Пожарная застава квартала Одэнматё

Глава 19. Казна распущенного княжества. Сказ о том, что не все измеримо весом монеты.

Первый человек из нашего княжества, которого я обнаружил, не хотел быть найденным. Он много пил в последнее время. И сгорал от стыда.

Его звали Хародзи Сага. Мы не были раньше знакомы, хотя я помнил его — видел на стене нашего замка и на страже во внутренних покоях.

Я увидел знакомый герб на заношенной одежде и едва не упустил его от удивления. Он скрылся в узком переулке, а я помчался за ним как молодой, окрыленный какой-то надеждой, и он меня едва не зарубил.

— Ты кто такой? — зло прорычал он, замахнувшись мечом над головой в полутьме переулка. — Тебе чего надо?

— Постойте, — отступил я. — Простите! Но мы с вами же из одного княжества, посмотрите на мои гербы. Я месяц не видел никого из наших. Я так рад, что нашел вас!

Лицо его исказилось, дрогнуло. Он опустил меч, вгляделся в меня, прищурившись. Он был моложе, крепче, злее, лицо его — словно вырубленное мечом, и глаза — словно раздвоенные наконечники стрел.

— Так ты из Какэгава… — проговорил он. — Надо же. А я было подумал… Вот не было печали.

Он вложил меч в ножны.

— И чего тебе нужно, наш? — весьма грубо спросил он.

— Вы не хотите даже поговорить?

— Ну и о чем мне с тобой говорить? Я тебя даже не помню.

— Я из замка. Садовник. Помощник садовника. Меня зовут Исава Кихэй. Похоже, вы меня действительно не помните.

— А, — мрачно произнес он. — Понятно. Да, не помню. Но знаю, что должен был прибыть такой вроде бы. Ну так ты, кажется, должен был быть постарше? Нет? Ладно, не важно. Так ты поговорить хочешь?

— Я не видел никого из наших с тех пор, как прибыл в Эдо. Это было месяц назад. Я только когда прибыл, узнал, что произошло.

— Ого, — проговорил он. — Понятно. Да, здорово тебя, наверное, ошарашило. Ладно. Поговорить хочешь? Давай поговорим. Идем.

— Как мне звать вас?

— Сага. Хародзи Сага. Я был начальником караула на речных воротах в усадьбе.

Он провел меня в забегаловку, где я попросил чаю без ничего, а он сакэ и закуски, по этому без слов поняв все о состоянии обеспечения друг друга. И мы с ним поговорили.

Именно от него я с печалью узнал, что мой прежний господин старший садовник, оставшийся в Какэгава, получив неутешительные известия из столицы, не стал дожидаться унизительного изгнания, а вышел в сад на закате и вскрыл себе живот в полном одиночестве. Кроме него так поступили еще около десятка старых воинов.

Это было чувство потери, схожее с тем, когда лишаешься крыши над головой, — больше не осталось никого, кто мог бы меня направлять и кому я мог бы почтительно подчиняться. Даже самым капризным и глупым приказам вроде высадки голландских тюльпанов зимой…

Надеюсь на ваше достойное перевоплощение, старый господин. Ставку самоубийством не пронять — но, может, хоть кому-нибудь стало от этого стыдно…

Я теперь стал ронином во всех смыслах. У меня больше не осталось господина, даже воображаемого.

По-хорошему мне теперь следовало бы уйти за ним следом. Я некоторое время, пока Сага пил и ел, тихо обдумывал эту возможность. Да, пожалуй, это знак, что пришло мое время. Вот только оставалось еще одно препятствие…

Оставался ящик.

Что делать с ним теперь? Возвращаться в Какэгава было теперь вовсе бессмысленно, хотя я не думал об этом серьезно, да и, наверное, это невозможно. Но кому теперь я мог передать его, отчитаться и закончить свою последнюю службу? А я должен был закончить ее, прежде чем достану короткий меч ради чести моего почившего господина. Вряд ли он позволил отправить меня в Эдо и меч свой дал, чтобы я вот так бесславно оставил службу. Я должен окончить это последнее дело.

