Последняя любовь лорда Нельсона

Глава двадцать первая

Лагерь в Сан-Джермано, 5 ноября 1798 г.

Дорогой друг!

Только что пришло сюда известие, что Вы завоевали Гоццо и осаждаете Ла-Валетту. Большое ликование. Ожидают, что теперь уже скоро Крест Иоаннитов снова будет развеваться надо всей Мальтой. Ах, какое заблуждение! И все же королева просит Вас вернуться поскорей. Мак объявил, что армия готова к войне, но не хочет начинать ее без Вас. В то время как он отправится прямо на Рим, он хочет, чтобы Вы одновременно взяли Ливорно с моря и высадили десант в шесть тысяч человек под командованием генерала Назелли, который с тыла нападет на Шампионне.

Мария-Каролина — в восторге, верит в быстрый успех. У нее есть в Париже тайный агент, который сообщает ей о тамошних настроениях. По его мнению, директория впала у народа в немилость; к тому же не хватает денег на ведение войны. Поэтому Шампионне вроде бы получил приказ отступить перед неаполитанцами без боя. Италию нужно на какое-то время сдать.

Правда ли это? Когда я выразила сомнение, Мария-Каролина показала мне сообщение. Я узнала почерк. Это — тот же агент, что состоит на службе и у сэра Уильяма. А сэр Уильям делает все, чтобы была война…

Мое положение ужасно. С одной стороны — королева, которая не сделала мне ничего дурного, с другой — моя родина, сэр Уильям, Вы. Если мои опасения подтвердятся, от чего оборони нас Господь, мы должны принять сторону Марии-Каролины. Она заслужила это уже Сиракузами. А теперь мы еще взвалили на себя эту ответственность! Разве мы могли бы торжествовать, оставив ее в горе? Но нет надобности говорить об этом такому рыцарственному герою, как Вы.

Я знаю, что через несколько дней Вы уже будете здесь. При одной мысли об этом сердце мое трепещет от радости. И все же страх не оставляет меня.

Все мне видится лишь применительно к Горацио. Всякий раз я спрашиваю себя, хорошо это для Горацио или плохо.

С тех пор как война объявлена, Мария-Каролина как будто совершенно изменилась. Она непрерывно говорит о будущих победах, завоеваниях. С ее точки зрения, дело не только в том, чтобы прогнать французов, скорее надо расширить владения Неаполя.

Она не покидает Сан-Джермано. Когда солдат обучают строевой и полевой службе, она всегда тут как тут, во все вмешивается. Она заказала себе что-то вроде военной формы — голубую амазонку с золотыми пуговицами и лилиями, вышитыми на воротнике. К этому — генеральскую шляпу, с длинным белым пером. И во всем этом она носится галопом вдоль линии построения и биваков, а я должна сопровождать ее.

Король тоже полон воинственного воодушевления, с тех пор как думает, что до сражений дело не дойдет. Он хочет стать во главе армии, вернуться завоевателем Рима и в звании главнокомандующего повысить уважение лаццарони к себе как королю.

Не это ли — фарс жизни, о котором так любит говорить сэр Уильям?

Сэр Уильям…

Странно, что он ни разу не напомнил мне предостерегающего Вас от Караччоло крика в зале военного совета, которого я не смогла сдержать. Я многого в нем не понимаю. Иногда мне кажется, что он все знает. Но потом, когда я спокойно обдумываю его слова, они опять кажутся мне совершенно невинными. Как будто тайные намеки были только случайностью. Недоверчивой делает меня, конечно, и мой страх.

Но я и думать об этом не желаю. Я хочу думать только об одном, о том, что я должна быть сильной и отважной, когда Горацио возвратится к своей

Эмме.

Р. S. Я не хотела писать об этом, но, наверно, будет лучше, если ты сразу же об этом узнаешь.

Только что приходил ко мне сэр Уильям. Он сказал, что получил письма из Лондона. Там якобы распространились слухи об интимных отношениях лорда Нельсона с некой неаполитанкой. Его друзья чрезвычайно боятся за него, и леди Нельсон хочет поэтому поехать в Неаполь. Имя неаполитанки пока неизвестно, но приняты все меры, чтобы разузнать его, и в том числе конфиденциально обратились с этим и к посольству.

