и лодочниками, носильщиками, грузчиками, строителями — буйным и резким людом портового столичного города. Чего есть прекрасного в нем, самом большом, вольно раскинувшемся городе всех Четырех морей, ну кроме прекрасных видов далекой облачной громады священной горы Фудзи, естественно?

С недавних пор я знал ответ на этот вопрос.

Пожары и драки.

Так положено отвечать настоящему горожанину Эдо — потомственному кичливому и драчливому эдокко и всякому, кто желает за него слыть. Пожары и драки — вот цветы Эдо, и нет в этом городе ничего более прекрасного, горячего и более волнующего.

Ну, может, только театр «Сарувакадза», с его блистательной труппой Кабуки, но об этом судили только те, кто там бывал, а простому люду представление было не по карману.

А покуда все желающие могли наслаждаться цветами города в обоих видах разом. Горел прибрежный рисовый склад, а перед складом кипела добрая драка.

Склад горел в том неясном месте, где Одэнматё уже переходил в Хондзё, или, наоборот, недалеко от уходившего в землю Муцу тракта Ёчу-Дочу. И две колоритные пожарные команды из Одэнматё и Хондзё сошлись перед ним не на жизнь, а на смерть, решая, на чьей земле горит пожар-кормилец и кому его гасить.

Морды били, таскали друг друга за кимоно и воинские накидки, кидали в пыль, били палками и мечами в ножнах. Треск огня и разрываемой одежды, крики дерущихся и напуганных чаек, жар и пот битвы.

Рисовый приказчик только носился между дерущимися и ломал руки, а потом и вовсе упал в пыль, свернулся калачиком и голову закрыл в полном отчаянии.

— Кто побеждает? — спросил я.

— Да вроде наши. Не, пришлые. Да не — наши бьют! — Младший из Хиракодзи, Тогай, болел всей душой за приютивший нас квартал. — Точно наши! Вон погнали этих! Эй! Давай! Молодцы!

Пинками отогнав претендентов, наши пожарные быстро организовались в группы и набросились на расползающееся пламя, а точнее, на сам склад. Бодро растаскивали тлеющие бревна и доски уже завалившейся кровли. Валили тонкие стены. Таскали воду от близкой реки. Удивительное дело: пламя, словно лишившись почвы под собой, осело, потускнело, цвет дыма сменился на белый, и вот его уже загасили, затоптали, засыпали землей, заплескали водой.

— И что? Так каждый раз? — спросил я, впечатленный не на шутку.

— Нет, — ответил притаившийся в тени у стены Сакуратай. — Но случается.

Оживший рисовый приказчик поднял голову, заозирался, вскочил, заметался с новой силой, организуя носильщиков для спасения имущества из тлеющего склада. Народ из окрестных домов, внимательно следивший за тем, не пора ли уже делать ноги, предав родимый кров огню и лишь прихватив с собой самое ценное, начал разбредаться по домам.

Не сегодня.

А пожарные уже с честью отходили с места пожара, отягощенные славой и добычей — обгорелые мешки с рисом на плечах потных могучих мужиков, удалявшихся в глубь нашего квартала, оставляли коричневые дорожки еще необрушенного риса, сыпавшегося в прогоревшие прорехи. Риса они утащили этак на пяток рё.

— А вот так — каждый раз, — произнес Сакуратай, выбил трубку, сунул ее за пояс и степенно удалился от места пожара, сцепив руки за спиной и о чем-то задумавшись.

— Да уж, — хлопнул себя по бокам старший Хиракодзи, здоровяк Хаято, — бурная могла бы выдаться ночка, кабы ребята купцу не подсобили. Долго бы горело. А вы какими судьбами тут оказались, господин Исава?

— Искал работу в городе, опять с нею плохо, — ответил я. — Проходил весь день зря. Возвращаюсь к себе. А тут у нас такое…

— Да. Славно горело, хотя вот дожди только закончились, — согласился Хаято. — А что, почтенный господин Исава? Разделите вечернюю трапезу с нами, я вас приглашаю. Славно посидим!

