Последний приют

Глава тридцатая

Кагызман, Ыгдыр, Восточный Беязыт. Мы побывали везде. На данный момент мы были бродячей компанией, и куда хотели, туда и шли. Кроме карты у Азми в руках, у нас больше не было никакого путеводителя.

«Новый театр» уже вошел в историю. Мы стали настоящими бродячими артистами. Иногда останавливаясь только на ночлег, мы задерживались в этих городах на недели. Думать о завтрашнем дне было не в наших правилах. Что ни говори, а завтра само все решит за нас.

— Мне кажется, что наше возвращение из Египта все еще продолжается, — иногда говорил Азми.

Однако тогда это было полное надежд возвращение. Между тем и этим возвращением лежала пропасть. У всех было такое же лихорадочное состояние. Всем хотелось убежать и скрыться.

Люди, которых «Новый театр» считал изгоями, являлись теперь нашими лидерами. Хаккы стал нашим божьим посланником. Там, где мы не могли ничего заработать, он собирал деньги фокусами и кормил нас всех. Нам не было стыдно за это, потому что в семье все общее. Наши узы были крепче любых родственных уз. Куда бы мы ни пошли, сразу приспосабливались к обстановке.

И Пучеглазый оказался человеком, которого надо было еще поискать.

Конец лета затягивался. Или, быть может, нам так казалось. Мы порхали, как бабочки, туда-сюда, с цветка на цветок. Потом появились первые признаки зимы. Похолодало. Как-то в начале января мы оказались в одном постоялом дворе, где жгли, чтобы согреться, хворост и даже кизяк[91].

Хафиз Нури говорил нам, что здесь артисту всегда есть работа. Мы, как кочевники, показывали, кто на что горазд. Самыми востребованными талантами были Хаккы и Горбун. Только по мановению руки Пучеглазого они сразу принимались за работу.

— Сидим у бедняги на шее! — говорил ходжа.

Пучеглазый всегда, как командир, сначала обнюхивал обстановку. У него была интуиция настоящего охотника.

— Вы не беспокойтесь, — успокаивал он нас. — Кто-то из ребят обязательно заработает. Даже если хотите, можете не ходить с ними.

Везде, где бы мы ни были, всегда находился барак, кофейня, и, что самое странное, иногда попадались небольшие сцены. Хаккы занимался фокусами, Горбун смешил народ. Ходжа импровизировал. Иногда репертуар зависел от места, куда мы попадали. Порой мы даже возвышались до показа пьес из репертуара «Нового театра».

Другой пример этому я увидел в большом городе, где стоял большой гарнизон. Этот город был центром одной старой и обедневшей провинции. По одной стороне только недавно залитой асфальтом дороги стояли покосившиеся от старости лачуги, а по другой — новые дома, несколько магазинов и паланкинов.

— Аллах, Аллах, — причитал ходжа после того, как рассмотрел у одного из магазинов открытки с видами. — На одних были развалины, на других — виды нового города.

Как раз в это время солдаты возвращались с маневров. Улицы города выглядели празднично. Туда-сюда сновали автомобили. В паланкине, расположенном в большом саду напротив, играл военный оркестр, из распахнутых настежь окон жизнь била ключом. Со всех сторон только о прошедших маневрах и говорили. Кроме того, в этот день еще должны были заложить первый камень в фундамент под строительство нового здания муниципалитета. На церемонию были приглашены депутаты. Поставили палатки. Шли приготовления к вечернему банкету.

Мы возвращались усталые из небольшого уезда. Там мы смогли насобирать некоторый капитал. Когда мы вошли в театр одного владельца казино, мы валились с ног от усталости. Из-за того, что в отеле не было других мест, нам отвели место под самой крышей. А некоторые из нас должны были даже ночевать в беседках в саду.

Это оказалось оживленное и многолюдное место. Мы должны были бы радоваться. Здесь можно было немного подзаработать. Однако сердце мое сжалось, когда я увидел, как по улице пошли Хаккы, Горбун и Дядька, чтобы зазывать народ.

— Мы должны были уносить отсюда ноги, — грустно сказал Азми, после чего сам пропал.

Я посмотрел на друзей. У всех было подавленное состояние. Несмотря на то что нам казалось, что чувство стыда у нас давно пропало, как у цыган в таборе — все же у всех сохранилось чувство собственного достоинства.

— Лучше бы мы не ходили в эту сторону, — злились все на Пучеглазого.

Потеряв интерес спрашивать, что будем дальше делать, мы ощущали только свое унижение и позор. Когда наша процессия зазывал стала подходить ближе к центру, под одним из паланкинов грянул оркестр. И в его громовых звуках наша зурна и голосок Горбуна просто-напросто растворились. Хаккы и Дядька выглядели беспомощными и подавленными. Народ, спешащий к звукам музыки, глядя на наших, только презрительно смеялся.

— Бедный Дядька, — произнес ходжа. — Дойти до самой Мекки, а потом испытать такой позор.

