ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ


— Почему так долго? — сказала я, когда мне хватило сил не только дышать и безмолвно смотреть, как Кваскви забрался на стол и приказал доставить раненых, включая Кена, в медцентр, чем занялись быстрый Пон-сума и Чет.

Кто-то накрыл меня одеялом, которое промокло от дождя, но затмевало запах крови и горелого дерева запахом мокрой овцы — но все, даже остальные Иные, не спешили подходить ближе. Кваскви сбил троих оставшихся мужчин в камуфляже, хотел, чтобы я отправила и их в сон-ад, как Джеймса, но я отказалась.

— Мы обвиним их, — сказала я. — Похищение, разрушение имущества, браконьерство, — мы посмотрели на останки бедных орлов на мокром темном столе.

Кваскви вздохнул.

— Боюсь, этого не хватит.

— Прошу, прошу, прошу, прошу, — скулил парень в кепке про величие Америки. Одна рука свисала с его плеча под неудобным углом, и чьи-то когти оставили красные следы на его щеках. Один его глаз опух и закрылся, потемнел от синяка.

— Эй, ты, — я щелкнула пальцами под носом выжившего похитителя. Я убедилась, что остальные смотрели. — Ты никогда не упомянешь Буревестника или меня. Ты не будешь искать Иных. Если увидишь кого-то из нас на публике, пойдешь в другую сторону. Иначе, — я попыталась изобразить кровожадную улыбку Кваскви, — если я увижу тебя снова, его сойки узнают, где ты спишь. Я приду ночью и проникну в твои сны, — я махнула на Джеймса, лежащего рядом на столе, над ним оставался неподвижный и грозный Джордж. Мышцы на челюсти Джеймса трепетали, он сжимал и разжимал ладони в агонии. Несмотря на холод, его тело вспотело.

Он пылал. И я была рада. Я показала эту радость другим мужчинам.

— Хм, становится лучше, — Кваскви ударил парня с кепкой по бубенцам. Тот сжался от боли. — Дальше мы сами, — Джордж улыбнулся, и вид был жутким. Один мужчина в камуфляже молился, закрыв глаза от монстров перед ним. Запах мочи донесся до моего носа. Они заслужили всю боль, которую им причинит Кваскви. Но они хотя бы жили. Дзунукву и Генри они не пощадили.

После этого Кваскви усадил меня на заднее сидение «Karmann Ghia» с Маригольд. Он оставил Джорджа и Колыму у хижины «убирать бардак». Но перед тем, как мы ушли, он отошел на чистый участок двора и поднял руки к небу. Кваскви низко запел, а потом песня стала кличем.

Громовая птица появилась, описала круг над его головой, хлопая могучими крыльями, и ветер трепал не плотно связанные волосы Кваскви. Кваскви склонил голову и опустился на колени на мокрую землю, долго так стоял. Буревестник издал пронзительный вопль, который сотряс меня. Звук вырезал во мне яму, и мой живот наполнили печаль и бесполезная желчь.

Дверца машины хлопнула, и я задрожала, не управляя телом. Кваскви и Маригольд переглянулись с горем и гневом. Маригольд повернулась ко мне с осторожной маской спокойствия.

— Ты будешь жить?

— Да, — я отвела взгляд, не хотела делиться своим горем, но верила, что переживу это и то, что случилось с Кеном. Мы выживем.

Кваскви неспешно ехал по извилистой тропе от домика смерти Джеймса к шоссе. Он повернул на ровную дорогу и ответил на мой вопрос, заданный час назад:

— Мы тебя потеряли, — сказал он, поймав мой взгляд через зеркало заднего вида. — Они застали нас врасплох. Это непростительно, — Маригольд рядом со мной затаила дыхание, смотрела на меня так, словно я имела право отправить Кваскви в тот же ад, что и Джеймса.

— Да, я прощаю. Но мы теперь квиты, ладно? Никаких долгов.

Кваскви мрачно кивнул, а потом прогнал серьезный вид.

— Я не переживаю. Мы тебя зацепили. Тебе нужно пережить застолье с лютефиском Колымы, и ты одна из нас навеки.

— Только если нацистов будет меньше.

Маригольд моргнула.

Кваскви улыбнулся в зеркало заднего вида.

— Хочешь домой? Теперь безопасно.

— Больница, — сказала я. — Кен.

— Я так и думал.