— Право же, не думаю, что это удобно…

— Удобно-удобно! Вы же нас удон давеча есть водили? Водили. И мы его полночи ели, я помню! Нельзя отдариваться креветками, коли накормлен омарами. Мы вас просим! Очень просим. Не куда-нибудь идем — в «Обанава»! Вас там помнят и любят! Обслужат в лучшем виде!

И я поддался.

В «Обанава» нас действительно встретили замечательно. Посадили удобно, обслужили быстро. Братья набрали всякой вкуснятины, по чайничку сакэ на каждого, и принялись объедаться, словно в последний раз в жизни.

— А выгнали нас со стройки, — радостно объяснил здоровяк Хаято. — С концами. Храмовую кровлю мы вывели, а теперь не нужны мы там, никак. Там нашлось кому и подостойнее поработать. Не, ну, может, мы немного и пошумели где-то, не оказали должного почтения. Побили кого-то. Но повинились же… Эх! С ночлега нас тоже погнали. Вот и наедаемся впрок. Кто знает, что дальше будет? Впрочем, строек в Эдо много, нам хватит. Кушайте, дорогой господин Исава, кушайте.

И я кушал, чего уж там. Нынче особо упрашивать меня не нужно.

Пока я ел, братья с горя усердно напивались. Разменяли уже по чайничку. Да и я за компанию уже изрядно захмелел и не заметил, как явился старый знакомый, кабукимоно Нагасиро, как прошел внутрь, как садился. Заметил его, только когда он уже давно сидел в дальнем углу, опять один, сгорбленный и подавленный, пил не закусывая и о чем-то угрюмо мыслил, подперев тяжелеющую голову рукой. Очаровательная дочка хозяина, мило смущаясь пред его ярким мужеством, дрожащими руками сменила перед ним бутылочку с сакэ — а Нагасиро ее стараний даже не заметил.

Не одни мы напиваемся сегодня с горя.

— Эх, славная лапшичка, — нахваливал Хаято, накладывая себе и обильно наливая. — Славная обжорка. Ну хоть поедим вдосталь. Не нужны мы этому городу, господин Исава. Столько славного народу, крепкие, сильные люди, умные люди, вот взять вас, господин Исава. А в этом городе мы не нужны. Лишние мы здесь.

— Ну что ты, Хаято, — укоризненно покачал я головой. — Это уныние, а уныние не пристало славному мужу. Нужно держаться. Идти дальше шажок за шажком. А там и придем куда-то…

— Славный вы человек, господин Исава, — пробормотал Хаято, со свистом всасывая длинную вермишелину. — Хочется вам верить. Да что там! Верю я вам. Скорее бы вот дойти куда-то…

Так мы и сидели, и за неторопливой беседой и славной пищей все и шло в лучшем виде, покуда не пришла пора служанке сменить выгоревшие угли в жаровне. После сезона дождей все было еще сырое, от земли, как сейчас, под вечер, ощутимо тянуло холодом, вот они и грели воздух в почетном зале.

Только служанка открыла жаровню, как порыв ветра с моря выдул облако горячего пепла и угольков прямо на просушенную стену перед нею. Усыпанная тлеющими огоньками перегородка задымила сразу во множестве мест, а затем разом вспыхнула по всей высоте.

Полыхнуло до самых стропил под кровлей!

Я как сидел с поднятой чашкой, ошеломленно глядя на это несчастье, так и остался сидеть.

Служанка подняла визг. Пламя трещало, сжирая перегородку, облизывая темнеющие стропила крыши. Я под ошарашенными взглядами братьев Хиракодзи бездумно выпил чашку, поставил ее на стол, поднялся, скомандовав:

— Все на выход. Не толкаться. Спокойно. Все выйдем!

Народ рванул к выходу, сгрудился с воплями, запутался в занавесях, а самые прыткие сигали в окна. Женщины вопили. Нужно было что-то делать.

— Хаято! — крикнул я. — Оттащи этого малого, он всех держит! Тогай, сорви занавес!

Народ вывалил наружу через расчищенный нами проход, мы вышли последними. На улице была уже ночь. Братья, перепуганные до обильного пота, тем не менее держались хорошо, не бежали. Храбрецы. А может, их бодрило выпитое сакэ.

