Последняя любовь лорда Нельсона

Глава тридцать пятая

Моя дорогая миледи!

Ах, дорогой друг, сколько слез пролила я по поводу нашей разлуки! И как растрогала меня Ваша дружба, множество серьезных доказательств которой Вы дали!

Да благословит Вас небо и да пошлет оно Вам столько счастья, сколько его желает Вам мое сердце. Я повторяю то, что так часто говорила Вам: во все времена, что бы ни случилось, всегда, всегда Эмма, Эмма, моя милая Эмма останется другом моего сердца, моей сестрой. И ничто не может поколебать мою любовь к ней!

Рассчитывайте на нее. Еще раз примите мою горячую благодарность за все, что Вы для меня делали, и за Вашу верную дружбу. Пишите мне, сообщайте мне обо всем, что имеет к Вам отношение. Так же, как это буду делать я. И берегите Ваше драгоценное здоровье.

Шевалье — сердечные пожелания и заверения в моей дружбе. Много тысяч благодарностей герою Нельсону. Воспоминание о нем не угаснет в моем благодарном сердце. Адье. Да пошлет Вам небо то, о ниспослании чего от всего сердца молит для Вас Ваша навеки Вам благодарная, искренне преданная нежная мать и друг

Шарлотта.»

Десятого июня «Фоудройант» поднял якоря для последнего плавания по синим волнам того моря, на котором разыгрывались все сражения последних лет.

Снова стояла Эмма рядом с Нельсоном и сэром Уильямом на юте. Смотрела назад на циклопические нагромождения прибрежных скал, на исчезающие дворцы Палермо, на медленно погружающуюся в воду вершину горы Пеллегрино.

Горевать ли ей по тем с трудом завоеванным высотам, которые она теперь покидала? Радоваться, подобно Нельсону, что осталось позади все мрачное, мучительное?

Или… страшиться того, что надвигалось, что должно было прийти?

В ту ночь, ночь чествования победителя при Абу-Кире, она, дрожа, стояла под дверью Нельсона, прислушиваясь к чудовищным обвинениям Джошуа.

Самсон и Далила…

Она вышла к нему, согбенному горем. Вырвала у него признание в его сомнениях. И потеряв рассудок от сострадания и любви, заключила его в объятия.

— Я хочу этого! И я знаю, так будет. Придет день, когда я подарю его тебе. Дитя, Горацио, твое дитя!

Она ему обещала. Все это время она страстно желала ребенка. День за днем, час за часом мечтала о нем.

Для него, для него…

Но теперь… если он отвернется от нее, ее покинет…

Ведь на родине его ждет жена, и она одна лишь имеет права на него.

Эмма погрузилась в мрачные раздумья.

Ей был неприятен яркий солнечный свет, движение волн, качка на корабле.

Она, хладнокровно перенесшая борьбу «Вэнгарда» со штормом, теперь боялась мягкого покачивания на волнах спокойного моря.

Она крадучись ушла с палубы, пробралась в свою каюту, упала на кровать, свернулась в клубок и думала, думала.

Пришел Нельсон. Он постучал в запертую дверь, окликнул Эмму.

Она с трудом поднялась и пошла, чтобы створить ему. Он испуганно забросал ее вопросами. Она попыталась весело ему улыбнуться и шуткой рассеять его тревогу.

Но среди разговора ей показалось, что все вокруг нее вертится. Она почувствовала какую-то дрожь и пульсацию внутри. Это не было биением ее сердца.

Сказать ему об этом? Сказать?

Но пока она еще размышляла и спрашивала себя, с ее губ уже сорвалось признание.

Обезумев от радости, он в восторге привлек ее к себе и стал покрывать неистовыми поцелуями ее лицо, шею, руки.

Затем опомнился. Заботливо усадил ее, опустился перед ней на пол и положил голову ей на колени.

Робко, с нежностью, с благоговением прислушивался к чуду, таившемуся внутри нее.

«17 октября 1800.

