Пожарский-3

12. НАЧИНАЮТСЯ БРОЖЕНИЯ

ТОЛЬКО СЛУХИ

Всю следующую неделю в Засечине не происходило ничего особенного, если не считать наших с Болеславом ежедневных упражнений, из-за которых всё поле за околицей превратилось в снежно-земляную кашу. Впрочем, засечинцы уже насмотрелись и на Змея, и на целый отряд мелких волколаков, и про говорящую голову со змеями вместо волос наслышаны. Ну, подумаешь, два мага по полю смерчи гоняют да снег месят!

Куда больший интерес вызвало перемещение в усадьбу Горуша. Этакое диво! Элементаль!

Я, кажется, говорил, что жду от альвов серьёзной попытки поквитаться. Не в их это привычках по зубам получить да отступиться. А вот в плане изощрённости действий альвийскую породу всегда угадать можно — ровно по одним и тем же колеям едут. Значит, надо ожидать, что не свернут с привычной тропинки, ударят магостатикой, даже зная, что терракотовые воины почти к ней невосприимчивы. Но кхитайцев в новом раскладе учтут и приведут против них что-нибудь мощное, чтоб наверняка брешь в обороне пробить. Кого им противопоставить? Кузьма, Змей и я единодушно сошлись на Горуше, потому как потенциала он мощнейшего, а на элементалей в отличие от големов магостатика не действует.

Ну и мелким развлечением на этом фоне были вылетевшие от взрыва окна новой алхимической лаборатории. Именно окна, а не стёкла. Я-то уж знаю, что уважающий себя алхимик раз в неделю что-нибудь случайно взрывает, а раз в полгода меняет крышу, поэтому спешно возведённая на отшибе (чтоб от неё ничего не загорелось) лаборатория была обработана от пожаров и на максимальное укрепление. Особо я переживал за стёкла. И Горыныч тоже переживал. И Кузя от себя добавил. И, кажется Болеслав.

В общем, стёкла сделались такими крепкими, что от взрыва вынесли собой рамы, и так и разбросались во все стороны, целиком.

Из совсем скучных новостей, от Анубиса пришла первая партия зерна — в здоровенных, похожих на песчаные блоки мешках с его личной печатью.

Из Больших Сетей тоже исправно поступала рыба, в этот раз на бочках стояли странные метки: большой круг и в нём, друг над другом, два малых тёмных кружка. Мы с Кузьмой никогда таких знаков не встречали, и приметив их на складе, не придумали лучшего объяснения, как то, что эту засолку произвела семья Пуговицыных. Посмеялись. А оказалось, так и есть.

В Сухой Распадок и Гюнайдын я принципиально не совался. Так какие-то манипуляции производили управляющие, пытаясь из якутского оброка сформировать молодое стадо для волколачьей деревни. К волколакам время от времени вместе с управляющими наведывался Горыныч, якутские же оленеводы прониклись идеей подзаработать, что вкупе с лютым уважением к бабушке Умиле принесло отличные результаты. По крайней мере, я начал надеяться, что голода, выкашивающего деревни, в моих имениях не произойдёт.

Умила же, раз уж о ней вспомнил, ничем о себе не напоминала. Кто её знает, если за пятьсот лет ей в первый раз со мной захотелось поговорить, то когда наступит второй? С другой стороны, может быть, именно её отсутствие в моих пределах, и то, что установился лёгкий морозец, не изнуряющий, но достаточный для того, чтоб дороги не раскисали, как раз и свидетельствовало о том, что бабушка обо мне помнит и где-то даже заботится.

Тем временем новости из столицы доносились неутешительные. Фёдор приносил настолько разноречивые поступающие по телефону и из газет известия, что я начал время от времени открывать малый портал, Кузьма проскакивал в Москву, собирал информацию и в урочный час возвращался обратно. Информацию из его первых рук мы обычно обсуждали втроём: Кузя, я и Горыныч (если он не занят был), и выглядело это примерно так.