На улице я оглянулся — огонь пожара еще колебался внутри харчевни, еще не вырвался наружу. Дым валил из-под кровли. Толпа сгрудилась вокруг, громко вопя и стеная.

— Там! — поднялся крик. — Там кто-то остался внутри!

Дочка хозяина подбежала к входу, но не решилась войти — кричала и ломала руки:

— Господин Нагасиро! Пожар! Выходите! Ах! — и, сомлев, повалилась на руки подскочившего отца, оттащившего ее от разгорающегося огня под кровлей.

Нагасиро действительно сидел как сидел за столом в глубине харчевни, не двигаясь, черный силуэт на фоне огня, в белом смертном кимоно, и было ясно, что не собирается выходить. Люди ахнули разом, осознав это. Словно горячая волна подтолкнула меня вперед.

— Господин Исава! — услышал я позади выкрик малыша Тогая, но не обернулся. Некогда было.

Я вошел под горящую крышу «Обанава», внизу было еще не так жарко — все уходило к высокой крыше, по которой пламя текло как вода, не находя выхода к небу. Я шел по залу, огибая столы, под подошвами хрустела битая посуда, а на затылке, потрескивая, курчавились волосы.

— Нагасиро, — произнес я, наклоняясь над его столом. — Хватит на сегодня. Пора домой.

— У меня нет дома, — глухо пробурчал Нагасиро, едва не повалившись в чашку с дайконом. Я подхватил его. Нужно не спешить, не давить. С этим дюжим молодцем я один не справлюсь — отсюда он уйдет только сам. Убедить. Уговорить.

— Нагасиро, сынок, — произнес я, обнимая его широкие плечи. — Хватит на сегодня. Уже ночь, пора идти спать. Видишь — никого уже нет. Разошлись все давно. Идем и мы, а?

Нагасиро поднял на меня красные, пропитые глаза, слезившиеся от дыма, и если и увидел что-то, то явно не меня:

— Отец, — прошептал он, хватая меня за рукава, — прости меня…

— Пошли, сынок, — проговорил я.

Я поднял его с циновок, он не забыл подхватить меч, молодец, и мы побрели к выходу. Пламя пригибало нас к полу. Позади нас на стол Нагасиро посыпались первые головни с проваливающейся кровли.

Я вывел Нагасиро из жара в вечерний холод, его тут же кто-то подхватил, когда он, накренившись, вывалился из моих рук.

Тогай и Хаято, верные братья, сразу подскочили ко мне:

— Ну что там, господин Исава? Ну вы даете, господин Исава! Я уж думал, вы не выйдете! Как горит, господин Исава!

— Горит, — отозвался я. — Хорошо горит, но кровля еще не просохла после дождей, держит. Горит только в почетном зале, если крышу обрушить, может, и погаснет. Пожарных позвали уже?

— Да кто ж его знает, может, и позвали…

Хозяин «Обанава» вывернулся из темноты, бросился ко мне, вцепился мне в руки, как и услышал-то мои слова в таком гомоне…

— Господин Исава! Спасите мое заведение, молю вас! Вы такой храбрец, вы сможете! Всю жизнь буду за вас молиться! Всю жизнь бесплатно кормить!

— Оставьте, милейший, — отцепил я его руки. — Ну конечно, я сделаю все, что могу, это мой долг.

Пьяный был, показалось невесть что, какой там долг, кто мне эти люди? Но вот сказал сам, никто за язык не тянул…

— Там стропила, плетенные по-южному, — буркнул хмурый малыш Тогай. — Мы б могли такие разобрать, да инструмент нужен, балки выбить да колья сломать.

— Вот тебе инструмент, — ответил я, отбирая у стоявшего рядом каменотеса бронзовый лом.

— Побыстрее бы! — крикнул здоровяк Хаято, азартно подскакивая к горящему дому, заглядывая внутрь и снова отскакивая. — Там бочка сакэ в рост человека на заднем дворе, огонь дойдет — до неба полыхнет!

— Лестницу! — крикнул я в темноту. И доставили лестницу. Бревно с вырубленными выемками для ног.