Моя дорогая миледи!

Я надеюсь, что мое письмо застанет Вас уже в Англии, что шевалье вполне здоров, что нашего великого Нельсона там ценят, любят, чествуют, как того заслуживают его характер и его славные дела.

Мальта завоевана. Французы изгнаны оттуда. Это, несомненно, хорошо и радует. И тем не менее король и все мы чувствуем себя чрезвычайно оскорбленными тем, что при подписании капитуляции нас обошли молчанием, хотя мы предоставили войска, артиллерию, боеприпасы, И разве не нам принадлежит древнейшее, неоспоримое право на этот остров?

Теперь там развевается один лишь британский флаг.

Больно видеть, как основательно нас провели; вдвойне больно, когда такая страшная несправедливость исходит от друзей.

Мои дружеские чувства к Англии были искренними, полными преданности; все наши поступки, беды, потери, заботы — следствие этого. Разве я не права, называя такой образ действий жестоким? Тем более жестоким, что я вынуждена молчать, когда весь мир теперь меня спрашивает: «Исцелились ли вы наконец от вашей англомании?»[69]

Все, это, пожалуй, можно было бы вынести. Вопреки всему мы доверяем Англии и, разумеется, довольны тем, что позицией, которая господствует над островом Сицилией, владеет дружественная держава. Но форма! Это пренебрежение после такой услужливости, доверия, сердечности с нашей стороны!

Как часто я думала: если бы мои друзья все еще были здесь, этого ни в коем случае не могло бы произойти.

Адье, моя дорогая миледи. Я, как всегда, была с Вами совершенно откровенна. Надеюсь, Вы не изменили своего отношения ко мне. Мои чувства к Вам неизменны.

Далеко от Вас или вблизи, я всегда Ваш благодарный, верный друг

Шарлотта.»

Сэр Уильям насмешливо улыбнулся, прочитав это письмо.

— Боже мой, не должны женщины заниматься политикой. Со свойственной ей сентиментальностью она действительно думает, что получила бы Мальту, если бы мы оставались в Палермо. И теперь еще не понимает, почему я получил отставку.

Озадаченная, Эмма посмотрела на него с удивлением.

— Разве не из-за казней?

Он пренебрежительно махнул рукой.

— Из-за такой мелочи? Отчасти из-за Мальты. Потому что я обещал им этот остров. Разумеется, лишь на словах. Но главным образом из-за Фердинанда. Понимаешь? Он стал действовать независимо от Марии-Каролины. Мы же связаны с ней теснейшим образом и в этих условиях приносили бы Англии больше вреда, чем пользы. Так что лорды из министерства иностранных дел были вынуждены посадить на мое место нового человека, еще никак себя не проявившего. Поэтому требование Фердинанда отозвать меня пришлось им более чем кстати. Они могли ему еще вдобавок внушить, что убрали меня только из дружеских чувств к нему и Актону. Славный Носач! Он возомнил, что будет сам править. Думает, что Актон выполняет только его приказания. Жаль, жаль, что меня не будет, когда ему все станет с Мальтой ясно.

И он злорадно расхохотался, представив себе обескураженное лицо Фердинанда.

Возвращение домой…

Они в шторм пересекли Ла-Манш и 6 ноября сошли в Ярмуте на берег.

Неисчислимые людские толпы ожидали их на набережной; окружив героя, они выражали ему свое восхищение.

Он почти не обращал на это внимания, беспокойно высматривая что-то.

Но никто из его семьи не явился, чтобы приветствовать вернувшегося домой героя. Ни отец, ни жена.

Стиснув зубы, Нельсон сел в роскошный парадный экипаж, который прислал за ним город Лондон, и настоял на том, чтобы Эмма, сэр Уильям и миссис Кадоган ехали вместе с ним.

Эмма прекрасно его понимала. Знала, что ему известна сплетня, маравшая его и Эмму. Он не отступил и принял бой. Он — гордый и верный человек. У него великая душа героя.