— А хоть кого-то из наших взяли обратно? — спросил я наконец.

— Куда обратно? — Чашка с сакэ замерла у рта Сага.

— Ну… на прежние должности.

— Ну, да. Кое-кого взяли…

Выпив, он рассказал мне, как это бывает.

После вынесения постановления Ставки главу осужденного княжества и его приближенных сажают под домашний арест, — часто просто заколачивая ворота их усадьбы снаружи, — на время роспуска, под ответственность вступающего в новые права владения князя. Земли и замок передаются в управление родственным семьям. Все низкопоставленные воины распускаются — становятся ронинами. У некоторых из них есть небольшой шанс восстановиться в должности и положении на прежнем месте, особенно у тех, что имели связь с новыми хозяевами до распада, состояли в родственных отношениях, являлись шпионами или проводниками сторонних интересов.

Возможны даже казни и ссылки по вскрывшимся обстоятельствам — вплоть до самых высокопоставленных персон. Слежка за ними несомненна — во избежание заговоров и восстаний.

Но в массе все лишаются рисового пайка и обязанностей. Но и обретают некоторую свободу. Передвижения, например. Всем все равно, куда уйдет выставленный на улицу ронин. Сотни и тысячи простых воинов разбредаются по стране в поисках своего места, просятся в соседние княжества, получают отказы и идут дальше.

Не у всех положение оказывается безвыходным, у мастеров своего дела — ученых, медиков, библиотекарей — быстро находится работа. Кто-то уходит в монахи. Причастные к торговле и кредиту, бывает, находят место в торговле, в купеческих домах, с которыми были связаны до роспуска, или в банках — но это касалось только тех, кто действительно чего-то стоил, имел за душой скопленное состояние и был готов скатиться ниже крестьян по положению в обществе.

Труднее всего было рядовым самураям.

Занятно, наверное, было обычным горожанам наблюдать, как во множестве появлявшиеся ронины пытались занять новое место в их жизни. Как, например, пытались стать ремесленниками, и выяснялось, что в городских ремесленных цехах их не ждут, а вне цеха возможно зарабатывать лишь клетками для сверчков. Как пытались войти в торговую гильдию через брак, и как выяснялось, что запас дочерей для пришлых самураев уже выбран и наехать-то особо не выйдет, — у купцов стражники злые, из тех же вчерашних голодных самураев. Как люди озлоблялись и шли в темные переулки бандитствовать, где таких и без того было в достатке. Да и ворот понастроили между кварталами, и надзиратели правительства набрали в помощники неприкасаемых, чистым людям руки вязать — фу, мразота.

Ронины дохли с голоду. Продавали дочерей в «веселые кварталы».

Рубили друг друга на улицах за мимолетный косой взгляд.

Уходили на север — заселять заснеженный Эдзо, дохнуть там от мороза и неурожая.

Или находили себе место в новой жизни, как правило, в городе, где всегда были нужны новые люди. Вроде Эдо. Пристраивались там, куда обычно человек не идет. Например, в наемные убийцы.

— Чем-чем вы занимаетесь?!

— Я убийца. Еще раз повторить?

Я онемел от такого признания.

Сага прознал о роспуске нашего дома только за несколько часов до официального заявления — хотя слухи уже расходились и кое-кто успел приготовиться. Но ничем, в отличие от некоторых, он поддержать себя не мог. К счастью, незадолго до того выдали обычную четверть годовой платы, и он не пал сразу в нищету, как я, но и ему средств хватило ненадолго — пил много в последнее время, без разбора мест и собутыльников. Так он сошелся с некоторыми людьми на почве выпивки, которые предложили ему поправить малость дела то тем, то этим. А потом и вовсе хорошо заработать, отчего Сага запил еще горше, потому что и отказаться не мог, и сделать с собой тоже ничего не мог. Мерзко было.

Ну и ждал все время теперь мести или появления стражи. На месте последнего дела его видели. Теперь он не мог спать спокойно.

— Но что теперь вам делать?

— А! Не спрашивай, Исава. Хоть живот вспарывай.

— Не следует так говорить — это очень серьезные слова.

