Последняя любовь лорда Нельсона

Глава десятая

В конце декабря в посольство пришло письмо он Нельсона. Сэр Уильям попросил Эмму прочесть его.

При Тулоне ему изменила военная удача. Против всякого ожидания Наполеон Бонапарт, молодой французский артиллерийский офицер, по происхождению корсиканец, напал на самую укрепленную точку крепости — форт Лекэр, забросал его за короткое время восемью сотнями бомб, вынудил гарнизон отступить. А форт охранял всю гавань. У лорда Худа едва хватило времени на то, чтобы силами Англии захватить морское пространство. К счастью, ему удалось вовремя, еще до отплытия, сжечь большинство захваченных французских кораблей.

Сэр Уильям засмеялся.

— Стало быть, одержала верх программа Нельсона. Захватить и уничтожить, все равно — друга или врага. Ты удивлена? Конечно, и друга! Ведь завтра он может стать нашим врагом.

Она смотрела на него с отвращением.

— А право? Справедливость?

Он притворился удивленным.

— Право? Справедливость? Ах, ты имеешь в виду мою программу! Программу дипломатичного предлога для общественного мнения! Ты думаешь, здесь его не было? Худ конфисковал корабли для будущего его величества Людовика XVII. Тогда он был не вправе сжечь их. Но вот является этот Бонапарт. Он вынуждает Худа убраться оттуда со всех ног. Может ли Худ допустить, чтобы корабли Людовика попали в руки якобинца, врага монархии. Нет, в собственных интересах Людовика он должен спалить их! Прелестный парадокс, а, что? Я понимаю твое чувство, признаю, что этот пожар отдает немного дьяволом. Но такова жизнь. Английскую политику тоже не всегда вершат ангелы. — Посмеявшись своему каламбуру, он стал потирать руки, кивнув Эмме. — Продолжай, ты, маленькая невинность! Что пишет друг Нельсон о планах Худа?

Эмма стала читать дальше.

Недовольная парижским правительством террора, восстала под предводительством Паскуале Паоли большая часть Корсики, повела с гор войну с французскими гарнизонами Бастии, Сан-Флорейцо, Кальви. Лорд Худ послал к Паоли для переговоров сэра Гилберта Эллиота с предложением помощи. Остров будет отделен от Франции, получит конституцию и поступит под протекторат Англии, а Паоли займет пост вице-короля.

С тех пор Нельсон на «Агамемноне» колесит вдоль побережья, он перерезал пути Франции, атаковал наружные укрепления крепости Сан-Флоренцо, чтобы подготовить ее взятие — сразу же, как только прибудет лорд Худ с флотом и экспедиционными отрядами.

По мнению Нельсона, все происходило слишком медленно. Он горел нетерпением серьезно сразиться с врагом, заслужив почести и награды. Со здоровьем у него все в порядке. От жены он получил письма. Она просила особо поблагодарить леди Гамильтон за дружелюбный прием Джошуа. Джошуа получил боевое крещение в сражении с французскими кораблями, даже взял в плен одного офицера. Шпагу своего противника он хранит, чтобы положить ее к ногам леди Гамильтон, как только счастье снова приведет его в Неаполь. Он до сих пор с радостью вспоминает о прекрасных днях, проведенных в палаццо Сесса.

Том Кидд неразлучен с ним, но с каждым днем становится все более молчаливым и замкнутым. Кажется, леди Гамильтон тоже считала, что лучше удалить его от Джошуа? Не повредит ли развитию мальчика вечная ипохондрия Тома?

Нельсон завершал письмо просьбой передать его приветы и заверения в верности Марии-Каролине.

Сэр Уильям принес карту Средиземного моря и старательно изучал ее.

— Расположение островов удачно! — сказал он. — Но эти корсиканцы — дикое племя, привыкшее к убийствам и разбою. Будет нелегко отобрать у них Корсику.

— Отобрать у них? Ведь Нельсон писал, что они получат самостоятельность под управлением Паоли.

Он улыбнулся.

— Это обещал им Эллиот. Но что сделает Питт? Бьюсь о заклад, что вице-королем станет Эллиот, а Паоли исчезнет куда-нибудь, получив пенсию от короля Георга. Ведь было бы непростительной глупостью, если бы Питт не воспользовался такой прекрасной возможностью создать в Средиземном море второй опорный пункт. Он необходим нам. Пока нашим кораблям приходится возвращаться в Гибралтар всякий раз, как у них кончается провиант или вода, они боеспособны лишь наполовину. Совсем иное дело, если у нас будет взаимосвязанный ряд опорных морских точек и мы в известной мере посадим Европу от Гибралтара до Александрии на крепкую цепь, которой отрежем ее от Африки, Леванта, Индии… Питт — тот человек, который должен осуществить это. Гибралтар у нас есть, Корсику мы получим. Потом на очереди будет Сицилия… Ты опять удивляешься? Может быть, ты думаешь, что наши господа из Сити терпят убытки ради бурбонского носа короля Фердинанда или ради габсбургской нижней губы Марии-Каролины? Нет, они хотят соответствующих процентов на вложенные ими капиталы. Иначе не стоило бы затевать это дело.