У ворот столицы его встречал лорд-мэр. В громких словах превознес его деяния, его бессмертную славу. Пригласил приехать на следующий день на прием в Гилдхолл, где ему вручат шпагу — почетную награду Сити за битву на Ниле. Преподнес ему на шелковой подушке золотую медаль, специально отчеканенную ко дню его возвращения.

Нельсон хотел ответить, но в этот момент к нему пробился сквозь толпу старик с длинными, белыми как снег волосами.

Нельсон вскрикнул, выскочил из экипажа и смеясь и плача бросился ему на шею, покрывая нежными поцелуями его лицо. Затем, не обращая внимания на происходящее, подвел его к экипажу и, сияя от радости, представил Эмме и сэру Уильяму.

— Миледи, сэр Уильям, это мой дорогой отец! А это, отец, леди Гамильтон и сэр Уильям, о которых я тебе часто писал. Леди Гамильтон — мой лучший, единственный друг. Леди Гамильтон, отец, — победительница при Абу-Кире!

Старик испытующе посмотрел на Эмму и кивнул, словно все поняв.

— Вы очень красивы, миледи, — сказал он тихо. — Могу ли я поблагодарить вас за то доброе, что вы делали моему сыну?

За доброе…

Она поняла тайный смысл сказанного. В ней поднялось что-то, похожее на горечь.

Но затем она подумала о том, что это — отец Нельсона. Что он не мог воспринять все иначе. Что его сердце наполняет горе и забота. Она низко склонилась перед ним, взяла его руку и мягко, нежно погладила ее, как будто просила прощения. И робко ему улыбнулась.

— А что же леди Нельсон? — внезапно спросил с насмешкой сэр Уильям. — Леди Нельсон не приехала в Лондон, чтобы приветствовать гордость Англии?

Нельсон огляделся и, затаив дыхание, посмотрел на отца.

Старый джентльмен покраснел от смущения.

— Фанни в Лондоне, — проговорил он запинаясь. — В нашем доме на Арлингтон-стрит. Мы договаривались приехать вместе, но она нехорошо себя чувствует.

В лице Нельсона что-то дрогнуло. С трудом овладев собой, он попрощался с лорд-мэром и депутацией, согласился присутствовать на приеме, сел с отцом в экипаж и дал знак ехать.

И вспомнив, что сэр Уильям Бекфорд предоставил в его распоряжение свой дом, он назвал кучеру адрес.

Особняк Неро, Кинг-стрит.

Нельсон вернулся из Гилдхолла, дрожа от гнева.

Хотела его жена ему отомстить? Устроить публичный скандал? Перед всей Англией смешать собственного мужа с грязью?

Лорд-мэр послал ей особое приглашение, и она его приняла. Но когда Нельсон явился в Гилдхолл, ее еще там не было.

Ее долго ждали и наконец отправили к ней посыльного. Он вернулся с пустой отговоркой: она плохо себя чувствует.

Но Нельсон не склонен был позволить ей сделать из него всеобщее посмешище. Еще во время торжества он поручил своему поверенному мистеру Хейслвуду переговорить с ней и потребовать развода.

Два дня спустя он вернулся после совещания с поверенным удрученный.

Леди Нельсон поручила передать ему ее требование порвать отношения с леди Гамильтон. На развод она никогда не согласится.

Затем Хейслвуд рассказал о слухах, ходивших по городу, в салонах, при дворе. Злые языки с жадностью занялись скандалом и уже принялись мешать правду с ложью. Распространять клевету самого худого сорта в адрес Эммы и сэра Уильяма.

Нельсон попросил своего друга продолжить переговоры. Убедить леди Нельсон покинуть Лондон и тем лишить все эти сплетни почвы. За это он готов на любую жертву.

Она наотрез отказалась и от этого. Заявила, что жена должна быть там же, где и муж.