— Кувалда есть? — крикнул Хаято в темноту, и из толпы ему подали деревянную кувалду, всю в каменной крошке — кто-то с работы шел с инструментом.

— Полезли, — скомандовал я, когда все разом поднесли лестницу к краю крыши харчевни. И мы полезли.

По верху порывисто тянул ветер. Доски кровли нагрелись и шевелились, в стыки сочился белый дым. Но Тогай с Хаято управились быстро, сбили край кровли с несущего столба, и вся крыша осела и перекосилась прямо под нами. Чуть сами не повалились вместе с нею.

— Нужно теперь вторую опору сбить, и все рухнет! — прокричал мне на ухо Хаято.

— Давай! Мы с Тогаем будем лестницу у столба держать!

Хаято кивнул и полез вверх. Там он, ворочая ломом, своротил кровлю, и с грохотом и скрежетом она обвалилась вниз, подняв облако пыли и искр. Мы едва не грохнулись следом, с трудом удержав лестничное бревно опертым на столб.

Мы кашляли в облаке горячей пыли, потом осторожно поползли вниз. Там уже хозяин организовал цепь из ведер с водой от близкой реки, а самые азартные затаптывали язычки огня, бежавшие по обугленной груде досок.

Огонь еще пытался заняться то тут, то там, но в целом пожар был задушен обвалом кровли. Мы с братьями Хиракодзи сидели на поваленной лестнице-бревне без сил. Совершенно незнакомые люди хлопали нас по спинам и высказывали слова восхищения.

А потом и пожарнички пожаловали. Их тепло встречали улюлюканьем и свистом. Не любили их здесь. Ну да, явились молодцы уже на готовое, когда все было уже кончено. Стояли они злые и нерешительные. И понятно, это сколько товару тут можно было бы поднять одним сакэ, а не сложилось…

Возбуждение после борьбы с пожаром отпускало, и подкрадывалось пьяное утомление — неудержимо клонило в сон. Едва не заснув прямо на бревне, я встряхнулся:

— Эй, вставайте, — встряхнул я братьев. — Идем.

— Куда это? — удивился Тогай.

— Ко мне. В храм. Настоятель пустит, я поговорю. После такого доброго дела-то…

Нагасиро сидел невдалеке в обнимку с мечом, привалившись спиной к забору и, не видя, наблюдал происходящее перед ним. Там ругались прибывшее пожарные и хозяин «Обанава».

— Давайте его с собой, — сказал я, указав на Нагасиро. — Не бросать же его тут.

Хаято, крякнув, поднял пьяного натурально в дым Нагасиро, перекинул его руку через плечо и повел его вслед за мной, прочь от шума, в темноту, на зады квартала, в храм Кэйтёдзи на ночлег.

***

Утро выдалось хмельным и тяжелым.

Разбудил нас настоятель Экаи, заглянув в мою каморку, усыпанную храпящими телами, как какое-то поле битвы.

Я проснулся, когда он бесшумно задвигал перегородку.

— Спите, господин Исава, — тепло улыбнулся мне настоятель Экаи. — Рано еще.

— Ну нет, — пробормотал я, продирая глаза. Солнце уже поднялось, и давно было пора встать и объясниться. Вчера ночью я его не застал, и мы завалились спать как есть, без спросу. А это нехорошо.

Я нашел настоятеля сидящим на террасе храма, где он созерцал проснувшийся город.

— Господин настоятель…

— Садитесь, господин Исава, — кивнул мне настоятель Экаи. — Наслышан уже о ваших вчерашних подвигах. И остальных молодых людей тоже. Ваше благородное поведение достойно подражания и горячей благодарности, моей и всех наших прихожан. Отличный пример духа и добродетели. Садитесь, господин Исава.

Я сел на пол, чувствуя себя крайне неуверенно. Приготовленные извинения жгли гортань, но настоятель, очевидно, был не в настроении возвращаться к этому вопросу.

Перед нами в туманной утренней дымке расстилался Эдо — до отвращения свежий и работящий.

Так мы сидели еще некоторое время, дышали свежим утренним воздухом, пока могли, — вскоре должна была уже подкрасться полуденная жара. Цикады еще не трещали, но горячий воздух в солнечный полдень уже колебался над пылью улиц.