— Не надо так серьезно принимать все. Это просто слова. Не буду я себя резать. Не доставлю я им такого удовольствия. Придется им со мной еще помучиться. Может, выпьешь?

— Спасибо, но нет.

— Ну, как хочешь. А я буду напиваться. Ты-то как устроился? Не говори — вижу, что так себе. Вообще-то я тебе даже рад, хоть поговорить есть с кем. Наших-то в городе, почитай, совсем не осталось — часть отправилась домой, не знаю даже, дошли ли и что их там ждет. Другие пропали — давно их не видел. А! Первый заместитель господина советника же здесь. Живет в богатом доме недалеко от Ёсивара, видать, есть запас деньжишек-то…

— Кто? — тихо переспросил я.

— Ну, заместитель нашего главного советника! Не видал его никогда, что ли? Да ты его не знаешь, откуда тебе...

— Вообще-то знаю, — проговорил я. Еще бы. Он же был одним из тех, кто решал мою судьбу после самоубийства Накадзимы…

— Он в последний день прибыл, — добавил Сага, наливая себе сам. — Я так понял, он заранее все знал, и вообще они там наверху все знали. Казначей-то, старикашка, с новыми хозяевами как-то договорился, служит теперь там же, в замке, на теплом месте. А господин первый заместитель не смог. Прискакал, ног не чуя, в последние часы, лошадь загнал. Надеялся в малую свиту князя нашего Удзисигэ попасть, хоть в ссылку. Все не на улицу… Но не взяли. Там всего-то человек пять втиснулось.

— Вот как, — произнес я. — Так ты знаешь, где он живет?

— Да, знаю. — Сага захрустел дайконом. — Дурак он высокомерный. Разговаривать даже не желает — ну его!

Сага красными пьяными глазами смотрел на меня.

— Слушай, Исава, дело такое. Я вижу, нелегко тебе. Ну так пошли со мной. Мне нужен надежный человек, спину прикрыть. Одному тяжело. Опасно. Некому тут довериться. А ты наш. Я тебя возьму.

— Куда? — спросил я.

— Куда? — мрачно переспросил Сага. — Все ты понял куда.

Глядя на толпы людей, проходившие мимо забегаловки, я внезапно осознал, что не вижу уже в этом ничего удивительного. Я такое каждый день вижу. Я живу в этом потоке, как рыба в воде. Как может так жить Сага? Оглядываться? Жаться между стен? Убивать людей, потому что тебе за это денег дали?

Я представил: вот тебе деньги, иди убивай вон того человека. Это было слишком жутко похоже на странно извращенные благородные отношения господина и вассала. Это было мерзко. Я содрогнулся.

— Нет, спасибо.

— Как хочешь. — Сага раздраженно закинул сакэ в глотку. — Как хочешь.

Прежде чем мы разошлись, небо нахмурилось, затянуло тучами, и хлынул дождь.

И не прекращался целый месяц.

***

Дождь лил днем и ночью, прерываясь ненадолго и начинаясь снова. Настоятель Экаи выдал мне из храмовых запасов старый зонт с аккуратно заклеенными дырами в промасленной бумаге, за что я был ему крайне благодарен. В такое время невозможно выйти на улицу, не промокнув.

По всей Поднебесной в эту пору сажают рис.

Сидя наедине с ящиком и глядя на дождь, я размышлял.

Нет, это не те люди, отдав которым ящик я буду считать свою службу оконченной. Ни Сага, ни тем более господин заместитель. Вот если бы можно было передать ящик господину нашему князю в ссылку. Это было бы совершенно незаконно, но эта мысль некоторое время грела меня в эти сырые дни.

Господин старший садовник умер…

Я не мог оплатить достойную поминальную службу, я не знал его посмертного имени, я возжег в память господина старшего садовника палочки благовоний перед алтарем храма Кэйтёдзи и помолился о его достойном воплощении.

Я с грустью созерцал прошлое и со смирением озирал сиюминутность, понимая, что теперь между мной и тьмой неизвестности впереди нет больше никого.