Им овладела дикая злоба. Не уедет она — значит, уедет он. Что препятствует ему вновь поступить на службу? Его здоровье полностью восстановлено; возникла угроза новой войны[70]; герцог Кларенс предложил свое посредничество в урегулировании старых распрей с Адмиралтейством.

Для Эммы наступили тяжелые времена.

Чтобы не скомпрометировать ее еще сильнее, Нельсон покинул их общее жилище. Больше не осмеливался показываться с ней публично. Появлялся очень редко, только когда знал, что она одна.

Напротив, сэр Уильям настаивал на том, чтобы жить на широкую ногу. В награду за свою тридцатилетнюю службу он надеялся получить титул пэра Англии. Он снял на Пикадилли роскошный особняк, принимал своих старых друзей, устраивал для них, членов палаты лордов и придворных, пышные празднества.

Эмма должна была с улыбкой играть роль любезной хозяйки, демонстрировать гостям свои знаменитые «живые картины», петь валлийские песни. В то время как ее пронизывала боль и смертельный страх.

Ребенок…

Еще несколько недель, и он появится на свет.

Но она должна была это скрывать. Ей приходилось шнуроваться так, что у нее нередко перехватывало дыхание и сердце готово было остановиться.

Первого января Нельсон стал вице-адмиралом синего флага, а девятого он получил приказ незамедлительно отправиться в Плимут, принять командование на корабле «Сан Джозеф» и присоединиться к флоту лорда Сент-Винсента в Торбее.

Он пришел к Эмме растерянный. Сетовал на свою опрометчивость, на непредусмотрительность, так как оставлял ее одну в тяжелую минуту. Не знал, что ему делать.

Она с улыбкой успокаивала его. Говорила, что все предусмотрела, разработала прекрасный план и уже предприняла необходимые шаги для его осуществления.

Когда роды станут приближаться, она скажется, что у нее лихорадка, уйдет в свою комнату, будет лежать в постели. Сэр Уильям занимает другой флигель особняка и уже давно не посещает ее без предварительного доклада. Он ничего не заметит.

Мать — крестьянка и, значит, в достаточной мере подготовлена к тому, чтобы заменить повивальную бабку.

Как только эти недели будут позади, Эмма передаст ребенка одной женщине, которая обязалась заботливо его растить и хранить молчание.

Эмма давно знает эту миссис Гибсон[71] как женщину ловкую, которой вполне можно доверять, если хорошо ей платить.

Тем не менее Эмма была осторожна. Она сказала миссис Гибсон, что договаривается с ней по поручению одной своей подруги, некоей миссис Томсон, которая вынуждена утаить от своего мужа плод грешной любви к одному молодому морскому офицеру.

Разве не наилучшим образом она все устроила, чтобы сохранить тайну?

Нельсон может также воспользоваться этой выдумкой, чтобы переписываться с Эммой без опасений, что это станет известно. Поэтому Эмма и сделала возлюбленного миссис Томсон морским офицером. Как Эмма якобы покровительствует миссис Томсон, так он — ее возлюбленному, который якобы служит на корабле Нельсона. И от имени этого молодого человека он может совершенно спокойно писать Эмме, как будто пишет миссис Томсон. Если даже одно из этих писем и попадет в чужие руки, истина все-таки останется скрытой.

Избавленный от всех забот, он с восторгом согласился.

13 января он отбыл в Плимут.

В последний момент он еще раз пришел к Эмме и показал ей письмо, в котором сообщал леди Нельсон свое решение расстаться с ней навсегда.

«Лондон, 13 января 1801.

Дорогая Фанни!

Бог свидетель, ничто в тебе и в твоем поведении не дает мне права порвать с тобой. Тем не менее я вынужден тебя оставить. Я не могу поступить иначе.

Я сделал все, что в моих силах, чтобы обеспечить тебя[72]. Ты в этом убедишься, когда я умру. Единственное мое желание — быть предоставленным самому себе…

Желаю тебе счастья в твоей дальнейшей жизни.

Преданный тебе Нельсон и Бронте.»