Пожарная застава квартала Одэнматё

Глава 5. Разъяренная невеста

Во времена Кэйан около храма Кайдзэндзи, что в районе Коисикава, жила женщина, которую позже назовут Разъяренная невеста. Родиться оной довелось в год Огненной Лошади, и поскольку неукротимый нрав женщин этого года общеизвестен, ей не удавалось выйти замуж. Кроме того, она либо не находила возможным, либо не могла тот самый нрав скрыть, и посему родители ее очень рано отправить ее работать… Не в бордель, как часто безуспешно пугала ее благодетельная матушка, а в странноприимный дом при храме прислугой.

Работала она, так или иначе, недолго, пока в доме не остановился отряд одного из князей из Симадзу, следовавших в заложники по приговору высшего совета старейшин.

При том князе служил один хваткий молодец, ловкий мечник, срубивший, как говорят, немало голов, чем и заслужил княжеское внимание. Князь его приблизил и взял с собой в изгнание.

На девицу тот молодец произвел ожидаемое впечатление. Никто не сказал о том слуге, что он свое упустит, и так у них все и пошло, как это водится.

Надо сказать, что, как это уже совсем перестало быть приличным даже для такого города, как Эдо, молодец обратился к родителям девушки за надлежащим благословением, девицу, памятуя его собственный нелегкий нрав, он не боялся, а за бытовую хватку ценил.

И все бы у них могло сложиться к лучшему, девица даже на все деньги, скопленные от работы за год, купила штуку белого китайского шелку и раскроила свадебное кимоно с модными уже тогда длинными рукавами, фурисодэ, как теперь такое зовут, да господин молодца, князь южный, внезапно умер, и что-то у него там не так сошлось, но когда, похоронив князя, люди его съехали со двора, молодец тот остался там ронином.

Может, он невесту бросить не хотел или еще что, но родители дочери своей замуж выходить за бездомного да неслужилого воспретили, и на том был весь сказ.

Дочь рыдать, а молодец сказал:

— Ну что ж, коли я вам я таков не годен, поглядим, может, станусь годен каким иным.

Встал и ушел прочь. Годы о нем ничего не слыхали.

Девица та работала там же, в странноприимном доме, дошила кимоно и расшила его ослепительными цветами долины Мусаси, что растут на всех окраинах Эдо: стремянником и глициниями.

А там и милый ее вернулся. Да не просто так. Открыл в Эдо школу и учил в ней пути меча всякого, кто забредет. Тут уж он снова родителям девицы пришелся по вкусу, человек с весом, учитель, а дочку, опять же, замуж никто иной брать не спешит, да та и сама против за кого иного-то…

Дело пошло к свадьбе и подошло уже куда ближе прошлого разу, да и тут незадача. Почил прежний сёгун, третий дома Токугава, и весь город обратился в траур на десять дней. И что уж там за время того траура случилось, я не знаю, но жених закрыл свою школу, обещал невесте, что уезжает в дом родителей в посаде при замке Сумпу и скоро он вернется и все будет иначе. А что будет иначе, не объяснил. Сказал, что лучше так. Оставил невесту в слезах.

Только не вернулся он. А всех причастных к его школе учеников, учителей вскоре арестовали и потащили на допрос в городскую управу, подозревая участие в широком заговоре.

А еще начал захаживать к ним дознаватель, спрашивал о женихе, что он и куда. Девице улыбался приветливо, так что та от злости дар речи теряла.

И поняла невеста, что этак, может, уже и не увидит своего жениха больше никогда…

Невыносимо это все стало для нее, захотела сама услышать слова жениха, быть им или не быть. Собралась темной ночью, взяла с собой расшитое цветами долины Мусаси кимоно и сбежала.

Как она добиралась до Сумпу, то отдельная история, но добралась.

Нашла дом родителей молодца да и рассказала им все. Родители пустили ее в дом, рассказали, что сын их прячется где-то в городе, но они ему весточку передадут.

Долго ли, коротко ли, пришла ответная весть от жениха, чтобы нынче-де ночью ждали его дома, где и брак перед лицом родителей и предков заключат.

Девица та приготовилась к брачной ночи, нарядилась в свадебное свое кимоно и села ожидать прихода жениха.

И в дом пришли. Да только не жених — дознаватели, во главе с тем самым улыбчивым надзирателем из Эдо, что в гостиницу к ней захаживал.

Родителей жениха арестовали и увели как родственников мятежника. Сказывали, что той ночью молодец с сообщниками заперлись в доме недалеко оттуда и, когда их окружили, не сдались, а перебили друг друга, дабы оборвать все нити заговора, ведущие через них дальше.

Надзиратель из Эдо остался весьма недоволен. Но благодарил девицу за службу, через которую они на ее жениха и вышли.

И поняла невеста, что останется невестой теперь навсегда. И завыла, как лиса в полнолуние. Упала с колен на руки, выплевывая с желчной слюной слоги древнего проклятия.

