Последний приют

Глава двадцать первая

Мы снова вышли в море. Нас провожали с еще большим почетом, чем встречали. На этот раз среди провожающих были учителя и даже дети. С цветами в руках они сидели в лодках. Ходжа нагнулся со ступеньки лестницы, чтобы взять у одного ребенка цветы, и уронил в море шапку.

Поднявшись на пароход, он сказал:

— Как жаль, что министр просвещения не видел оказанную мне честь. Столько лет проработал учителем!

— Конечно, — произнес Пучеглазый из своего угла. — В классе бросался палкой, а здесь танец живота танцевал. Где еще найдут такого учителя?

Немного погодя, когда господин Сервет повторил, что наше первое турне стало для нас счастливым, Пучеглазый опять не выдержал и сказал:

— Господин, после того как ты можешь позволить себе бесплатно возить театр по турне и тратить эти деньги.

Мы сделали знак Пучеглазому. Однако господин Сервет был в хорошем расположении духа, поэтому даже не рассердился. Только произнес:

— Театр — это значит реклама. А тебе ума не хватит, чтобы это понять. То, что мы разбросаем пригоршнями, — машинами собирать будем. Даст Аллах, так и будет!

Господин Сервет послал известие о театре и в Гересун[70], и в Трабзон, и в Эрзурум.

Ходжа, заверив господина Сервета в своей вечной дружбе, подошел ко мне.

— Посмотрим, насколько хватит денег у этого транжиры, — прошептал он. — Да смилостивится Аллах, он нас на полдороге не оставит.

Проблема на самом деле оказалась серьезной. Однако обсуждать ее с ходжой было не с руки. Поэтому я поменял тему:

— Ходжа, нехорошо за глаза гадости говорить!

— Брось, дружище, дай и мне немного поразвлечься. Ты же его не монополизировал!..

Нет сомнений, что первые шаги всегда вселяют надежду. Постоянно рассказывающий о гастролях Пучеглазый оторвал голову от записной книжки, в которой делал расчеты, и прочитал предложение из диалога какой-то пьесы.

— Много воды утекло с тех пор!

Потом посмотрел на свои записи.

— Оглушительный успех. Однако во сколько это обошлось нашей труппе?

— Ради Аллаха, не порть все, — сказал ходжа, — не порть нам настроения. Какая разница, во сколько обошлось.

— Правильно, — поддержал я, хотя смотрел на все это дело довольно трезвым взглядом.

На пароходе мы опять поделились на лордов и чернь. Кроме нас на судне были большие чиновники, которые направлялись в Трабзон, и одна группа, следующая в Эрзурум. Они видели, как торжественно провожали нашу труппу. В салоне они тотчас нас обступили. Я, потихоньку выйдя на палубу, отправился прямо в каюты для черни.

Войдя в салон третьего класса, я увидел Азми. Он сидел в углу, пил и повторял монолог.

— Помнишь того англичанина, которого капитан поставил своим заместителем? — спросил он, когда я подошел. — Тип тогда напился. На следующий день, пока он был на службе, пришла жалоба. Англичанин доложил, что во время несения службы он был пьян и что это может подтвердить группа проверки. И я поступлю так же, как тот англичанин. То есть если я на работе напьюсь, то, не спросив у тебя, доложу сам и уволюсь к чертовой матери.

— Почему, Азми?

— Потому что мне очень стыдно. Здесь, на корабле, другое дело. Однако, если во время работы напьюсь, то так и поступлю.

— Азми, у тебя, кажется, проблемы?

— У меня нет никаких проблем. Я в нирване. У меня нет никаких желаний, значит — и проблем. Я очистился от всего.

— Ну-ну!

— Это не проблема, это — разногласия. Я нахожусь в разногласии с собой, поэтому злюсь. Как я могу понять других, если не понимаю себя? Может, и у тебя есть проблемы?

И он ушел. Немного в отдалении показалась Макбуле.

— От равнодушия убежали, — спросила она, — я тоже. Ледышка с одной стороны. Мелек с Масуме — с другой. Ходжа шпионит за всеми. Костюмы из гардероба делают ножки. Дай, думаю, режиссеру доложу. Видел на Арслане тот прекрасный синий костюм?

— Да, заметил. Однако, в конце концов, он на свои деньги его купил.

— Что-нибудь еще заметили?

— Нет!

— Ледышка с Арсланом шуры-муры завели. Девка — не промах. Комар носа не подточит. Но парень придурок. Свои бы таланты бы хоть разок на сцене проявил. Она взяла в оборот Арслана, а мне плевать. Я довольна собой. Хватит и того, что она обманула этого типа. Однако политика началась. Политика.

— Почему?