— Скажите, господин Исава, — произнес настоятель, — вы никогда не думали о том, чтобы уйти от мира?

— Что вы имеете в виду, настоятель Экаи?

— Уйти в укромную обитель. Принять постриг. Стать монахом. Думали?

Некоторое время я молчал, потом произнес:

— Думал. Был бы я поближе к прежним землям моего бывшего дома — думал бы обязательно. Там я бы знал, куда пойти и где меня бы приняли. Там были люди, с которыми я когда-то работал бок о бок. Я бы не был там чужим. Здесь… я не знаю никого. И самое главное, некоторые обязательства не дают мне уйти от мира. Есть некоторые люди и некоторые вещи, которые требуют моего участия.

Настоятель Экаи некоторое время обдумывал мои слова, а затем, улыбнувшись, сказал:

— Очень хорошо. Замечательно. Вы не уходите пока никуда, господин Исава, — добавил он. — С вами желают поговорить, когда вы придете в себя. Это будет скоро.

Поднялся и ушел в храм, оставив меня в стыде и неудобстве.

Народ у меня в каморке и не думал просыпаться.

Полдень именно этого дня Окасукэ выбрал, чтобы прийти ко мне с предложением, от которого я и не знал бы, как отказаться, если бы не нуждался в нем больше всего…

От предложения и некоторой суммы денег, к нему прилагавшейся, — весьма увесистая связка медных дзэни, не виданная мною здесь роскошь! Деньги — это дар почтения, естественно, от общины, в честь вчерашнего впечатляющего деяния. А предложение — заняться в преддверии грядущего зимнего сухого сезона охраной всего Одэнматё от возгораний и пожаров, раз уж это у меня так лихо получается. Заодно и эту буйную ватагу кровельщиков к делу приучу, а то им иначе дорога одна — на каторгу, на дикие острова.

Община долго ко мне присматривалась, все-таки я из воинского сословия, не абы кто, и была моим образцовым поведением вполне удовлетворена, господин Сакуратай опять же очень хорошо о вас отзывался, и настоятель Экаи тоже.

Он, Окасукэ, не настаивает, конечно. Он все понимает и с почтением примет, если сэнсэй изволит и отказаться, он все понимает, дело непривычное и с садоводством мало общего... Но все же — не соблаговолите ли подумать?

— А разве не военное правительство в Замке выделяет пожарные команды? — удивился я. — По крайней мере, у нас в княжестве было так.

— Ах, господин Исава, — печально взмахнул руками Окасукэ. — Конечно же, выделяет!

Вот только на весь город их давно уже недостаточно. И даже приезжающие князья уже сами снаряжают своих молодцев охранять свои усадьбы от огня, так как на пожарных правительства мало надежды. А как быть тем, у кого нет воинов? Вот и сбиваются в торговых и ремесленных кварталах ватаги хикэси — молодцев-доброхотов, борцов с огнем, и неизвестно, что хуже, — огонь или их доброхотство…

— И народец там подобрался же, один к одному, — сокрушался Окасукэ. — Не сравнить вот с вами, например, господин Исава. Кто в цеху не удержался, кто проигрался в прах, кого господин Сакуратай из наших ополченцев-отокодатэ выгнал, а кого даже кабукимоно от себя погнали, сами понимаете, какой там народ.

— Вот как, — проговорил я, задумчиво скрестив руки на груди. Интересные обстоятельства. Чтобы приняться за эту работу, мне придется вытолкать с нее отборных подонков всей округи...

А потому я обещал не спешить с решением и тщательно обдумать вопрос. С чем довольный Окасукэ и удалился, оставив меня в серьезном замешательстве сидеть на полу в храмовой галерее.

Ну, конечно, нужно соглашаться! Я приподнял с пола связку монет, потряс ею. Звенит. Так можно жить. Я смогу приложить все усилия. И это, безусловно, нужная работа, а не нечто похожее на душеспасительную деятельность добрых прихожан. Это настоящая работа, и я с нею справлюсь. Справлюсь же?

