Последняя любовь лорда Нельсона

Глава шестнадцатая

Уже назавтра рано поутру Нельсон был принят Марией-Каролиной. Без особого парада. На аудиенции присутствовали только сэр Уильям и Эмма. Все-таки нужно было еще соблюдать осторожность по отношению к Франции.

Улыбнувшись Эмме, Мария-Каролина заявила, что уже поправилась, рассыпалась в благодарностях Нельсону, спросила его совета по поводу шагов, которые она собиралась предпринять, чтобы избежать грозящей со стороны Рима опасности. Она просила своего зятя, немецкого кайзера, разрешить барону фон Маку перейти к ней на службу и заручилась его согласием.

Гениальный стратег и реформатор австрийской армии должен был высказать свое компетентное суждение о боеспособности неаполитанского войска и взять на себя верховное командование в ближайшей военной кампании. Его прибытия она ожидала в начале октября. Тогда она хотела бы созвать военный совет и просила Нельсона принять в нем участие. Она рассчитывала на его действенную помощь, что еще умножило бы ее благодарность. Само имя победителя на Ниле прибавит мужества и уверенности даже самым робким.

Единственный глаз Нельсона загорелся. Он увидал перед собой новый путь — вторым ударом на суше еще больше унизить заклятого врага Англии и тем самым, может быть, навсегда обезвредить его. Он радостно принял предложение Марии-Каролины, выразив полную готовность предоставить себя и свой флот в полное ее распоряжение.

Она милостиво протянула ему руку для поцелуя. И тот, кто чуть ли не в страхе отпрянул при прикосновении к Эмме, не дрогнув, без колебаний тотчас же прижал губы к изящной руке королевы.

Не влюблен ли он в Марию-Каролину?

Чувство, похожее на ревность, овладело Эммой. Но уже в следующее мгновение она улыбнулась своей недостойной мысли. Мария-Каролина была как ее сестра Мария-Антуанетта. Нельсон же был не Мирабо, который ради того, чтобы поцеловать руку королевы, отрекся от самого себя.

После аудиенции Эмма рука об руку с Нельсоном отправилась к морскому арсеналу. Необходимо было переправить с корабля раненых, пока еще дули свежие морские ветры.

Эмма подготовила все заранее, как только прибыло известие о приближении флота. Экипажи, носилки стояли наготове на берегу, слуги раздавали освежающие напитки. Корабельные медики передавали раненых с рук на руки госпитальным врачам, дежурным сестрам и братьям общества самаритян, представителям властей. Все происходило в полном порядке: ни толкотни, ни спешки, ни криков. И все же Эмма ощутила, как дрогнуло ее сердце. Когда мимо нее поплыли на носилках жертвы войны, на нее впервые повеяло ужасом сражений — оборотной стороной воинской славы. Сердце ее исполнилось горячего сочувствия. Но позже, когда все было закончено, когда ее окружили капитаны, превозносившие ее предусмотрительность и заботу, когда она читала в глазах Нельсона восхищение и благодарность, ею снова овладело опьянение новым счастьем. Чем были все эти жертвы по сравнению с ним, любимым, великолепным! Они были инструментами его величия, мелкими камешками в стремительно растущей пирамиде его подвигов! И они должны быть счастливы, что служили ему, что им была оказана честь пролить за него кровь…

Ах, эти мелкие душонки, которым казалось болезненным все, выходившее за рамки их ничтожного мирка! Они называли сентиментальностью и истерией то, что на самом деле было высочайшим полетом души, расцветом духовной жизни.

Среди капитанов был и Джошуа.

Она часто вспоминала красивого, живого мальчика, который некогда был ее постоянным спутником. Того, кто пробудил в ней материнские чувства, которые ей приходилось подавлять, когда дело касалось ее собственного ребенка…

Она была удивлена, насколько он изменился за это время. Высокий, всегда навытяжку, с резкими, неловкими жестами, он походил на тех офицеров, с засильем которых на флоте всегда боролся Нельсон. Своим высокомерным поведением и невниманием к другим людям они вызывали насмешки и ненависть иностранцев и где бы ни появлялись — всюду множили ряды врагов Англии.

Пока она беседовала с Трубриджем и другими капитанами, Джошуа держался вдали. Притворялся, что не видит ее. Пока вдруг не прозвучал голос Нельсона. Резкий, острый, словно с юта «Вэнгарда»:

— Капитан Несбит! На пару слов!

Джошуа вздрогнул и, чуть-чуть помедлив, пошел к Нельсону, отдал ему честь.

— Сэр?

Приглушив голос, Нельсон продолжал говорить. Но он стоял так близко к Эмме, что она все поняла.

— Капитан Несбит, вам известно, кому обязаны ваши раненые товарищи тем, что их приняли в Неаполе, и тем, что они получили таким образом возможность излечения? …Капитан Несбит! Я жду от вас ответа!

— Я полагаю, что известно, сэр, — ответил Джошуа, цедя слова сквозь зубы. — Говорят, что леди Гамильтон!

