Последний приют

Глава третья

По своей природе я застенчивый человек. Однако мне не нравится испытывать чувство неловкости, когда я попадаю в шумную компанию. Каким, по моему представлению, являлось социальное положение моих собеседников, в таком духе я и начинал с ними разговаривать. Наверное, это можно считать одним из моих комплексов неполноценности…

Было невозможно понять, как Макбуле учуяла запах свадьбы, как она умудрилась нарядиться и накраситься среди одеял и корзин семьи из Харпута, а самое главное — как ей удалось сесть по правую руку от генерала. Наверное, и меня она выставила в лучшем свете, если меня приняли за важного человека и усадили за стол для уважаемых гостей.

Женщина еще раз поведала историю о том, о чем показывала пантомимой. Она так рассказывала о том, как укладывала спать детей, что у меня сложилось впечатление, что мы с ней муж и жена. Подумав об этом, я сразу испугался: а что, если и другие так же решат?

Генерал оказался благородным и весьма приятным человеком. Обратившись ко мне, он сказал:

— Это большая удача, что среди нас находится знаменитая певица. А что, если попросить ее продемонстрировать нам свой прекрасный голос? Как вы думаете, это не будет выглядеть неучтиво?

— Да разве мы можем упустить такой шанс! — воскликнул директор, опершись спиной о край сцены. — Слава о госпоже Айсель гремит по всей Турции. И вот дорога привела ее в наш дом культуры. Она не может покинуть нас, не окрасив наши своды звуком своего божественного голоса.

Макбуле сказала начальнику, что ее зовут Айшевен, а не Айсель, потом повернулась к генералу.

— Для меня это большая часть, паша! Большая честь! — произнесла она и снова рассмеялась до кашля. Затем продолжила: — После столь ужасного путешествия, вы думаете, что у меня сохранился голос? Однако я все же попробую… Вот только где мы найдем аккомпанемент?

С места поднялся седой мужчина, который недавно обещал директору сделать триумфальную арку из дубовых палок.

— Наш джазовый оркестр, наверное, сможет сыграть народную турецкую музыку. Только, госпожа, сможете ли вы спеть под сопровождение трубы?

После его слов все засмеялись.

Этому человеку было лет пятьдесят пять-шестьдесят. Но он казался высохшим стариком. Его шея была немного всегда повернута в сторону, у него был выпуклый лоб, впалые щеки, а наружный край правого глаза слегка подпорчен оспой. Его тонкие щеголеватые усики по этой же причине осыпались в нескольких местах.

Потому как все во главе с генералом смеялись и аплодировали ему, стало понятно, что это известная и всеми любимая личность в городе.

— Ходжа[14], если ты захочешь, то всегда найдешь выход, — сказал генерал.

— Самый лучший выход из этого положения — это мой уд[15]. Он, безусловно, лучше трубы, — заверил старик, еще больше изогнув шею. — Однако в такую погоду как его из дому-то принесешь?

Директор сразу отправил домой к старику машину.

Среди приглашенных находился один хорошо одетый мужчина. Почему-то мой взгляд то и дело задерживался на нем. Макбуле, заметив это, сказала, что и он из нашего поезда и едет в плацкартном вагоне, который подцепили к нам в Февзипаша. Хорошо-то оно хорошо, но что делает среди нас этот аристократ, если у него в поезде купе с теплой постелью?

Один раз Макбуле, прижав свои губы к моему уху, попыталась посплетничать, щекоча перепонку своим простуженным голосом.

— Рядом с ним в каракуле — машинистка, — шептала она. — По всей вероятности, делит с ним купе. Удобно как, правда?

Меня прошиб пот: с одной стороны, я боялся, как бы кто-нибудь из сидящих за столом не услышал ее свистящего шепота. А с другой — того, что люди, увидев нас, могут все превратно истолковать.

Выручил меня из столь щекотливого положения вовремя подоспевший уд.

Директор, взяв Макбуле за руку, под бурные аплодисменты вывел ее на сцену и хотел посадить в принесенное из его кабинета кресло. Однако она наотрез отказалась и, осторожно пройдя на середину сцены, остановилась.

Бурными аплодисментами и свистом зрители просили ее петь снова и снова. По правде говоря, песни оказались совсем неплохими. Однако человек с аристократичной внешностью настолько засел у меня в голове, что это мешало мне наслаждаться ее пением. Я очень хорошо знал этого человека — только вот откуда? Начинающая лысеть острая макушка, большой мясистый нос, словно без хрящей, при каждом повороте головы свисающий то в одну то в другую сторону, глаза, начинающие подрагивать и моргать, если его о чем-то спрашивали. Где я мог видеть все это? В памяти стали проноситься портреты когда-то виденных мной людей: знаменитого профессора юриспруденции, которого я узнал по фотографии в газете, потом щеголеватого торговца-армянина. Однако я быстро отмел эти две кандидатуры. Постепенно его образ стал уносить мои мысли далеко в прошлое — в мое детство. Помню, что в последние годы правления Абдул-Гамида[16] я часто видел одного прожигателя отцовского состояния. Его можно было встретить то на известных базарах Фенербахче[17], то перед театром Минасяна[18], то проезжающим в первоклассном фаэтоне, запряженном венгерскими скакунами. Поговаривали, что он был сыном паши Софу Сейфуллаха и что в саду отцовского особняка в Булгурлу построил сцену и играл там в пьесах вместе с самыми настоящими артистами и разными прихлебалами.

Образ его казался настолько противоречив, что не запомнить его было просто невозможно. Ровный пробор каштановых волос, нос вроде бы такой же, как и у всех, тонкая талия, теряющаяся в присборенных жакетах; покрытая красными прыщами макушка, нос — словно без хряща, трудно принимающий прежнюю форму, если он иногда вытирал его платком, и круглый, как барабан, живот, никак не вяжущийся с его щуплой фигурой.

Забегая в своих воспоминаниях немного вперед, вижу этот образ опять, но на этот раз более похожий на сегодняшнего аристократа. На этот раз в районе Бейоглу[19] времен провозглашения конституции в театре «Партизан». Вокруг него, как обычно, полно прихлебал. Вижу, как он бросает из своей ложи на сцену банановую кожуру, а потом на этой же сцене вместе с венгерской танцовщицей танцует кабакчи арап[20]. Вспомнив все это, я уже не сомневался. Да — это, без сомнения, был он — господин Сервет. Нет ничего удивительного в том, что время так меняет людей. И эти двадцать лет сделали свое дело и наложили свой отпечаток. Однако нельзя было не удивляться прочности состояния паши Софу Сейфуллаха, если его сын до сих пор его не растранжирил и может себе позволить путешествовать первым классом в сопровождении машинистки в каракуле…