А потом он спросил меня, не известно ли мне что-нибудь об этом…

Ах, любимый, каково мне это было! И вместе с тем я была полна гордости, что это никакая не неаполитанка, что это я — та самая, которую любит Нельсон.

Но потом стало тяжко на сердце. Сколько еще продлится мое счастье? Если приедет та, что имеет на него право… Тогда моя любовь останется без ответа. И сердце мое умрет под опадающими листьями…

Э.»

Через пять дней он был в Неаполе. Когда он вошел к ней, она обезумела от радости, ей хотелось броситься ему навстречу. Но увидев его серьезное лицо, она подумала о том, что он объявит ей свое решение, и приветствовала его крайне сдержанно. Кроме того, в этот момент они не были наедине. Палаццо Сесса было полно людей, казалось, было превращено в военный склад. Врачи получали медикаменты, перевязочный материал, теплые одеяла для раненых и предстоящей военной кампании; светские дамы резали бинты, щипали корпию, солдаты выносили из хозяйственных помещений горы мяса, хлеба, различных плодов. Все время звали Эмму, ожидая ее разъяснений и распоряжений. Она еле нашла спокойную минуту, чтобы прочесть письмо, полученное Нельсоном из Англии.

«Мой дорогой лорд!

Можно ли мне во имя нашей старой дружбы обратиться к Вам с откровенным словом?

Я очень беспокоюсь за Вас и вместе со мной — Ваши лучшие друзья. По правде говоря, мы жалеем всем сердцем, что Вы остаетесь в Неаполе. Здесь о Вас ходят слухи, которые я не решаюсь Вам передать из страха оскорбить Вас. К тому же Вы, наверно, сами догадываетесь о их содержании…

Ваша милая, чудесная жена тоже напишет Вам сегодня об этом. В общем, у нее все в порядке, но она полна беспокойства и печали. Надо ли этому удивляться?

Она просит передать Вам, что если Вы не вернетесь к ней тотчас же, она твердо решила поехать к Вам в Неаполь…

Простите мне мою назойливость, она вызвана моей сердечной склонностью к Вам, и не сердитесь, что я столь краток. Предмет по своей природе столь деликатен, что я не могу коснуться его подробней.

Ваш верный друг

Александр Дэвидсон.»

Побелев, Эмма вернула листок. Мучительно старалась извлечь из своей гортани хоть один звук, чтобы заговорить.

— Значит, сэр Уильям не лгал, — наконец произнесла она голосом, который ей самой показался чужим и холодным. — А вы, милорд, что вы ответили?

Его глаза скользнули по дамам, которые были в комнате и с любопытством поглядывали на них. Его лицо окаменело под гнетом вынужденного притворства, но сквозь приглушенный голос рвалось пламя страсти:

— Ты еще спрашиваешь? Какой малой кажется тебе моя любовь! Моя жена — она не приедет. Мои друзья… Разве есть у меня друзья кроме тебя? Никто не может разлучить нас! Никто! Никто!

Он посмотрел на нее. С улыбкой. Эта железная улыбка… Она пристально смотрела на него, а между тем в ней бушевало пламя.

— Уходи, уходи, — вдруг зашептала она, как безумная. — Если ты не уйдешь, я поцелую тебя… здесь… при всех этих людях.

Вечером они поехали в Сан-Джермано. На большой смотр войскам, который должен был состояться завтра. Эмма сидела рядом с сэром Уильямом, Нельсон — напротив нее.

Все время поездки сэр Уильям болтал. Его голос непрерывно проникал в ее уши подобно шуму быстрого родника. Но до нее не доходил смысл его речей. И она даже не старалась понять их. Она сидела, устало откинув голову на подушки, сквозь полуопущенные веки глядя на Нельсона. Под прикрытием широкого плаща ее рука покоилась в его руке.