В первый день своей разведки Кузьма отсутствовал почти пять часов. Если б не феерическая идея Горыныча устроить волчкам усложнённую магией тренировку, заскучали бы, наверное.

Кузьма присел на край стола и вид имел столь суровый и значительный, что это было даже странно. Мы с Горынычем устроились напротив в креслах и приготовились слушать настоящие новости, а не ту околесицу, которая по телефону поступала.

— Рассказывай давай, сынок, потом будем таинственность нагонять.

— Рассказываю. Первые три дня после атаки на Академию, кланы сидели тихо. Все боялись Кощея. Особняки во все стороны ощетинились, будто крепости.

— Ещё бы! — хмыкнул Горыныч.

— Долго не высидят, — я критически покачал головой. — У каждого большого клана в Кремле свои прикормленные дятлы сидят, что случись — сразу постукивают. Не могли они не узнать, что Кош столицу покинул.

— Уже́! — согласно кивнул Кузя. — Нынче утром об его отбытии заговорили как о факте подтверждённом.

— И большие кланы сразу завозились, зуб даю! — поднял палец Горыныч.

— Именно так. Убедившись в отсутствии Кощея, не меньше шести больших кланов начали потолкушки возле трона. Пока аккуратные, но надолго ли их хватит — непонятно. Пока наибольшую силу держит царицын брат, Борис.

— Это который от корня бояр Зерновых? — прищурился Горыныч. Тут я состязаться с ним не мог, до большой книги родов и кланов у меня руки доходили редко, в основном только если о ком конкретном посмотреть надо было.

— Он самый, — подтвердил Кузьма. — Но он, как вы понимаете, не единственный, кто желает быть верным другом и добрым наставником молодого царевича.

Я хмыкнул:

— Да тут к бабке не ходи — сейчас набегут всякие дядьки, четвероюродной тёти мужья, бабкиной невестки племянники и прочие-прочие, вплоть до самой седьмой воды на киселе. Царевич-то что? А то в «Столичном вестнике» такая ахинея от его имени была пропечатана!

— И эта ахинея, представьте себе, подлинная.

Кузя, кажется, наслаждался нашими вытянувшимися лицами.

Поясню. Царевич, вместо того чтоб в этой ситуации проявить характер или хотя бы хитрость, начал выступать с невнятными воззваниями. Дескать, ай-яй-яй, отродясь такого не было, да что ж такое… Да мы же все такие хорошие и милые и должны жить дружно, во славу государства русского…

Вот вроде и спорить особо не о чем — сильное государство без распрей лучше, чем междоусобицами раздираемое, а звучит до того противно, ровно кашу манную по столу размазывают. Это ж надо специальный талант иметь, чтоб правильные слова так вывернуть!

— Ну, пиштец, — только и выдавил Горыныч. — Представляю себе, как великие рода на это выступление среагировали.

— Да как муравьи на мёдом вымазанную ложку, брошенную в муравейник, — кисло проворчал я, а Горыныч подскочил и забегал по кабинету:

— Да тут оракулом не надо быть! Я вам расскажу, что было! Великие рода как это царственное мямленье услышали, так и почуяли запах близкой власти. Малосильным царевичем на троне вертеть — милое же дело! И бросились ближние места возле будущего царя делить. И я вам скажу, — Горыныч остановился и вперился в нас горящими глазами: — что будет хуже! Зачем, вот зачем они посажение на царство в первый же день не произвели? Вон, у франков, кажись — «король умер — да здравствует король!» — корону от старой крови обтёрли, новому королю натянули — и никаких тебе вопросов! А наш что? Какой дурак его надоумил воцарение на конец ноября отодвинуть⁈ Это ж как перед драконом девственницей махать! Сейчас набегут славные и родовитые, которые права на трон не меньше имеют, чем этот недоросль! И пойдёт резня!