Надзиратель кинулся к ней, ударил:

— Замолчи, дура! Казнят же!

И рожденная в год Огненной Лошади, вспомнив, кто она, замолкла, и лишь было слышно, как скрипят ее все еще белые зубы.

Всех родственников жениха казнили, а надзиратель забрал ее к себе в Эдо, где у того был дом большой, жена и дочь, молодая красавица на выданье. Предлагал наложницей быть, второй после жены, да девица промолчала, сочла, что останется теперь уж невестой навсегда, жила в их доме служанкой, молчала да чахла. И лишь глядела одинокими ночами на повешенное в ее комнатушке белое кимоно до рези в глазах, до того, что узор на шелке, казалось, плавился от яростного взора.

Так годы проходили. А там служанка и умерла. Просила только похоронить кимоно вместе с ней, уж как дочь надзирателя ни просила ее оставить ей на память, да так и не выпросила.

Но уж больно хотелось надзирательской дочке понравиться юноше, встреченному ею в храме Хоммёдзи, и соврала она родителям, что последней волей умершей стало отдать ей это свадебное кимоно в подарок с надеждой на лучшее.

Отец ее колебался, да дал себя убедить.

Зря. Года не прошло, как дочь его отвезли в храм Хоммёдзи с тем самым свадебным кимоно на крышке гроба, где их и сожгли в погребальном костре.

Сам я знаю это совершенно точно, поскольку слышал это от знакомого одного писаря, служившего под началом того надзирателя. Было это года два тому назад.

***

Все молчали, обдумывая услышанное.

— Так что, значит, то кимоно сожгли? — произнес Сакуратай, наклонившись вперед.

— Выходит так, что нет, — ответил, усмехнувшись, надзиратель.

— А как же так вышло? — удивился я.

— Никто долго не мог понять, — ответил Мацувака. — Но со временем разобрались, конечно…

— И как? — я не смог утерпеть…

— Храмовые служки, — довольный всеобщим вниманием, ответил Мацувака.

— Храмовые служки? — медленно повторил настоятель Окаи. — Вот оно что...

Он что-то понял. Все вопросительно смотрели на него.

— Служки при похоронах имеют право брать вещи в награду с гроба, — произнес Окаи. — Их туда для того обычно и кладут, если не платят прямо в руки... Служки кимоно продали, сдали купцам за малую долю. А те перепродали.

— И так кимоно вернулось в город, — подтвердил Мацувака.

— Вот оно что, — пробормотал Сакуратай, скрестив на груди руки со сжатой в кулаке погасшей трубкой. — Опасная вещь...

— Мы все это знаем, — спокойно ответил Мацувака, и я не мог не уважать уже не столько его ранг, как его лично после такого. Он оказался изрядный храбрец, наш надзиратель Мацувака.

— И это было еще не все, — добавил он.

— Как? — удивился я. — Не все? Кто-то еще умер? Были еще погибшие?

— Да, — отозвался настоятель Окаи. — Были.

Мацувака подтвердил:

— Известно самое малое еще о двух смертях. Девушки. Невесты.

— Ну да, кимоно-то свадебное, видное, — пробормотал я.

— Однажды кимоно снова оказалось на похоронах в Хоммёдзи, и служки наконец задумались, что дело странное, — произнес Мацувака. — Они доложили храмовому начальству, но кимоно уже успели продать, там был человек, присланный на похороны из другого храма, он не знал обстоятельств. Попытались найти купцов, но кимоно снова затерялось. Его искали и не могли найти. До этого момента.

— Да уж, чего только не бывает в подлунном мире, — пробормотал Сакуратай, выбивая трубку в пепельницу.

В этот момент одна из свечей в алтаре зашипела как змея, и все, вздрогнув, повернули головы, и все видели, как фитилек моргнул, утонув в расплавленном воске.

Свеча погасла. Погасла всего одна, стало лишь чуть темнее, но то, что тьма подступила из дальних углов, оказалось вполне заметно.

Свеча погасла, и всем стало очень не по себе.

— Да, странного хватает, — произнес я, только чтобы что-то сказать.

Все присутствующие с интересом на меня уставились.

— Ну, мне довелось повидать кое-что, — смущенно ответил я на их вопросительные взгляды.

— И что же это было? — удивился Мацувака. — Тануки? Лисы-оборотни? Тэнгу?

— Тэнгу мне встречать не доводилось, — смущенно ответил я.

— Тэнгу встречал мой дед, — внезапно отозвался настоятель Окаи.

— Действительно? — удивился Мацувака, поворачиваясь к настоятелю. — Это серьезное свидетельство! Расскажите! Расскажите обязательно!

И настоятель Окаи, не заставив долго упрашивать, рассказал нам, как следует играть в мяч с тэнгу, если жизнь дорога.