— Не только говорят, это так и есть. Все капитаны флота признали это и выразили надлежащую благодарность. Все, кроме вас. Капитан Несбит, не угодно ли вам наверстать упущенное?

Темный румянец залил щеки Джошуа. Он упрямо откинул голову.

— Ваша милость…

Но Нельсон прервал его. Быстрым движением он приблизился к сыну настолько, что их лица почти соприкоснулись.

— Леди Гамильтон — супруга британского посла, который замещает здесь его величество короля Георга. Мы — на службе, капитан Несбит, и только негодяй не выполняет своего долга, находясь на службе! — и повернулся к нему спиной.

Лицо Джошуа покрылось смертельной бледностью. Медленно, чуть ли не шатаясь, он приблизился к Эмме, что-то пробормотал, склонился над ее рукой, как бы для поцелуя, но не прикоснувшись к ней губами.

— Джошуа! — пробормотала она, пораженная его поведением. — Я вас умоляю, что с вами? За что вы на меня сердитесь?

Выпрямившись, он холодно взглянул на нее:

— Я не понимаю, миледи…

— Джошуа, я всегда была вам другом и, думается, вы раньше неплохо относились ко мне. А теперь… вдруг… Скажите, в чем дело? Позвольте мне пригласить вас к нам в палаццо Сесса. Я надеюсь, вы не забыли еще тех дней, которые мы провели там вместе…

Он презрительно пожал плечами:

— Это было так давно, миледи! Но если вы хотите показать мне дом. Как прикажете, миледи!..

Он отвесил неловкий поклон, отдал честь Нельсону и присоединился к другим офицерам.

На обратном пути она забросала Нельсона вопросами. Вдруг ей вспомнилось, что в его письмах давно уже не было приветов от Джошуа и вообще не упоминалось его имя.

Но он отвечал очень кратко и нехотя. Он и сам не мог объяснить себе, почему после Тенериффы между ним и Джошуа наступило отчуждение. Там Джошуа спас ему жизнь, ухаживал за ним неделями, как любящий сын. Но вдруг, за несколько дней до прибытия Нельсона в Англию, он исчез, оставив все на врача. Он, кажется, не появился даже к отплытию корабля. Попрощался мимоходом, холодно, как с чужим.

В своих заботах о будущем Нельсон не обратил особого внимания на странности поведения Джошуа. И только в Англии, в долгие часы постепенного выздоровления, он задумался над этим и справился о Джошуа у его матери. Но и она ничего не могла сказать ему. А Том Кидд, единственный, кто был близок Джошуа, остался с ним на флоте. Позже, когда Нельсон, возвращаясь к театру военных действий, получил командование эскадрой, к которой как капитан «Талии» принадлежал и Джошуа, тот старательно избегал отца, общаясь с ним только по делам службы.

На капитанских встречах он вел себя холодно и замкнуто. Постоянно искал повода к спору. Оспаривал влияние отца, главенство начальника, его мужество. И это он, до того видевший в Нельсоне свой идеал! Возможно ли, что в двадцать один год он находится на той юношеской стадии развития, когда сыновья из неясного стремления к оригинальности ополчаются на отцов? Он всегда делал противоположное тому, что желал и что ценил Нельсон. Педантично добросовестный на службе, он совершенно менялся, как только попадал на сушу. Тогда он пил все ночи напролет, играл, охотился за женщинами. С преднамеренной хвастливой откровенностью. Как будто он нарочно старался огорчить и задеть отца…

— Я напрасно пытался снова сблизиться с ним, — закончил Нельсон печально. — А теперь он, кажется, перенес свою неприязнь ко мне на моих друзей. Иначе откуда же взяться такому загадочному поведению по отношению к женщине, которую он сам прежде почти боготворил?

— А Том Кидд? — продолжала спрашивать Эмма. — Он еще с ним?

Нельсон покачал головой.

— Я оставил его в Англии. Своими темными предрассудками он вряд ли оказывал на Джошуа благоприятное влияние. И мне он стал в тягость. Он вечно следил за мной, пытаясь оградить меня от тысячи воображаемых опасностей. Но моя жена расположена к нему. Выходцы из Вест-Индии немного склонны к мистике.

Он сказал это в шутливом тоне. Но меж его бровей легла глубокая складка, старившая его.

Он выглядел больным и усталым. Казалось, что-то угнетало его.

Джошуа пришел тогда, когда палаццо Сесса был полон гостей. Неаполитанское общество изо всех сил стремилось увидеть вблизи героя Нила, получить приглашения на праздник, который в честь него устраивало посольство. Двадцать девятого сентября готовились отпраздновать рождение Нельсона.

Поэтому Эмме не удалось поговорить с Джошуа. И когда он, следуя приглашению сэра Уильяма, стал приходить часто, а потом чуть ли не ежедневно, он, казалось, нарочно старался избегать ее. Он был изысканно вежлив, в обществе никогда не нарушал приличий и даже присоединялся к похвалам, которые воздавали ее красоте и художественным талантам его товарищи. Причем достаточно громко, чтобы его голос мог достичь ушей Эммы. Но она была не в силах избавиться от неприятного ощущения. Часто, разговаривая с Нельсоном, она ловила на себе взгляд Джошуа. Как будто он издали хотел прочесть по ее губам то, что она говорила. Когда она смотрела на него, он отводил глаза как ни в чем не бывало.