Я вспомнил пожар замка Хара. Если не справлюсь — все выгорит дотла… И командовал людьми я очень давно и недолго…

Я прислушался к храпу из моей комнаты. Люди еще спали. Да уж. Согласятся ли братья Хиракодзи подчиняться? Работать со мной? Как это вообще будет устроено? Нужно думать. Деньги деньгами. Смогу ли я быть полезен, вытяну ли? Беспокоюсь, как на экзамене, удивительно…

— Ты тут, что ли, будешь Исава? — произнес хриплый, грубый голос.

Я поднял глаза. Обладатель голоса очень с ним гармонировал. Лохматый, босоногий, здоровенный и опасный. Мосластые ручищи на скрученном поясе, татуированные до запястий, бородатый и небритый, кимоно на плечах во множестве мелких прогоревших точек — искрами пожгло. Знатный пожарный. Мастер своего дела. Сразу видно. Глядит недобро.

— Я Исава, — согласился я. — А кто ты? С чем пожаловал?

— Разговор есть, — буркнул молодец.

— Я весь во внимании.

— Да не со мной, — поморщился молодец. — Пошли. Старшой, Икимару, поговорить с тобой желает.

— Даже так. — Я некоторое время рассматривал посланца. — Как тебя зовут?

— Буранкай. Ну? Так ты идешь?

— Позволь мне собраться, — ответил я, поднимаясь с пола.

Прежде чем идти, я умылся, привел в порядок одежду, взял оба меча. Вот уж не знаю, о чем хочет со мною говорить нынешний самоназначенный глава хикэси Одэнматё. Не думаю, что он попробует напасть на меня или вообще применить силу. Но, думаю, беседа наша будет познавательна.

Вслед за Буранкаем я прошел весь Одэнматё насквозь. Почти на противоположной от храма стороне, на берегу широкой реки Сумида, естественно ограничившей рост города в этом направлении, стоял небольшой полуразрушенный дом, закопченные следы пожара до сих пор были заметны. Я здесь никогда не был, место глухое. Вот тут я начал беспокоиться.

— Ну что? — оглянулся Буранкай, когда я задержался на входе. — Заходи.

И я вошел.

Внутри было не так ужасно, как можно было ожидать. Был наведен некоторый порядок, крыша укреплена, хотя во время дождей тут везде текло. Перегородки все в заплатах и новых дырах. На кухне курили и возились со стряпней дюжие мужики в пропотевших кимоно. Лилась вода. Пахло рисовым варевом.

Мы прошли мимо маленькой комнаты, бывшей кладовой, заваленной баграми, топорами и прочим таким инструментом, как видно, в снаряжении у них недостатка нет. Вот другая комната, большая, весь пол занят старыми футонами, спят тут… Целая казарма. Встречавшиеся на пути пропускали нас дальше, но смотрели мне в спину недобрым взглядом — я чувствовал. С большим трудом удерживался от того, чтобы опустить руку на ножны. Спокойно. Спокойно.

— Заходи, — кивнул Буранкай, останавливаясь в конце коридора и отодвигая дверь.

И я вошел.

В этой комнате не было крыши, только небо. Ну и зеленые кроны высаженных за домом лимонных деревьев поднимались над кривым, полуразваленным обрезом стены. На стене, глядя вдаль, в вольной позе, словно в постели, сидел довольно молодой человек в черном распахнутом на груди кимоно. Светлые, обрезанные по шее волосы лежали свободно, рот, узкий как щель, веки опущены так, что невозможно различить цвет глаз.

Он едва повернул голову при моем появлении. Искоса поддев меня на булавку взгляда, сказал, как плюнул:

— Это кто же у нас пожаловал? Сам господин Исава никак?

От такого хамства я даже остановился.

— Входи, входи, — подбодрил меня молодец. — Сесть не предложу, сам видишь, особо негде. Но постоять тут есть где.

— Кто ты такой? — выдавил я на редкость остроумную фразу.

— Зови меня, Икимару, — равнодушно произнес он. Его взгляд уже вновь ушел вдаль, мое присутствие его не беспокоило.

— Что тебе нужно, Икимару?