— Потому что у Ледышки, может, и есть талант, но пока он сидит где-то глубоко внутри. — Что это за игра? — Макбуле постепенно возбуждалась. — Наверное, она большая актриса, но если так и дальше пойдет…

Она и в самом деле говорила правду. Ремзие прочитала последний монолог без выражения. В одном месте она как-то странно оживилась. Ее голос приобретал звучность, и другие актеры рядом с ней начали теряться. Ее лицо преобразилось, глаза засверкали. Она об этом не знала и даже не догадывалась. Я задумался и продолжал бродить. Немного позже я заметил Ремзие.

— Интересно, людское время совпадает с самим временем? Не знаю, — ответила она сама на свой вопрос.

— Вы все еще кашляете.

— В море так хорошо. Плыть бы и плыть.

Я продолжил свой путь. На носу парохода собралась группа людей. Это были наши с командой судна. Опять, наверное, Хаккы с Обезьяной показывали какие-то фокусы. С удивлением я заметил, что среди них была и Ремзие. Она пела. Это оказалась мелодия жителей черноморского побережья. Все, как заколдованные, слушали ее.

Закончив петь, она подошла ко мне. Я специально напомнил ей, что она вроде как не поет песен.

— Надоело, — объяснила она, — Хаккы с обезьяной сидят. После того случая Хаккы боится и больше фокусов не показывает. Мне захотелось им спеть.

Какая все же странная женщина!..

Я посмеялся над ходжой, однако на следующий день, поговорив, признал его правоту. Господин Сервет хотел выгнать Пертева, но прибегнув к хитрости. В тот день лицо господина Сервета было насупленным.

— Есть одно соображение, — сказал он. — Вы жаловались, что мы много тратим, находили нашу труппу довольно многочисленной. К тому же некоторых из них мы взяли на испытательный срок. Если вы посчитаете нужным, можно кое-кого уволить, например, этого Пертева. Собственно, у парня таланта-то и нет.

Было понятно, что господин Сервет хочет свалить Пертева на меня. Однако чтобы я не понял, что все это он делал ради себя, он решил заодно с Пертевом уволить еще некоторых. Это игра, от большой политики ничем не отличающаяся.

Последний город, который мы посетили на черноморском побережье, оказался Трабзон. Проведя там неделю, мы должны были отправиться в горы. Постепенно все вставало на свои места. Наши дела продвигались неплохо. В Трабзоне мы могли задержаться чуть подольше, однако времени было в обрез. После Эрзурума нам предстояло отправиться в Эгзин-джан[71]. Оттуда двинуться к югу. Впереди нас ждали еще долгие месяцы гастролей.

Но в начале сезона мы планировали вернуться в Стамбул. Вся эта дорога очень развлекала ходжу.

— Ходжа Насреддин, когда его лодка села на мель, подумал, что море закончилось. Теперь и для нас море по-настоящему закончилось. Каким оно стало маленьким!

Сказав это, он тяжело вздохнул и прищурил свой рябой глаз, словно смотрел в океанские дали.

— Да, настанет день, когда и эти земли закончатся. Хочешь ты того или нет, а конец придет! Ах, что мы наделали, растеряли целую империю! Подумай только, выезжаем на гастроли. Арабистан, оттуда да Басры. Потом Хиджаз[72], Йемен. Хотя в Хиджаз нас бы не впустили. Но есть еще Египет, Траблус, Физан[73]. Ох, как я боялся раньше этого Физана. Да накажи Аллах того, кто изобрел автомобили. Все приблизили. Да и от родины горсточка земли лишь осталась.

— Но поехать-то туда можем, — сказал я. — И в Арабские Эмираты совершим путешествие.

Глаза ходжи наполнились слезами.

— Арабские эмираты, — произнес он. — Подумать только, эти арабские девочки. С черными, как уголь, глазами и бровями полумесяцем.

— Интересно, на каком языке ты их будешь там напутствовать? — пошутила Макбуле.

— На таком же, на каком ты Пертева!

— Не порть мне настроения, ходжа! Если бы только не было этого типа и этой бабы.

Мы возвращались в отель и всю дорогу шутили. Было уже довольно поздно.

Когда мы пришли в отель, я нашел у себя в номере письмо. В нем говорилось, что господин Сервет со своей дамой отправился в Стамбул. Господин Сервет по некоторым трудно объяснимым причинам внезапно был вынужден отправиться в Стамбул и взять с собой машинисточку. Все дела он оставил на нас. Через несколько дней он должен был нагнать нас в Эрзуруме.

Мы посмотрели друг на друга.

— Значит, смылся! — воскликнула Макбуле.

— Что стало с Пертевом? — спросил Ходжа с интересом.

— Лежит, — ответил Пучеглазый.

— Здесь что-то не так! — сказала Макбуле.

— Ну что ты, милая, без сомнения, он тоже переживает, — постарался успокоить ее ходжа.

— У нас есть немного денег, — произнес Пучеглазый. — Наверное, мы сможем продолжить наше дело. Не будем поддаваться панике. Даст Аллах, вернется.

Однако в его больших глазах читалась тревога.