Я посмотрел вокруг. Почему-то почти все жалели именно его. Одна только Ремзие смеялась. Однако когда немного позже он подошел к нам, я краем глаза увидел, как она его целовала и успокаивала.

Несмотря на все это, и у нас зажглись фонари, и к нам тоже пришли зрители. Среди них было и несколько солдат.

Газали нарядился в рубашку с рюшками и спел несколько шуточных песен. Постепенно задние ряды стали заполняться. Это были мелкие чиновники, которые не смогли попасть на торжество для высшего общества, и молодые учителя средних школ. Я сидел на улице и думал о том, как на самом деле бедно и убого мы выглядим.

— Посмотрите на эту нищету, — сказал один из зрителей, к которому обращались «господин директор». — И вот мы вынуждены смотреть на такое убожество.

Это был полный провал. Газали, Доктор, ходжа ставили пьесу «Сапожник». Бедняки и детишки, сидящие в первых рядах, выглядели счастливыми и довольными. Однако задние ряды просто в открытую издевались. В какой-то момент это перешло все границы, но тот у дверей произошло какое-то движение, и весь зал сразу встал.

— О Аллах, — сказал подбежавший к нам Пучеглазый. — Такая толпа направляется к нам. Вышедшие с банкета паши, их семьи, губернатор и другие. Вы даже не можете себе представить.

Добро пожаловать, милости просим, — съязвил Азми.

— Что теперь будет?.. Что будем делать? — спросил Пучеглазый.

— Продолжать, — ответил я. — Что до этого делали, то и будем делать. После банкета идут немного поиздеваться. Поиздеваются и уйдут.

— Послушай, Пучеглазый, ты же знаешь, что я любитель! — воскликнул ходжа. — То есть я все могу. И танец живота станцую, если надо. Но все это я делаю только, чтобы себя веселить. А перед этими шишками я кривляться не буду!

Пучеглазый, привыкший видеть ходжу всегда спокойным, повернулся ко мне и сказал:

— Ну, пожалуйста, только одно слово или жест. Они вас послушают, у меня ведь нет такой власти. Скажите «Румяная девушка», и мы сыграем! А Мелек с Масуме покажут балет.

Макбуле стояла, опершись руками на спинку стула.

— Ты сейчас захочешь, чтобы и я им спела! Ты что, остатки своего ума сегодня за завтраком съел?

— Не надо так, ребята, — произнес Пучеглазый. — С вами просто с ума сойдешь. Опозоримся ведь!

— А они и так идут сюда, чтобы над нами посмеяться, — отрезал Азми.

В это время в дверях появилась Ремзие.

— Кажется, мы будем сегодня что-то ставить. А я буду играть? — спросила она.

— Давай возьмем одну из серьезных пьес нашего репертуара, — сказал ей Пучеглазый, который и не думал отступать от задуманного.

Однако впервые Ремзие набросилась на него:

— Нет, пьеса не пройдет. Какое же это развлечение?!

Этот протест был похож на протест Газали, когда бросали шутки насчет его веры. Тогда он строго проговорил: «Нет, такими вещами шутить нельзя!»

Увидев толпу, у бедняжек, верно, снесло крышу.

Без толчка не получалось. Поэтому я опять, как полевой командир, взял бразды правления в свои руки.

— Мы должны все же поставить пьесу, Ремзие, — сказал я.

— Почему? Как?

— Как сможем. Мы ведь все можем.

— Не знаю, получится ли у меня?

Ремзие начала быстро готовиться. Она радовалась, будто ради меня шла на самопожертвование. За кулисами словно разорвалась бомба.

— Ты не должен был этого делать, Сулейман, — сказал Азми.

Многие из пьес потерялись. Но, с помощью Аллаха, в самую последнюю минуту мы нашли одну из них.

Очень редко наше представление начиналось в такой тяжелой обстановке.

Губернатор, паши и депутаты не удосужились даже присесть и стояли около задних рядов. Бросая обидные шутки, они самым наглым образом издевались над нами. Что это были за издевки! Иногда они сопровождались взрывами хохота.

Пьеса совсем не шла. Даже бедняга ходжа и тот растерялся. Языки у всех словно онемели. Зрители шумели и не слушали. Однако шишки не собирались покидать своих мест, так как больше негде было посмеяться. Мы все находились на взводе. Здесь была совершенно другая обстановка: паясничество ходжи, наши танцы и песни их не привлекали. В конце концов, когда они уже собирались уходить, занавес поднялся еще раз и на сцену вышли Масуме и Мелек. Они стали танцевать под звуки зурны, прихватив и одетого в цыганский наряд ходжу. Не знаю, что их заставило так страстно танцевать — собравшаяся в зале толпа или же чувство самопожертвования?

Под полинявшими и изрядно потрепанными платьями проглядывали молодые, стройные женские тела. Они танцевали и, улыбаясь, демонстрировали всю свою женственность. Это было открытие. Голоса стихли. А те, кто направлялся к выходу, вернулись обратно на свои места.