Я молчала после этого, хотя Кваскви и Маригольд обсуждали их нападение на дом смерти, он говорил шутливо и беспечно, а она давала военную оценку. Видимо, так они справлялись с произошедшим ужасом. Кен и Джордж были у кафе под прикрытием иллюзии Кена, но они стояли напротив. Джорджу пришлось почти сесть на Кена, чтобы тот не бросился в одиночку, когда парни Джеймса внезапно напали на меня в переулке. Сойки Кваскви должны были следовать за мной, но половина из них поехала по ошибке за второй машиной прихвостней Джеймса, а другая половина полетела к горе Табор, чтобы помочь Кваскви, выяснявшему у Элизы детали того, что она рассказала Джеймсу обо мне и Буревестнике.

Мы прибыли в больницу и, несмотря на мои протесты, медсестра посмотрела на меня и отправила на осмотр. Я забрала у Кваскви телефон, и меня увели в кабинет.

Я ввела номер Марлин, пока ждала, что врач скажет мне, что я была в царапинах, синяках и крови, но без переломов.

«Все кончилось», — написала я ей и добавила эмоджи азиатского Санты и врат тори, чтобы она знала, что это была я, а не Кваскви.

Когда врач закончил перевязывать меня и задавать настырные вопросы о моих отношениях с Кваскви, от Марлин пришел ответ.

«Хорошо».

Я расслабилась на столе для осмотра, уставшая, но радостная. Сестра ответила. У нас еще был шанс. Мои ноги все еще были слабыми. И мне нужно было узнать, как дела у Кена. Через пару секунд после того, как врач ушел, Маригольд заглянула в кабинет.

Она нахмурилась.

— Мне нужно с тобой поговорить.

Я настороженно кивнула. Где был Кваскви? Маригольд пугала. И она могла поджигать лица людей.

Маригольд напряженно села на кровать рядом со мной.

— Нужно извиниться. Было совершено непростительное, — она сжала кулак.

Я вздрогнула.

Маригольд удивленно уставилась на меня.

— Ты меня боишься? — она задумалась, пока я незаметно нажимала правой ладонью на кнопку вызова медсестры. Она винила меня во всем произошедшем?

— Простите.

— Нет, — сказала Маригольд. — Извиниться должна я. За свою дочь и то, что она сделала с Иными Портлэнла.

Чет вошел со стаканами кофе с затхлым запахом и батончиками из хлопьев. Он был в халате, словно работал тут. Маригольд растерянно посмотрела на него.

— Она меня боится.

Чет улыбнулся и протянул ей кружку.

— Я же говорил тебе, Тантэ Мари, что она хорошая, — он повернулся ко мне. — Она думала, что ты станешь мстить Элизе, — он согнулся и включил в розетку кнопку вызова медсестры.

Я забрала у него батончик и проглотила так, словно это были конфеты с трюфелем, вдруг ощутив голод. Боль пронзила шипами мои виски. Отдача после пожирания сна. Комната была слишком яркой, и встревоженные лица остальных было сложно терпеть. Я закрыла глаза на пару секунд, желая, чтобы они ушли и оставили меня в покое.

Тихий разговор и шорох. Я открыла глаза после глубокого дыхания, увидела знакомое улыбающееся лицо Кваскви на пороге с инвалидной коляской, Пон-сума прошел за ним.

— Кои.

— Что ты хочешь теперь?

Кваскви коснулся плеча Маригольд.

— Проверяю, что ты не ушла от меня в кому, — он осторожно отодвинул Маригольд назад, чтобы встать у кровати. — Нацисты хотели получить тебя для власти над миром, — он легонько стукнул меня по плечу. — Я хочу убедиться, что ты знаешь, что мы хотим тебя за твою бодрость и твою личность, — он серьезно заглянул в мои глаза, величавый и уверенный, словно еще был с венцом из перьев орла. А потом он отодвинулся и расслабился. — Я отведу тебя к Кену.

— А Элиза? — спросила Маригольд.

— Маригольд. Ты на меня не повлияешь.

— Ты позволил тем мерзким людям жить. Он даже в больнице. Но ты закрыл любимую дочь Иных в сарае!

— Она должна заплатить в этот раз. За Дзунукву. И Генри.

Ужас озарил лицо Маригольд. Она опустилась на колено, едва могла говорить:

— Ради нашей любви, Сиваш Тийе, я прошу не убивать мою дочь.

Новости не заканчивались. Кваскви опешил. Но ее мольба не пошатнула его решение.

— Она не сможет больше жить в Портлэнде или Штатах. Она повреждена. Она навредила нам.