Слышал разговоры прихожанок, покидавших храм:

— Ну, наконец хоть сегодня высплюсь! Я спать уже не могу, все жду пожара, даже снится, что бегу уже, дети в обнимку, а позади огонь. Ужас.

— Хорошего сна вам, хозяйка.

— И вам, почтенная!

Я покачал головой. Опасение пожара не мешало мне спать ночами.

А позже у ворот нашего квартала меня нашел Сага.

— Господин Исава, — позвал он. Зонт у него был сильно получше, чем у меня.

— Господин Сага?

— Мы можем поговорить? — вежливо спросил он. Он был тревожно чист и трезв.

Мы уединились за столиком в «Обанава». Сага заказал чай на двоих.

— Я поговорил о вас с господином заместителем главного советника, — произнес Сага. — Виделся с ним недавно. По одному делу.

— Вот как?

— Да. Он вас помнит. В связи с каким-то громким сэппуку. Сказал, что хочет поговорить с вами.

— Поговорить? Со мной? Но о чем?

— Вот не знаю. Но настаивал сильно. Даже монету дал. Так что я тут, простите, как бы по службе.

Я ни на минуту не поверил, что он хочет поговорить со мной ради меня самого. Ящик, и только ящик интересовал господина заместителя. Он точно знал, что несет с собой наш отряд. И знал, наверное, что мы не дошли вовремя и не сдали деньги казначею. Все очевидно. Но что делать мне? Я уже решил, что ящик ему не отдам. Но на что мне придется пойти для этого?

— Он сказал, что у вас остался груз княжества, — произнес Сага, глядя мимо меня.

— И что, если так?

— Настаивал на том, что имеет право получить его.

— Вот уж не думаю, — тихо ответил я.

— Вы так думаете?

— Полагаете, я ошибаюсь? Кто он мне такой, господин первый заместитель господина советника? Мы все тут ронины, и не ему что-то требовать от меня.

Сага перевел ничего не выражающий взгляд на меня и произнес:

— Он это предвидел. Потому и заплатил мне.

Вот даже как. А Сага плату взял. Убийца на работе. Нет, прямо здесь убивать меня он не будет. Но позже будет случаев в достатке.

А ведь мы из одного княжества. Кем все мы стали…

— Не беспокойтесь, господин Исава, — произнес Сага. — Я не взял бы денег, чтобы убить вас. Заместитель советника предлагает поделить груз на всех. Мы имеем на это право. Пусть хоть что-то нам достанется. Я знаю, что вы не потратили ничего. Вы честный человек и верный воин.

— Это так, — согласился я. — И именно поэтому заместитель советника не получит ничего.

Сага едва заметно вздохнул:

— Вы не молодой человек уже, Исава.

— Вы на что-то намекаете, Сага?

— Нет. Просто говорю очевидное. Лучше бы нам договориться. Нам всем будет лучше.

— Я не убежден.

— Ладно. — Сага встал, сунул меч за пояс. — Я передам заместителю советника ваши слова. Пусть он думает. Еще увидимся.

Развернул на входе зонт и ушел в дождь.

***

Я так и не придумал, как дать о себе знать ссыльному князю. Не было у меня никаких способов. Все это оказалось иллюзией. Ящик тяжелым бременем давил на мое чувство долга. Теперь я не мог забыть о нем посреди повседневности. И я уже не знал, что мне сделать, чтобы было правильно.

А потом Сага явился еще раз. Уже в храм. Выяснил, где я живу. Видимо, очень хотел.

— Господин Исава, — тихо позвал он меня сквозь шелест дождя. Я едва его услышал. А услышав, схватился за меч. Я все понял по его взгляду. Он пришел забрать ящик — любым путем.

Так мы и стояли некоторое время, одна рука на ножнах меча, другая держит зонт. Никто из нас не решался бросить зонт первым и перейти грань необратимого.

— Сага, — тихо произнес я. — Что он тебе приказал?

— Он сказал, что там пять тысяч рё. Золотом, — пробормотал Сага.