Эмма встала, бледная от волнения.

— Ни за что на свете Мария-Каролина не отдаст Сицилии!

Он сделал насмешливый жест.

— Будет ли она принадлежать ей, если мы возьмем ее!

— Она строит корабли…

— Какой в них прок без матросов, капитанов, адмиралов? Неаполитанцы ленивы, они страдают водобоязнью.

— Но не молодые офицеры. Даже Нельсон считал, что они прекрасно держались у Тулона. К Караччоло он даже испытывал нечто вроде уважения.

Сэр Уильям пожал плечами.

— Единственная белая ворона. Да, если бы он был австрийцем! Мария-Каролина давно бы сделала его адмиралом. К тому же он еще и герцог. Не несет ли от этих Караччоло, как и вообще от всей этой нищей знати, тайным якобинством? Ванни уже так и вынюхивает все, что с ними связано. А там недалеко и маэстро Парадизо. Парадизо[8]… Прекрасное, кстати, имя для палача! Но даже если они получат их головы, что могут они поделать без флота? Корабли построены из дерева, легко воспламеняются. А здесь, в Неаполе или в Сицилии, для этого не надобно никакой дипломатии. Об этом позаботится любое извержение Везувия или Этны. Я боюсь, что против такой наивысшей силы даже Мария-Каролина мало что сможет предпринять!

Он сложил карту, кивнул Эмме со своей отвратительной улыбкой и ушел.

Эмма была оглушена. Ей чудилось приближение чего-то ужасного, против чего она бессильна. И она даже не могла предотвратить это, не предав своего народа, своей страны. По всем признакам наступило страшное время. Новое боролось со ста рым. События следовали одно за другим. Как будто невидимая рука стремилась силой низвергнуть все, что постепенно создавалось столетиями. Ничто не было прочно, все, казалось, расплывается.

События на Корсике принимали предсказанный сэром Уильямом оборот. Французам пришлось оставить Сан-Фьоренцо; сжигая свои корабли или потопив их в гавани, они отступили в Бастию.

Город был хорошо укреплен и имел почти пятитысячный гарнизон. Лорд Худ мог противопоставить им только тысячу четыреста матросов и солдат морской пехоты. Тем не менее Нельсон высказался за осаду. Взяв на себя командование матросами, он добился осуществления своего плана. Одиннадцатого апреля он начал обстрел противника, а двадцать четвертого мая доложил об успешном выполнении задачи:

«С наступлением дня мы узрели самое достославное, что только может предстать глазу англичанина и что мог свершить только англичанин, армия в четыре с половиной тысячи сложила оружие перед менее чем тысячей бриттов! Теперь остается только Кальви, и Корсика — наша»

Позже, из протоколов о переговорах, которые вела палата общин, Эмма узнала, что десятого августа Кальви пал. Парламент большинством голосов выразил флоту благодарность нации; но все отметили, что Нельсон не был даже упомянут.

Через неделю от него пришло письмо, в котором он рассказывал о завоевании последнего бастиона французов на Корсике, Жара была невыносимой и унесла не меньше осаждающих, чем пули врагов. И все-таки цель была достигнута. Нельсон принимал в операции самое деятельное участие. Даже когда двенадцатого июля на передовой батарее он был ранен осколками камней и ослеп на правый глаз, он не оставил поля боя.

Вместе с горячим признанием его заслуг лорд Худ переслал дневник осады Нельсона в Лондон. Но лорды Адмиралтейства не назвали его имени даже в числе раненых.

«Я сражался сто десять дней на море и на суше, предпринял три атаки на корабли, дважды нападал с „Агамемноном“ на Бастию, выдержал четыре морских битвы, отвоевал две деревни, сжег двенадцать кораблей. Насколько мне известно, никто не смог сделать большего. Мой верховный командующий похвалил меня, но кроме него никто меня не поблагодарил. И что еще более оскорбительно: за сражения, в ходе которых я был ранен, хвалят других, тех, кто в это время вдали от поля боя лежал в постели. Наверно, я был так нескромен, что надеялся на более справедливую награду?

Но ничего. Пусть мои лондонские враги замалчивают мои заслуги, пока им это удается. Когда-нибудь придет время, и они уже не смогут замолчать мою победу!»

В нескольких коротких строках он сообщал также последние новости о Корсике. Паоли приглашен в Лондон для дальнейших переговоров, вместо него вице-королем назначен Эллиот…

Сэр Уильям захохотал с чувством удовлетворенного тщеславия. Разве он не предсказал это? Но ему казалось неправильным, что Англия уже сейчас сбросила маску. Следовало бы сначала усыпить подозрительность этих горячих, недоверчивых корсиканцев, приучить их к британскому господству всевозможными уступками, которые потом можно было бы отобрать…

Эмма слушала его, не вникая в смысл его слов. Все ее мысли были о Нельсоне.