Следил он за ней, что ли? Как Том следил за ней? Она улыбалась этому. Пусть Том передал ему все измышления Гревилла. Нельсон знал правду. Нельсон оправдал ее. Не все ли ей равно, что думают о ней другие!

Двадцать девятое сентября. Сороковой день рождения Нельсона… Вся Европа чествовала героя. Король Георг III возвел его в достоинство пэра Англии, даровав ему титул «Барон Нельсон Нильский из Барнэм-Торпа». О его славных подвигах говорилось в тронной речи, обращенной к парламенту, обе палаты проголосовали за ежегодную пенсию в две тысячи фунтов ему и двум ближайшим наследникам его нового титула.

Освобожденный от гнетущих забот о своей египетской провинции, турецкий султан прислал ему соболью шубу, плюмаж из драгоценных камней для украшения адмиральской шляпы и сумку с десятью тысячами цехинов[18] для раненых; мать-султанша присовокупила к этому золотую шкатулку, усыпанную драгоценными камнями. Русский император Павел I и король Сардинии прислали свои портреты в золотых, украшенных бриллиантами ларцах. Город Лондон преподнес ему золотой меч. Ост-индская компания — десять тысяч фунтов.

Капитаны флота наперебой оказывали ему почести — иногда, правда, их «находки» были достаточно грубыми, совершенно в моряцком духе. Капитан корабля «Свифтшир» Халлоуэлл, например, велел смастерить для него гроб из грот-мачты «Ориента», чтобы когда-нибудь героя похоронили в одном из его трофеев…

Неаполь превзошел себя в изъявлении восторгов. Толпы поздравителей стекались в виллу сэра Уильяма на Позилиппе, в центр торжеств. Высокая колонна, украшенная рострами, которую Эмма велела соорудить в память о победе, покрылась именами гостей. Восемьдесят были приглашены к обеду, восемьдесят — к ужину, и тысяча семьсот сорок гостей — на ночной бал.

Море света заливало обширные залы дома и зеленые аллеи парка. Красавицы в шуршащих шелковых платьях, статные мужчины в покрытых золотым шитьем мундирах двигались взад и вперед — живая река блеска и роскоши, текущая в русле славы под пьянящую бессмертную музыку Паизиелло и Чимарозы.

И надо всем этим — одно имя…

Оно было у всех на устах, глядело со всех ковров, приветствовало вас с каждого флага. Его инициалы были вышиты на ливреях слуг, на дамасте скатертей и салфеток, выгравированы на серебре приборов, горели золотом на хрустале бокалов.

Нельсон, всюду Нельсон.

Как имя, так и человек. Он возвышался надо всеми, невозможно было не отличить его от остальных. Его стройная фигура, изящные контуры его головы, его одухотворенное лицо высоко вознесли его над толпой посредственностей. И то, что он недавно назвал жалкими развалинами разбитого корабля, стало теперь знаком его величия. Не было здесь ни одного мужчины, который не смотрел бы благоговейно на пустой рукав его мундира, на шрамы на его лбу, и ни одной женщины, которая не ловила бы его взгляд.

Сколько ран, столько и побед.

Но для него среди всей этой цветущей красоты живой, казалось, была только одна женщина.

За столом, во время прогулок по залам и аллеям, и тогда, когда произносились торжественные речи, она всегда должна была быть рядом с ним, ему необходимо было чувствовать ее кисть у своего локтя. Он улыбался, когда улыбалась она, пил, когда пила она, ел, когда она ела. Громко, во всеуслышанье выражал он одобрение, когда она, уступая настойчивым просьбам гостей, показала на маленькой сцене виллы некоторые из ее «живых картин», изобразив помпейскую танцовщицу, музу танцев, влюбленную мечтательницу; восхищенно хвалил благородную прелесть ее линий, грацию движений, открыл с ней бал, танцевал только с ней. Ее имя не сходило с его губ.

Может быть, он только сейчас осознал свою славу? И хотел воздать ей свою благодарность за помощь, гораздо большую, чем она того заслужила? Обычно такой серьезный, почти робкий, он вдруг явился ей совсем в другом свете. Теперь он был словно необузданный, смеющийся мальчик, впервые отведавший огнетворного сладкого вина.

Она читала зависть на чужих лицах, слышала тайное шушуканье. Видела испытующий взгляд сэра Уильяма, серьезную настороженность Джошуа. Гордо подняв голову, она смеялась над несвободой мелких душ, расправляла плечи в гордом сознании своей красоты, своей силы. Разве не рождена она для любви? Только для этого и вознесла ее из тьмы на свет судьба. Для того, чтобы она любила Нельсона. Она, некогда простая служанка, — героя…