— Там не может быть так много. Триста мелкой монетой самое большее. Там займы под расписки людей нашего княжества и какие-то деньги по векселю под урожай от торгового дома Едоя.

— Да хоть бы и сто, — Сага оскалился. — Я и за один рё людей уже убивал.

— Ты воевал, Сага? — вдруг спросил я.

Он вздрогнул. Под дождем душно и сыро.

— Нет, — ответил он. — Не успел.

— А мне довелось. И мне почему-то кажется, что ты еще не убивал человека в поединке. А это совсем не то же самое, что зарубить человека сзади в темном переулке.

— Ты на что-то намекаешь?

— Говорю, что ты можешь умереть ни за что. Это не его деньги и не твои. И не мои. Это деньги княжества.

— Да нет же никакого княжества уже!

— Но мы же есть? Послушай, Сага! Уходи от него. Он не доведет тебя до добра. Уходи. Идем со мной.

— С тобой? — Сага удивленно окинул меня взглядом с ног до головы. — Это куда? Кладбище мести? Нет уж. Я так жить не стану.

— Что здесь происходит? — произнес настоятель Экаи, выходя во двор храма прямо под дождь.

Сага посмотрел на него из-под зонта, медленно убрал руку с рукояти меча. Молча поклонился настоятелю, отвернулся и ушел.

А я остался. Дождь разбивался о жирную землю. Мох зеленел на черепичном коньке ограды.

— Я рассчитываю в дальнейшем, господин Исава, что не увижу ничего подобного в нашем дворе, — с укором произнес настоятель, приблизившись ко мне.

— Да, конечно, — поспешно поклонился я. Мне был стыдно за Сага. Да и за себя тоже. Это дело следовало решить до того, как прольется кровь. И кроме меня решить его было некому.

***

На исходе сезона дождей слух принес весть о безвременной кончине господина нашего прежнего князя. Старик, утомленный переживаниями последнего времени и некомфортным переездом на север, слег и уже не поднялся. Настоятель Экаи с утра зашел ко мне со словами сочувствия и утешения. А я не ощутил почти ничего. Мое горе отгорело в тлении голода, а печаль пролилась на неведомую могилу господина старшего садовника. Словно чужой незнакомый человек умер. Да так оно и было. Чужой и незнакомый. Просто человек умер. Ничего не чувствую, кроме обычной печали о проходящем безвозвратно.

— Могу ли я просить прочесть молитвы в помощь успешного перерождения моего умершего господина? — спросил я у настоятеля Экаи. Не уточняя которого…

— Конечно, — легко ответил настоятель.

Он ушел, оставив меня наедине с денежным ящиком с печатями несуществующего уже воинского дома. Я сидел в полутьме, глядел на ящик и думал, что будет, если я сейчас открою его.

Наконец я принял решение. Собрался, нашел затерявшуюся палку для переноски ящика. Вскинул его позабытую тяжесть на скрипнувшую спину и вышел прочь.

Уходя, я бросил несколько монет в ящик для пожертвований у входа в храм. Возможно, я сюда уже не смогу вернуться.

За воротами храма, в тени раскрытого зонта, прислонившись к забору, тихо ждал меня Сага. Дождь падал, ручей стекал в канаву, уносившую воду к реке. Я вышел, спустился к Сага по нескольким полуобвалившимся ступенькам. Подошел. Он выпрямился, глядя прямо на меня.

— Идем, — сказал я ему.

И мы пошли. Я нес ящик, а Сага нес надо мной зонт.

Господин заместитель снимал дом в Суругадай, в новом районе, расположенном не очень далеко от Ёсивара — квартала удовольствий. Удачно снял. Мы добрались туда менее чем за час. Промокли насквозь оба. Мне было все равно.

Пока приводили себя в порядок на первом этаже, послали служанку на второй — известить о нашем появлении. Вот удивится-то…

Нас приняли немедленно.

Сначала мне показалось, что господин заместитель за прошедшее время совсем не изменился. Внешне. Но потом я заметил, что он стал несколько более порывист, напряжен, нетерпелив. Общие беды на нем тоже отразились. Он спустился к нам быстро — почти на грани приличий. Богатое кимоно в неожиданно игривых узорах. Без мечей.