Его глаза! Его большие, прекрасные глаза! Они сияли как солнца, посылавшие ослепительные лучи…

А теперь…

В Неаполе Ванни прочесывал население. По обвинению в якобинских действиях арестовывали тех, у кого увидели запрещенную книжку или газету; тех, кто на манер французского актера Тальма не носил пудреного парика, а был пострижен «под Тита»; тех, кто общался с французами. Но так как судьи несмотря на долгие допросы не получали доказательств и молчание невинных называли запирательством, Ванни публично объявил о том, что все, донесшие об измене короне, получат высокое вознаграждение, государственные должности и орден Константина.

Теперь город кишел шпионами. Как голова медузы, поднялось недоверие всех ко всем. Страх владел умами. Подозрение отравляло семейную жизнь. Родители и дети, супруги, братья и сестры, начальники и подчиненные, духовники и исповедующиеся — все видели друг в друге тайных шпионов и доносчиков, готовых заслужить сребреники Иуды.

Судебный процесс тоже рисовал фантазии всякие ужасы. По испанскому образцу он был тайным, доказательства приводились письменные. Оплачиваемые шпионы, уволенная прислуга, выродки, заинтересованные в наследстве родственники считались свидетелями, заслуживающими доверия. Анонимные доносы имели силу доказательств. Обвиняемому никогда не разрешалось самому взять слово в свою защиту. Нанятые государственные служащие вели ее, как и обвинители, письменно. Приговор готовился за закрытыми дверями. Правда, члены суда имели право проглядеть судебные протоколы, но было пред писано принимать решение в определенный, весьма короткий срок. Поэтому они никогда не могли применить на деле своего права и решающим всегда оставалось мнение судебного следователя. Чтобы лишить обвиняемого спасительного разделения голосов поровну, всегда назначалось нечетное количество судей. Приговор не мог быть отменен, он вступал в силу сразу же после вынесения, последствием его было всегда бесчестие. Наказания были: смерть, тюрьма, ссылка.

В один из праздничных дней Томмазо Амато из Мессины, изрыгая проклятия Богу и королю, бросился на главный алтарь церкви Санта Мария дель Кармине, повалил священника, который хотел удержать его. Приведенный в государственный совет, он был, при двух воздержавшихся судьях, которые сочли его душевнобольным, осужден на смертную казнь и на следующее утро повешен под крики ликующей толпы на площади у Викарии[9].

Вечером того же дня письмо губернатора Мессины известило о том, что из сумасшедшего дома бежал больной по имени Томмазо Амато, который страдал ежегодными пароксизмами ярости…

Дворянская учащаяся молодежь основала кружок, в котором произносились пламенные речи о свободе и любви к родине. Их предводитель Пиетро ди Фалько подпал под подозрение, был арестован и предстал перед Ванни. Запуганный угрозами судьи, сулившего ему смертную казнь, поверив обещанию, что, покаявшись, он получит прощение, он признался во всем, назвал имена своих друзей. Без очной ставки с ними, он был отправлен в пожизненную ссылку на остров Тремити. А Ванни тем временем принялся за расследование этого дела. Было обвинено пятьдесят человек, десять были оправданы, тринадцать отделались небольшими наказаниями, двадцать были сосланы, трое — отправлены на галеры, трое — приговорены к смертной казни: Винченцо Витальяно, двадцати двух лет, двадцатилетний Эммануэле де Део, девятнадцатилетний Винченцо Гальяни талантливые юноши.

По свидетельству их учителей, они были надеждой родителей, любимцами соучеников. Устояв против всех попыток вырвать у них новые имена соучастников, они умерли на эшафоте, который Ванни, опасаясь народного возмущения, велел поставить под прицелом пушек Кастель Нуово.

В тот же день Доменико Чирилло сложил с себя должность лейб-медика Марии-Каролины.

Ужас овладел дворянством и высшими слоями буржуазии. Передавали из уст в уста высказывание Ванни, что вся страна кишит скрытыми республиканцами и не менее двадцати тысяч будут еще привлечены к суду. Говорили о восьмистах тринадцати процессах по обвинению в государственной измене, которые должны были привести к осуждению обвиняемых. Когда же Ванни не остановился перед преследованием высших сословий, древнейших дворянских семейств, высших сановников, когда по его приказу были заключены в тюрьму некто Колонна, сын князя Стильяно, некто Серра ди Кассано, родственник герцогов Караччоло, некий Риарио, один из графов ди Руво, и, наконец, даже Кавальере Медичи, губернатор самой Викарии, страх оказаться обвиненным, стремление снять с себя малейшее подозрение приняли масштабы всеобщего безумия.

В день казни одного из приговоренных брат его давал званый обед…

Отец играл на гитаре у открытого окна против эшафота, на котором его сын истекал кровью в руках Парадизо.