Он ответил не сразу:

— Вчера ты с собутыльниками погасил пожар в одной забегаловке на берегу. Молодец. Хвалю. Настоящий воин. Мне, в общем, все равно, но сегодня к тебе подкатил этот хитрец Окасукэ с одним предложеньицем. Так уж вышло, что знаю я о нем, да. Не удивляйся, город такой и люди в нем такие. Ничего нельзя удержать в тайне, головы разве, что резать. Так вот, просто прояснить положение. Чтобы ты, значит, не слишком обольщался.

Он неожиданно сел прямо и уставился на меня белыми от ярости глазами.

— Здесь только я надзираю огонь и собираю с него добычу. — Голос его напоминал о щелчке тетивы после выстрела. — Здесь только я пасу пепелища. Я, и только я. Никто другой этим в Одэнматё заниматься не будет. А попробует — ну, удачи ему. Лучше ему бы денежки свои пропить до того.

Глядя в его налитые бешенством глаза, я совершенно бездумно перенес вес на одну из ног, глубоко вдохнул и взглянул на мир шире, чем обычно. Состояние сатори. Боевой безмятежности. Что ж. Если кому-то здесь суждено умереть — он сейчас умрет…

— Что-то ты не боишься, я смотрю, — проговорил вдруг Икимару, сверля меня бешеными зрачками.

Я ничего не ответил. Я был готов.

Икимару внезапно отвернулся и сел так же, как раньше. Вольно разлегся, устремил взгляд прочь отсюда и бросил в это никуда:

— Я тебя предупредил.

Некоторое время я стоял, но ничего не происходило и он больше ничего не добавил. Тогда я покинул боевую форму и вышел из комнаты. Буранкай проводил меня к выходу. Я беспрепятственно покинул это место.

Ярость внезапно охватила меня уже далеко на обратном пути в храм Кэйтёдзи. Да как он! Да кто он такой? Мальчишка! Посмел говорить со мной в таком тоне! Угрожать мне!

Давно я не испытывал таких ярких, чистых чувств. Это было прекрасно. Я был почти счастлив. И это было удивительно.

Встревоженные братья Хиракодзи даже вместе с Нагасиро — вот удивление — встречали меня у ворот храма.

— Мы думали, с вами что-то случилось! — выпалил Тогай. — Нам тут нашептали уже всякого. Хотели уже бежать вам на подмогу!

— А ты храбрый старый хрен, — произнес бледный Нагасиро, вытаскивая меч в ножнах из-за пояса. — Я бы один туда не сунулся. Уважаю. Ладно. Пойду-ка, я еще полежу немного, а то что-то нехорошо мне…

— О чем вы говорили? — спросил заметно встревоженный Хаято.

— Так, — неопределенно ответил я. — Обсудили некоторые сопутствующие обстоятельства. Мне теперь есть о чем подумать. Очень и очень подумать.

Ну вот так Нагасиро и залег обратно в храм отлеживаться на голых досках, братья Хиракодзи быстренько смылись куда-то в город, а я пошел работать в саду. Весь день мел дорожки, подрезал кустарник, полол сорняки. Работал и размышлял до самого вечера над тем, что мне делать.

А потом, глядя с галереи храма на рыжее как пожар закатное солнце над городом, я вспомнил, где уже видел белое лицо Икимару.

Это он поджигал театр «Сарувакадза» в бытность мою в нем на должности хранителя мечей.

Пожалуй, я не был удивлен. Хотя и был расстроен. Наверное, мне следовало ожидать подобного. Я достаточно повидал в этом городе. И, пожалуй, выбора у меня, по сути, уже нет. Я точно не буду хуже тех пожарных, что здесь уже есть. И вероятно, уже очень скоро мне придется поплатиться за это решение.

— Что ж, — сказал я себе самому, — если пожары и драки — цветы этого города, то придется стать садовником здесь.

— Дельно сказал, — глухо произнес больной от похмелья Нагасиро, лежавший в храме на прохладном полу позади меня. — Ну, тогда и я с тобой, а то прибьет тебя как-то темной ночкой этот Икимару ни за что...

Я только улыбнулся рыжему небу.

Я снова был здесь не один.