— Явились? — воскликнул он, едва вошел. — Принесли?

Мы с Сага поклонились его чести. Господин заместитель ощупал взглядом мокрый ящик, поставленный между нами, прищурился. Скомандовал:

— Следуйте за мной, — и, не оглядываясь, перешел в комнату в глубине дома, богато обставленную, с расписанной керамикой в парадной нише и броской каллиграфией на стене над нею.

Мы с Сага внесли ящик за ним, поставили его на татами посреди комнаты. Сага вернулся и сам задвинул перегородки, тяжелым взглядом заставив в испуге попятиться служанку, сунувшуюся было за нами.

Мы с Сага сели рядом напротив господина заместителя — ящик остался стоять между нами. Господин заместитель, не глядя мне в глаза, надменно произнес, спрятав руки в узорчатые рукава:

— Надеюсь, вы понимаете, что мы встречаемся лично в первый и последний раз. Это политически неприемлемо.

Я поклонился ему. Вежливо, но не слишком. Он мне никто.

— Если бы господин изволил объяснить…

— Нам опасно собираться вместе, — почти пролаял господин заместитель, выпрямляясь, насколько мог. — Нас и без того подозревают в заговоре.

— Нас? В заговоре? — Похоже, я был слишком удивлен, господин заместитель зашипел как змея:

— Я не могу поверить, с кем мне приходится иметь дело! Ну дурень! Или ты тоже думаешь, что целое княжество разогнали только из-за того, что назначенный и уже одобренный наследник не успел приехать вовремя?

— Я ничего не думаю, — сдержанно ответил я. — Мне известно только то, о чем говорят все.

— Ха! — господин заместитель отмахнулся рукавом. — Все говорят, да. Ты не трогал печати? — Господин заместитель придвинулся к ящику и ощупал его нервными пальцами и уставился на меня:

— Так что?

Вот наглец.

— Нет.

Господин заместитель кивнул:

— Склонен поверить тебе. Что ж, я тебя щедро награжу за службу, — прошептал господин заместитель, грея руки на мокрой обивке ящика. — Ну что, старикашка казначей, не думал, что мне достанется твой заветный ящик? Старая обезьяна… Сага, открой.

— Прежде чем мы сделаем это, — произнес я голосом, что не ожидал сам услышать от себя самого, — он остановил приподнявшегося Сага и заставил господина заместителя вздрогнуть и вцепиться в ящик ногтями. — Я считаю нужным договориться об одном важном моменте.

— Что? — не веря, прошептал господин заместитель. Сага, осторожно косясь на меня, опустился на место.

— Я нижайше настаиваю, господин заместитель. Половину суммы вы заберете себе. Вторая половина останется у меня, и вы обязуетесь известить всех членов нашего бывшего княжества, что они могут прийти ко мне и получить свою часть из этих средств. Я тоже сделаю все что могу для оповещения как можно большего количества людей.

— Что?! — господин заместитель зашелся в хохоте. — Да как ты такое выдумал?! Да как ты сказать такое мог? Нас бросили! Всех! Ни с чем! Пусть каждый заботится о себе сам! Дурак! Дурак!

— Я настаиваю, господин заместитель, — не опустив глаз, произнес я.

— Он настаивает! — воскликнул господин заместитель. — Это мне нужно было настаивать в свое время, чтобы тебя принудили вспороть живот, дурак!

Сага сидел неподвижно, глаза его метались между нами. Похоже, мне сейчас не придется браться за меч.

— Сейчас уже не то время, — проговорил я. — И не те обстоятельства. Я настаиваю. Или мы вернемся к прежнему положению.

— Ты понимаешь, что это будет похоже на подготовку к восстанию, глупец? — сквозь стиснутые зубы выговорил господин заместитель. — Кругом не продохнуть от шпионов Ставки, доверять нельзя вообще никому. Мы все под подозрением. А он собрался деньги раздавать!

