Последний приют

Глава двадцать вторая

Ночью, когда мы прибыли в Эрзурум, мы как руководители собрались и провели в отеле собрание. Когда мы селились, у одного лезущего из кожи вон служащего отеля, мы узнали, что опять должны выступать для «Кызылая». Потом один молодой журналист тоже упомянул об этом, и после него к нам в отель зашел министр здравоохранения.

— Что делать, однажды уже прошли по этому пути, вот и прослыли транжирами. И все время теперь так пойдет! — говорили мы.

В дороге мы почти не ощутили отсутствия господина Сервета.

— И реклама неплохо получилась, — сказал Ходжа.

Пучеглазый посмотрел в свою записную книжку и ответил:

— Посмотрим, сможем ли мы покрыть расходы?

Его большие глаза-блюдца были индикатором его страха, да и нашего тоже.

По существу, в отсутствие господина Сервета мы стали свободнее передвигаться и дышать. Однако, когда взялись за работу, поняли, что без него никуда. Во всем почтении, которое нам оказывали, была его заслуга. Например, то, что господина Сервета встречали как посла, да и банкеты у губернатора — все это повышало наше самомнение.

Разбиравшийся в подобного рода делах больше нашего, Пучеглазый, обращаясь ко мне, сказал:

— Вы тоже должны ходить на такие встречи и произносить там речи. Я думаю, что вы справитесь с этим лучше господина Сервета.

— Разве я смогу говорить, как он?

— Это же не является непременным условием, дружок! — воскликнула Макбуле.

Все дружно рассмеялись. А я задумался. Действительно, это ведь мои обязанности. Однако комплексы засели во мне так глубоко, что я не мог самостоятельно с ними справиться.

— Давайте этим займусь я, — предложил Ходжа.

— Да и вправду, ты же у нас есть, — пошутил Азми. — Если хочешь, мы наденем на тебя смокинг из «Дамы с камелиями» и Пертева дадим в придачу.

Мне нравилось, что Азми шутил и смеялся. Он сразу нашел нужную ноту. Все это он сказал, чтобы разрядить обстановку. Однако более подходящей кандидатуры, чем он сам, я не видел. Даже Пертев, и тот не подходил. Я уже представил себе, как Азми входит в кабинет губернатора. У него такой представительный вид! Однако мы узнали, что губернатор в командировке, и все облегченно вздохнули.

Наши дела в Эрзуруме продвигались неплохо. Театр начал жить на свои средства. Ходжа в водевилях превосходил самого себя. Горбун примкнул к нам. Хаккы тоже демонстрировал свои таланты.

Дядька был рядом с нами, словно заложник. Мы над ним иногда даже подшучивали. Однако бедный Дядька был сильно удручен. Иногда у него был такой вид, словно он ищет море среди верхушек гор.

Вскоре мы получили из Зонгулдака[74] обнадеживающую телеграмму.

— Вот видите, он постоянно думает о нас, — сказал ходжа с оптимизмом.

Однако дни приходили, и телеграммы Стали приходить все реже и реже, а потом и вовсе перестали.

И в конце концов мы столкнулись с горькой правдой лицом к лицу.

Мы находились в отеле, где кроме нас почти никого не было. Пучеглазый принес известие о том, что господин Сервет проиграл судебное дело, которое открыла против него его жена, и был взят под стражу.

Дети набросились на отца, отвезли домой и там заставили раскаяться в содеянном. Это стало, конечно, большим несчастьем для него. Однако мы сразу стали думать о себе. Что теперь будет с нами?

— Добро пожаловать на отпевание покойничка! — прокричал ходжа.

Все посмотрели на меня. Это была страшная минута. В конце концов, собрав нашу небольшую группу, мы сообщили им неприятное известие.

— Друзья, наша труппа распалась, — сказал я. — Мы потерпели поражение.

Начался переполох. Масуме и Мелек, обнявшись, начали плакать. У Ходжи тоже глаза оказались на мокром месте. Он начал целовать девушек.

— Что с вами, непоседы вы мои? — спрашивал он.

Смотреть на эту картину без смеха было просто невозможно, поэтому мы не выдержали и расхохотались.

Этот вечер был вечером «развала семьи», вечером-катастрофой. Однако в такие моменты всегда хочется убежать от одиночества, находиться среди семьи. Именно тогда я понял, что все же способен любить.

Такое же состояние было и у Азми.

— Все это хорошо, — начал он. — Но почему мы должны распасться только потому, что ушел господин Сервет?.. Нам нужно продолжать.

