Последний приют

Глава тридцать шестая

Дорога на юг, куда летели птицы, была закрыта для нас, и теперь мы уже держали путь на север.

Надежды добраться до Вана рухнули. Прежде чем попасть в Элешкирт, мы проехали Тахиргедиги, а после свернули на уже покрытое снегом шоссе. Наконец мы нашли узкоколейку. Теперь будем ехать без остановки. Завернувшись в мешки, мы находились на пути в Эрзурум. Было ощущение, что мы больше спасаемся не от зимы, а от уже известных нам дорог. По мнению Пучеглазого, мы могли на несколько дней задержаться в этом городе. Однако все мы волновались, что от пережитых трудностей и усталости не сможем играть хорошо. По привычке мы покорились судьбе: «будь что будет». Что предначертано, то и свершится. А пока мы сидели в грузовике и мечтали как можно скорее попасть на юг.

Каждый раз, когда мы проезжали новый город или поселок, ходжа, прикрывая глаза, говорил:

— Опять придется возвращаться сюда, а так хочется новых мест. Не будем терять вкус к прекрасному!

Молнией мы проносились по многим местам. Тем, кто хотел остановиться и задержаться там, мы говорили: «Снова приедем сюда». Однако на недавно проложенной новой дороге мы увидели мост, который вел в Пюлюмюр, и остановились. Мост затерялся в тумане, и перед нами открылась страшная картина. Азми чуть не упал в обморок. Потом, обозревая горы Мунзур, мы снова вышли на дорогу, что вела в Эрзинджан. Мы решили, что приедем сюда уже весной или летом.

С головокружительной быстротой мы преодолевали горы и реки Средней Анатолии. Наш путь лежал на юг.

Сидя в кузове среди ящиков кислого винограда и защищаясь от ветра и дождя брезентовым покрытием, несколько дней наш грузовик медленно полз в гору. Мы понимали, что теряем драгоценное время.

Все наше внимание было сосредоточено на Дядьке. Ремзие, положив его голову себе на колени, укачивала и поила его из бутылочки молоком, как ребенка и давала по ягодке виноград. Дядька болел. Время от времени внезапно у него развязывался язык, и он начинал говорить, словно пластинка, которую завели. Наверное, ему виделись его родственники или далекая деревня.

Ходжа, обращаясь ко всем, кто проявлял сочувствие к Дядьке, восклицал:

— О Аллах! Уготовь и мне такой конец, такую смерть!

Он, как и все, хотел иметь крышу над головой, свой очаг, чтобы было с кем помечтать при свете зажженной с приходом вечера лампы. А еще ходжа мечтал, чтобы его жизненный путь не продлился слишком долго.

Печаль и тоска нашла на всех. Газали присел на корточки и, закрыв лицо руками, заплакал. Вслед за Газали зарыдал Доктор, а потом и Горбун. Мы их, как могли, успокаивали. Немного погодя, на одном постоялом дворе, из хворостинок и веточек мы развели костер, и тогда все понемногу начали приходить в себя. Наконец мы добрались до какого-то приюта. Мы не представились вышедшим нам навстречу жандармам. На этот раз мы с Азми начали играть свои роли. Женщины нарядились в лохмотья. Они выглядели как местные. Чтобы напугать Газали, мы предложили загримировать их под старух. Для этого сожгли бутылочную пробку и пеплом нарисовали на лицах Масуме и Мелек морщинки.

Но ходжа, увидев их покрасневшие от мороза лица и блестящие озорные глазки, закричал:

— Клянусь Аллахом, теперь они стали еще опасней. Они как молодые девчонки! Им только губы накрасить, и все. Тогда держите меня. Раньше курдов к ним приставать начну. — А потом вдруг сказал мне: — Если вдруг будут приставать к нашим девочкам, мы, конечно, их защитим. Но Азми могут ранить, Газали побить. А потом наших девочек на наших же глазах…

Становились очевидными его ненормальные скрытые помыслы.

Дрожа от удовольствия, он смотрел на меня и, вдруг испугавшись, неожиданно произнес:

— Можешь говорить обо мне все, что хочешь. Все будет мало. Да, я аморальный. Я просто бессовестная скотина. Однако прошу, поверь мне. Это только на словах. Это лишь воображение… сны… Так, дурачество одно.

Ох, этот ходжа!..

Зима действительно застала нас в дороге. Теперь без какой-либо надежды, мы проезжали по селам. Среди нас были и те, кто торопился.

— Нет, мы должны остановиться и привести себя в порядок. Ведь мы не похожи на других бродячих артистов. У нас есть мастерство! И мы ничего не должны пропускать на своем пути, — говорил нам Пучеглазый.

Он уже стал настоящим импресарио. По дороге или там, где мы останавливались, он, не переставая, собирал информацию о местах и людях. На пути нам попадалось большое количество бродячих артистов. Это целиком было связано с запретом на трансляцию классической турецкой музыки по радио. Труппы становились малочисленными: два, три человека, а то и совсем распадались. Словом, дороги оживились. Среди путешественников находились и такие, кто становился муллой. Особенно это происходило во время рамадана. А потом их можно было увидеть на маленьких сценах. Одного такого мы случайно встретили. Когда он попался нам в первый раз, он являлся духовным лицом. Спустя какое-то время он уже участвовал в варьете и давал представление в кофейне. Сначала много пел, а затем играл на ложках.

В первые годы революции открывалось много баров. Сейчас вместо них работали кофейни, где громко звучала музыка. В городах они были своего рода причалами для многих артистов. Там они объединялись в труппы, там же потом и распадались.

В поселках тоже имелись кофейни с театральными подмостками. На рваных занавесях висели портреты русалок и муз искусства.

Однажды в одном таком месте мы смотрели очень комичный и странный спектакль. Тема была такова: Женщина изменила мужу. Потом обиделась на него, убила своих детей и сбежала с другим. Имена мужчин — Ахмет и Мехмет. А женщину звали Мидия.

Влюбленный говорил Мидии: «Мидия, я так тебя люблю, что готов поджарить и съесть». Все зрители умирали от смеха.

— Что это за имя такое? — спросил ходжа.

— Как это известная пьеса оказалась в этих краях? — внезапно Произнес Азми.

Для молодых людей, уставших от внутренних проблем страны, такого рода представления являлись настоящим праздником. На этой маленькой сцене они хотели видеть надежду, любовь, красивых девушек, слушать стихи — пусть даже все это и примитивно. Они дети тех, кого считали «темными» и у кого не было молодости. Придет время, и эти молодые люди вернутся к молитвам и богослужению. И никакая революция их не остановит. Здесь находились разжалованные чиновники и оказавшиеся тут по долгу службы молодые мужчины. Уставшие к вечеру, сбежавшие из дому, все они находили приют в таких заведениях. Наша труппа не была похожа на них. Дни сменялись днями, но мы нигде и никогда не оставались голодными, потому что у нас имелась сила. Если раньше меня пугали новые места, закрытые двери — то теперь я уже привык. Мы моментально занимали свои позиции. Зурна, кларнет и добытый Доктором барабан — все шло в ход. Теперь это было уже не искусство. Мы не испытывали ни гордости, ни стыда. Давали представления, ставили новые спектакли (типа «Румяной девушки»). Бывало и такое, что мы сидели на берегу реки у костра и просто кипятили воду. Женщины, разложив белье на камнях, валиком стирали его. Мы были в Средней Анатолии и, не зная куда идти, направлялись к солнцу на юг.