— В другом случае вы не коснетесь содержимого этого ящика, — упрямо произнес я. Я сознавал, что он прав и говорит верные вещи. Но я уже уперся. Я уже принял правильное решение. Деньги достанутся всем — или никому. Я лучше сброшу его в реку. И не будет никаких уже подозрений ни у кого.

Господин заместитель посмотрел на Сага, и смотрел так долго, не мигая. Краем глаза я видел, что так же не мигая Сага смотрел в ответ, неожиданно для господина заместителя не понимая, на что ему усердно намекают. Сага не вмешивался в наше решение.

Господин заместитель отвел свой взгляд от своего наемного убийцы и скривил бледные губы в кривой улыбке.

— Ну, хорошо. Хорошо, — он взмахнул руками. — Пусть будет по-твоему. Но платить будешь только из своей части. Я оповещу всех, о ком знаю. Остальных будешь искать сам.

— Я вывешу объявление у моста Нихонбаси, — упрямо хмурился я.

Господин заместитель, бледный и расстроенный, развел руками:

— Как хочешь. Ну, что? Теперь откроем его?

Сага, немного повернув голову, покосился на меня, я мелко кивнул. Сага привстал, вынув из ножен большого меча маленький как шпилька нож-кодзука, он его использовал для ухода за плетением на рукояти меча, ну и, бывало, в ушах ковырялся. Развязал ткань на ящике, стащил. Поддел кодзука бумажные полосы с уже бледными красными печатями княжества на бумаге и разорвал их одну за другой.

Все. Мы совершили это.

На сердце было тяжело, в душе пусто, в ушах гулко.

Сага вышел на кухню, вернулся с ножом для колки лучины и, сноровисто поддевая шляпки гвоздей, выдернул их один за другим, складывая их в аккуратный ряд на татами. Приподнял крышку ящика, но, наткнувшись на бешеный взгляд господина заместителя, опустил крышку, не открыв ящика. Отступил, сел на свое место рядом со мной.

Мы смотрели на вскрытый ящик, потом господин заместитель со всхлипом вздохнул, боязливо протянул руки к взломанной крышке, приподнял ее, снял вовсе, заглянул внутрь. Лицо его исказило свирепой радостью. Он запустил руки в ящик.

Не переставая улыбаться, он содрал бумажную упаковку с гладкого речного голыша, извлеченного из ящика. Уронил его обратно. Потом достал еще один. Потом еще. Глаза его на продолжавшем улыбаться лице быстро наполнялись ужасом.

— Камни, — прошептал он, суетливо перебирая содержимое ящика. — Камни!

Он страшно завопил, выхватил камень из ящика и швырнул в меня, я в таком оцепенении наблюдал за этой жуткой сценой, что не подумал уклониться, — камень пролетел мимо и с грохотом и лязгом исчез, пробив дыру в бумаге перегородки.

— Камни! — заорал господин заместитель, опрокидывая ящик, падая на высыпавшуюся груду камней, обнимая ее руками, укрывая полами кимоно, рыдая, как крестьянка на могиле единственного сына. — Казначей! Старая обезьяна! Обманул! Обманул! Камни! Только камни!

Мы с Сага в оцепенении некоторое время наблюдали за ним. Потом, не сговариваясь, одновременно встали и, не поклонившись, покинули этот дом.

На улице мы постояли немного каждый под своим зонтом.

— Мне даже как-то легче, — произнес я неожиданно даже для самого себя.

Сага только покосился на меня, продолжая созерцать бесконечный дождь. Потом сказал:

— У него совсем не осталось средств к существованию. И мне он должен был заплатить из этих денег...

— Понимаю, — пробормотал я. — Это безумие какое-то. Мы шли, тащили его, убивали, чуть не бросились друг на друга — ради груды речного камня…

— Ложный ящик, — буркнул Сага. — Обычное дело. А деньги, наверное, даже не покидали рук казначея. А теперь все — пропали где-то в пути… Хитрая старая обезьяна…

— А что он говорил о заговоре?

Сага покосился на меня и после некоторого молчания произнес:

— Слышали ли вы о человеке по имени Юи Сосэцу?