— Наше время вышло, — высказался Пучеглазый.

— Однако мы играли по-крупному.

— Это правда, но я вам как бухгалтер скажу. Нам не хватит денег даже на то, чтобы вернуться.

— Да чтоб эту твою тетрадь, господин чиновник!.. — крикнул ходжа.

— А вы не орите. Если так, то пожалуйста.

— Ну что ты, ребенок, что ли, браток? — спросил ходжа. — Разве можно на меня обижаться? — Потом, немного подумав, добавил: — О Аллах, что я, сейчас домой должен буду вернуться? Ну и ну. Я буду в таком же положении, что и господин Сервет.

— Ты пока погоди. Эти планы насчет возвращения домой выбрось из головы, — сказал ему Азми. — И без него обойдемся. Выжили же мы как-то с Сулейманом в яме две недели. Что мы, так легко сдадимся, что ли?

Эти слова были такими пылкими, разбуженные ими чувства настолько сильными, что я, несмотря на то, что был настроен не лучшим образом, все же воскликнул:

— Не надо так быстро терять надежду!

Знавшие меня как серьезного и обычно взвешивающего все «за» и «против» человека удивились. А ходжа на этот раз обнял и расцеловал меня. Словно все зависело только от меня он, смеясь сквозь слезы, обратился ко мне:

— Пожалейте меня, господин Сулейман! Только не дайте мне испытать того, что пришлось господину Сервету.

Что было еще более странным, так это то, что Горбун тоже разволновался. Он гладил по спине Газали и доктора и успокаивал их.

Последний номер выкинула Макбуле.

— Господин Сулейман, давай смотреть правде в глаза. Мы поверили тебе и тронулись в путь. Послушай, о чем говорят! О бродячем театре! Вы что, забыли, как в доме культуры играли? Спросите, стоит ли это того?

— Посмотрим, что нам покажут цифры, — произнес Пучеглазый.

Однако цифры ничего хорошего не показывали. Когда дела пошли хуже, мы стали жить на то, что зарабатывали. «Лавочник нас убьет, то там, то тут должны!» — говорил нам каждый день Пучеглазый. Так что надеяться было не на что.

— Если дела наши обстоят так плачевно, — сказали все, — то решено: будем жить по средствам.

Что самое странное: наша гранд-дама тоже так думала.

Я посмотрел на Ремзие, которая стояла рядом со мной.

— Мне как-то все равно, — произнесла она.

Труппа перестала существовать. Однако группа стояла на ногах. Бедность давала о себе знать — долги горсовету, лавочнику и другие всевозможные траты.

Надо было срочно искать пути возвращения домой. Смешно: туда — первым классом, обратно — в трюме.

— Продадим драгоценности, — предложила Макбуле. — Пусть мужики думают.

— И у нас тоже найдется что продать, госпожа. Пойдем на базар и продадим реквизит.

— Не переворачивай все с ног на голову, режиссер, — сказал Азми. — Ты все еще наш шеф. Мы в твоем распоряжении.

— Эх, да что это такое! Вы словно дохлые муравьи, — возмутилась Макбуле. — Слава Аллаху, ели, пили. Каждый, как мог, развлекался. Что, разве мы на службе? Мы же подписывали с этим типом контракт! Да разве у него души нет!

Все как-то расслабились. Отчаяние порождало странную веселость.

Макбуле запела:

— Застряли в чужой стороне, ох наплачемся.

Азми, словно в дни, когда мы были в лагере Зеказик, взяв в руки багламу[75], начал играть. Макбуле продолжала петь.

Все смеялись и плакали, жалуясь на судьбу. Как вышло, что все эти люди стали одной большой семьей? Однажды даже сыграли орта-оюну. Потом Хаккы показал фокусы. Горбун выступал его помощником.

Я заметил, как Ремзие задумчиво смотрела из своего угла.

Пучеглазый, вспомнив о долгах за проживание в отеле, да и о других тоже, предложил:

— Давайте проведем гала-спектакль. Расскажем о своем затруднительном положении и попросим помощи.

У меня волосы встали дыбом. Внезапно Макбуле вскочила.

— Да не думайте вы об этом, — воскликнула она. — Давайте лучше сыграем в «Аршин Мал Алан!»

Ходжа тоже вскочил. С энтузиазмом бродячих артистов они стали играть вдвоем.

— Ну, ребята, дай Аллах вам здоровья, — закричали мы все разом.

— Не порть игру, — время от времени умолял ходжа Макбуле.

Третий вечер. Вместе с дождями пришли холода. А мы продолжали веселиться в холе отеля.