Маригольд склонила голову.

— Она — ребенок, Кваскви. Мой единственный ребенок.

Кваскви прижал ладонь к ее щеке.

— Даже дети могут отличить правильное от неправильного, meine liebe freundin. Я связался с Советом. Томоэ-сама хочет лично судить ее в Токио.

Маригольд встала с паникой.

— Нет. Томоэ-сама сделает из нее пример. Ей нужно укрепить свою силу. Она убьет Элизу!

Томоэ-сама была беспощадной. Она пошла на предательство, чтобы получить место в Совете. Но она и долгое время работала с Восьмерным зеркалом, так что ее цели были связаны не только с властью, но и с будущим всех Иных — хафу и чистокровных. Было даже иронично, что она будет выбирать наказание для Элизы. Томоэ-сан была безжалостной и опытной в политике. Она съест Элизу заживо.

— Они потеряли Вестника смерти. Скорее всего, ее заточат или приговорят жить в одиночестве в горах под надзором тэнгу. В этот раз повлиять не получится.

Кваскви сжал мои руки сквозь ткань. Они с Пон-сумой усадили меня в инвалидную коляску. Оставив Маригольд, стоящую как статуя в комнате, они увезли меня в коридор. Меня вдруг охватила усталость. Я зевнула. Коридор был ужасно длинным…

Я резко проснулась. Я уже была не в коляске, а в палате. Я сидела в кресле, а Кен лежал на кровати рядом со мной, бледный и мокрый от пота. Но его глаза были открыты.

— Доброе утро, — сказал он. Солнце восходило, и тепло проникало в палату сквозь жалюзи. Свет меня уже не беспокоил. Я моргнула, готовясь к мигрени, но ее не было.

— Привет, — мой голос напомнил лягушку. — Ты проснулся.

— Успокоительное плохо на мне работает, — он печально улыбнулся. — Хотел бы я, чтобы тут была Мидори с ее особым обезболивающим.

Я села и сдвинула ноги с кресла. Они работали лучше. Я устроилась на краю кровати. Кен старался не двигать рукой под одеялом, но другую, не пострадавшую, прижал к моей щеке. Сильные и изящные ладони. Я любила его ладони. Я накрыла его ладонь своей рукой, прижимая его плоть к своей, чтобы он ощутил, что я управляла собой, больше не боялась фрагментов, особенно — его.

— Прости, — тихо сказал он. — Было пыткой знать, что тот гад забрал тебя. И думать, что он делал с тобой… я не должен был соглашаться на тот дурацкий план.

Забавно, что сегодня все извинялись передо мной.

— Все хорошо, — сказала я, нежно убрала его ладонь со своего лица и повернула, чтобы прижаться губами к его теплой коже. — Я тут. Я в порядке. И я думаю, что сон Буревестника что-то со мной сделал. Что-то… хорошее.

Он затаил дыхание.

— Кои, — начал он.

— И ты меня прости, — сказала я, медленно отодвинула одеяло. Запястье Кена заканчивалось обрубком, замотанным бинтами.

Ах.

Миг был наполнен тяжестью, мы смотрели туда, где раньше у него была целая ладонь. Его другая ладонь раскрылась и сжалась. Вены проступили на предплечье.

— Это выглядит неприятно, — сказал он. — Теперь и снаружи видно, что я сломлен.

— О, Кен, — я вытерла слезу со щеки. Я не могла представить. Он потерял ладонь. Чертов парень с ножом. Яма желчи и печали в моем желудке стала чуть глубже.

— Иные живут долго, Кои-чан. Мы редко проживаем жизни без шрамов. И я не жалею об этом. Я бы сделал это снова.

Он рисковал собой ради меня.

Физическое подтверждение его чувств, его верности лежало на простынях. Сомнения, появившиеся во мне в Японии, пропали. Тут был тот, кто видел меня, видел монстра, своей плотью защитил меня от ножа.

Хватит слов. Они были пустыми оболочками, не могли передать то, что я поняла во сне о том, кем хотела быть. Кем делала себя. Теперь у меня были Кваскви и Иные, Марлин отвечала на сообщения, и я прогнала призрака вины из-за умершей мамы. Теперь я знала, каким должен быть мой последний сон.

И для этого не требовались две руки. Я прижалась губами к губам Кена, наслаждаясь его теплом, выгибаясь от его ладони, гладящей мою спину. Это было хорошее начало.


Загрузка...