Слышал ли я о Юи? Слышал ли я о Юи Сосэцу! О, да. Какой непростой вопрос, потому что следует с осторожностью выбирать общество, в котором можешь безбоязненно признать хотя бы, что слышал о таком человеке, как Юи Сосэцу. Подходит ли для этого общество Сага Хародзи?

А Сага, внимательно наблюдая за мной, произнес:

— Похоже, вы слышали о таком.

— Да, что-то припоминаю такое… — пришлось признать мне. — Я слышал, он не преуспел?

— Да, он и его соратники, замышлявшие против Ставки, покончили с собой, прежде чем их взяли.

Но никто точно не знает, сколько на самом деле участвовало в заговоре людей и сколько княжеств замешано. Оружия на тайных складах было запасено на несколько тысяч воинов.

— Так много?

— Да, немало. Склады ищут до сих пор. Болтали, одна окольная дорожка привела к нам, в Какэгава. Доказательств не нашли. Но Ставка воспользовалась первым же поводом, чтобы распустить нас. Так что следите за тем, что делаете и кто рядом с вами. Возможно, это шпион Ставки.

Я с трудом подбирал, что сказать, чтобы не выдать лишнего:

— Вы верите в это?

— Ничего не слышал о заговоре в наших местах, — ответил Сага. — Но не удивился бы. Многие наши были недовольны, когда лишились земли и пришлось довольствоваться одним рисовым пайком.

— Понятно. Что будете теперь делать?

Сага молчал несколько мгновений, потом произнес:

— Есть около Ёдэномадзё один приходящий лапшичник. Я его присмотрел, когда следил за вашим храмом.

— Да, я знаю, о ком вы.

— Заметил, что очень хорошо он зарабатывает. Зайду к нему сегодня вечером. Пойдете со мной?

— В каком смысле?

— В том самом смысле. Мне нужны деньги. Или у вас за душой есть что-то кроме камней из родного сада?

— У меня здесь… — я начал рыться в рукавах. — Сейчас... Вот! Двадцать дзэни! Берите, Сага. Но не нужно никуда ходить — это не кончится для вас добром!

Сага со странным выражением лица наблюдал за мной, потом посмотрел на деньги в моей руке. Поклонился:

— Извините.

И ушел в дождь.

***

Я провел тот вечер, сидя у переносного прилавка того самого лапшичника. Моложе меня, он работал допоздна, согревая по пути горячей лапшой идущих с поздних работ грузчиков и строителей. Братья Хиракодзи смеялись и балагурили, сидя рядом со мной, — мы заняли все места у маленького навеса, что лапшичник приносил и уносил на себе каждый вечер в этот переулок. Дела у него шли действительно хорошо — он мог себе позволить сооружать такое удобство для покупателей, иные торговали с поставленного на землю ведра…

Сакуратай сидел рядом и дымил своей увесистой трубкой, созерцая закатное небо и мелкими глотками попивая дешевое белое сакэ, что лапшичник наливал по четыре дзэни за чашку.

Я спустил тут все свои деньги, оставшиеся с моего последнего заработка. Съел три порции лапши — и больше в меня уж не лезло. Тогай с Хаято в конце концов ушли спать — с утра им было рано на работу, на храмовую стройку. Сакуратай тоже, выбив наконец трубку, поклонился и тихо удалился в темноту

А я остался один с лапшичником.

Уже совсем стемнело, когда Сага показался из переулка и неспешным шагом, положив руку на меч, приблизился к переносной лапшевне, увидел меня, замедлил шаг, но не остановился. Медленно он прошел мимо меня, не обратил на кланявшегося лапшичника никакого внимания, скрылся в переулке дальше. Мне показалось или он действительно не мог поднять глаз от стыда?

Он не обернулся и не вернулся. Он вообще больше в нашем квартале не показывался.

Капли падали на соломенную крышу навеса все реже, тише, пока не обратились в едва различимую в темноте водную пыль. Я доел свою лапшу и выглянул наружу.

Стало прохладно, задул ветер, унес тяжелые тучи, и с темных глубин неба на влажную землю пролила свой свет яркая огромная луна.

Дождь наконец кончился.