— Да не шуми ты, нас-то не агитируй, — проворчал я, — мы с тобой согласные.

Я представил, как армии князей да бояр начнут носиться туда-сюда, и мне сделалось кисло. Вотчина у меня, как ни крути, маленькая. Не вовремя моргнёшь — вытопчут и не заметят. Кузя, видимо, думал о том же:

— В подмосковное имение усиление бы отправить. Они там совсем на отшибе.

— И усиление, — согласился я, — и саму усадьбу невидимостью обработать. Да и деревеньку, что сбоку притулилась. Телефон бы управляющему провести, что ли, а то пока посыльный с письмом до городской почты дотащится…

— Да его семь раз ограбят да прибьют, — выдал мрачный прогноз Горыныч, явно желающий сегодня отнять славу у пифии.

— Да телефон тоже, — Кузя изобразил пальцами ножницы, — чик — и нету проводов! А под землю вам кто сейчас возьмётся закапывать? На дорогах шайки появились, да и земля уже задубела.

— Значит, проверять раза два в неделю надо, наведываться.

И ЭТО БЫЛА ПРАВИЛЬНАЯ МЫСЛЬ

Лю Ой, сотник отряда, охраняющего Замятино, лежал, прикрыв глаза, и его лицо засыпало мелким ноябрьским снегом. Шевелиться был не резон — отряд приведён в небоеспособное состояние и слишком разбросан, в такой ситуации важно было сохранить хотя бы относительную свою целостность. Если голову сейчас разрубят на две части, очень тяжело собираться обратно будет, а уж если на четыре… Поэтому Лю терпеливо слушал, стараясь не дрогнуть лицом. Говорили совсем рядом.

— С-с-сука, вот же твари узкоглазые! — что-то забрякало. — Лечилки есть?

— На, две последние.

Первый говорящий долго ругался, потом громко сглотнул. Лечилку пьёт, собака.

— Посчитал?

— Двадцать шесть человек осталось.

— Из трёх сотен! — снова цветисто заматерился первый. — Из трёх сотен!

— Да успокойся ты, — воровато ответил второй. — Оплата на отряд положена, так?

Первый помолчал, потом словно дошло до него:

— А ведь верно!

— Крестьян перебить — много ума не надо. Тут, сказали, с полсотни всего и есть, вместе с бабами да их выблядками.

— Верно, — первый завозился, под ногами у него хрустнула корочка льда. — Поднимайтесь! Вон туда нам надо! Крестьян под ноль, дома пожечь. Управимся быстро, засветло денежки получим! Шевели лаптями!

Лю Ой, слегка приоткрыв глаза, следил, как маленький потрёпанный отряд набивается в два грузовика с покосившимися бортами. Последний бандит запрыгнул в кузов, и грузовики покатили в сторону Замятина, всё больше и больше сбиваясь к северу. Как обычно. Почему этот странный тип сказал «лаптями», хотя у всех бандитов были справные сапоги? Лапти Лю у деревенских видел, они совсем другие, как корзинки. Наверное, выражение такое. Загадочный русский язык…

Обе машины скрылись за пригорком. Остальные шесть в разной степени повреждённости остались валяться по обочинам.

— Опять Степан будет ворчать, что бойцы небрежно к технике относятся, — негромко сказала голова Кианга, валяющаяся совсем близко.

— Ничего, пусть из трёх один собирает, — тут же откликнулся Хенг, у которого была цела вся верхняя половина туловища, и подтянул к себе валяющуюся рядом ногу: — А!.. Не моя! Эй, Шен, твоя нога? Давайте скорее, через полчаса они вернутся!

Гришка Бадан начал подозревать, что дело нечисто, когда дорога, ведущая к деревне, исчезла. Вот только что была — и точно обрезали её! Грузовики поползли по мёрзлому полю, подпрыгивая на кочках и через метров сто встали перед широкой канавой.

— Не проехать, — сплюнул старшой, поставленный над ними подозрительным мужиком, что хотел всенепременно досадить постылому врагу и платил за это хорошие деньги. — Ладно. Вылазьте! Пешком пойдём, тут недалеко уж должно быть.

Они шли и шли, и Гришке начало казаться, что дорожка у них под ногами вроде как набита. Как будто прежде них такой же отряд прошёл, а, может, и не один. Он даже поделился своим соображением с соватажниками, за что был обсмеян — конечно, раз к деревне идём — дороге быть и положено! Эвон, нашёл, чему удивляться.

Гришка промолчал, удивляясь про себя другому: не было ж дороги? Кончилась она. По полю паханному пёрли. И вдруг — ровно под ноги бросили: давайте-давайте, сюда. Бадан был калачом тёртым, до сих пор удачно избегал душегубства, промышляя мелким воровством, и начал подумывать, как бы ему потихоньку сдёрнуть из этой кодлы да затаиться в полях, чтоб по-тихой свалить в город. Нахрена на большую деньгу позарился? Таскал бы себе копеечки потихоньку, на кабак и постель хватает, и даже кой-когда на девку продажную, а чтоб кровь кому пускать…

Гришка передёрнулся и присел на обочину — вроде как портянку перемотать, да так и застыл со снятым сапогом в руке. Из земли — мама дорогая, да прямо из ровного поля! — начали подниматься порубленные давеча глиняные воины. В две минуты весь шагающий впереди отряд превратился в фарш, а один из глиняных солдат довольно воскликнул:

— Говорил я вам, что канава — хорошо? Два грузовика вообще целых получились.

— А ты чего тут сидишь? — спросил голос сзади, и Гришка подпрыгнул на месте, громко клацнув челюстью. За спиной стоял глиняный командир с совсем не глиняным мечом в руках.

— Не губи, не губи, всю правду скажу! — испуганным зайцем заверещал Бадан. — Передумал я, не хотел детишек резать, убежать хотел тихонечко! Всё расскажу, кто нанял, сколько денег, куда за расчётом прийти надо было!

Узкие глаза глиняного командира превратились в вовсе уж подозрительную щёлочку:

— Живи пока. Князь решит.

Языков я брать не очень планировал. Но раз уж привели, решил поспрошать — любопытно, всё же: кто так на меня взъелся, что за разорение Замятинской усадебки сулит баснословные деньги да отряды нанимает всё больше и больше? Первые-то были по три десятка, а сейчас уж до трёх сотен дошло. Эк их разобрало, успокоиться не могут.

Сегодня для допроса даже усилий прилагать не пришлось, человечишка тараторил, аки испуганная сорока, так что наговорил и всякого, мало для нас интересного, пока Горыныч раздражённо не щёлкнул пальцами, включив воришке немоту.

— И куда его? — спросил от дверей Фёдор.

— К Медузе сведите, пусть ошейник выдаст. Запреты обычные, сам скажешь. Да к делу какому его приставь, пусть злоумышление искупает. Ишь, затеялись на неповинных покушаться!

— Ваша светлость, там ещё староста Замятинский по вашу душу.

— Зови. Или нет, — я оглядел подвал, — наверх пойдём, чего мужика зря пугать.

Староста имел бледный вид и слёзно просил перевести насельников Замятина «поближе к людя́м, подалее от татей, инда страсть такая, что бабы да ребятишки и из домов боятся выходить». Да уж, я бы тоже за детей переживал, когда вас по два-три раза на неделю выреза́ть идут.

— А и переведу. Федя, подбери им деревню, где дома уж восстановлены, да пусть собираются. Завтра и переведём. А в Замятино, — я повернулся к полководцу Чжану, ожидавшему моего решения, — ещё сотню бойцов отправь. Пусть в засаде посидят, авось, ещё пару ватаг вычистят, всё вокруг Москвы спокойнее будет.