Его не было целый месяц, который показался таким долгим. А теперь в Сан-Джермано, в толчее военного лагеря они, наверно, никогда уже не останутся друг с другом наедине. Оттуда без задержки он уйдет на корабль. В Ливорно, на войну…

Ах, трусливая оглядка на людскую болтовню! Почему она не сделала раньше того, к чему толкала ее кровь! А теперь они, быть может, уже никогда в жизни не обменяются снова поцелуем…

Сант-Джермано…

В будущей военной операции Мак хотел внезапным броском своих шестидесяти тысяч неаполитанцев выкинуть из Рима двадцать тысяч французов Шампионне, потеснить их к армии возвращающегося из Ливорно генерала Назелли и вместе с ним взять в окружение. Более слабой частью войска, изображавшей французов Шампионне, командовал маркиз Дама, французский беженец, находившийся на службе Неаполя, более сильной — сам главнокомандующий. Каменный мостик через ручей символизировал Рим. Через него следовало потеснить Дама в тыл Назелли.

Сели на коней, поскакали на вершину одного из холмов, возвышавшихся над долиной. Сэр Уильям, король, Эмма, Мария-Каролина, Нельсон. За ними разместились полукругом офицеры Нельсона, свита их величеств, привилегированные зрители из высшего общества. Сзади — сдерживаемая сбиррами и жандармами темная масса народа.

Начались маневры. Поднимаясь из оврага, разворачивались эскадроны, батареи, батальоны. Четко очерченные, они возникали в прозрачном утреннем воздухе, как фигуры на полях шахматной доски. Между ними метался Мак. Скрюченный подагрой, он, согнувшись пополам, сидел в экипаже, запряженном четверкой коней. То мчался вперед, чтобы воодушевлять войска стремительными движениями своих длинных рук, то быстро, как пулей скошенный, откидывался на подушки экипажа.

Мелким и комичным представлялось все это Эмме. Главнокомандующий, который со своей суматошной деловитостью был похож на дергающегося картонного плясуна в руках фокусника; солдаты, которых, как пестро наряженных кукол, казалось, водили на невидимых ниточках, да и все маневры в целом выглядели спектаклем ярмарочного театра марионеток, на котором зазывными огромными буквами было выставлено напоказ название пьесы.

Прогулка в Рим…

Но Мария-Каролина была в восхищении. Она непрерывно направляла внимание Нельсона на движение войск, расхваливала дальновидность и энергию Мака, открывала все новые черты его гения. И так как Нельсон был весьма сдержан, она всячески старалась убедить его, обрушивая на него потоки слов, как будто ей хотелось силой добиться от него благоприятного отзыва. Не пыталась ли она с помощью похвалы, вырванной из его уст, унять собственный страх?

Теперь армия Мака приближалась к мосту. Перед ней отступали батальоны Дама, казалось, вот-вот они рассеются в беспорядочном бегстве. Вздымались облака пыли…

Вдруг Нельсон поднял к глазам свой бинокль.

— Что это там? Вы видите, ваше величество, лесок справа от мостика? Недавно это был правый фланг Мака. Теперь же он у него в тылу. Что там происходит?

Мария-Каролина и Эмма вгляделись туда. В стремительной атаке из леса выскочил кавалерийский полк и бросился на арьергард Мака. Полевые батареи заняли вершину ближней горки и открыли уничтожающий огонь. Пехота развернулась, пошла в атаку со штыками наперевес, оглашая воздух шумными криками. Одновременно только что еще спасавшиеся бегством толпы солдат Дама обратились против своих преследователей и отбросили их в бурной атаке. Возник гигантский клубок, в середине которого качался экипаж Мака, словно колеблемый беспорядочно движущейся массой смешавшихся полков. Внезапно раздался громкий сигнал рожка, подхваченный дюжиной пронзительных труб. Все остановилось.

Мария-Каролина опустила свой лорнет. Повернулась к Эмме лицом, на котором королевское достоинство боролось с беспокойством.

— Гони вперед коня, чтобы король меня не услышал! — шепнула она. — А вы, милорд, пожалуйста, поближе ко мне! Эти люди, выскочившие из лесочка, на них ведь были белые нарукавные повязки — опознавательный знак группы Дама? Каким образом они оказались вдруг в тылу Мака? Поклянитесь честью, милорд, сказать мне правду!

Нельсон склонился в седле. На его мрачном лице мелькала злая ирония.

— Правду, ваше величество? Барон Мак не счел необходимым прикрыть свои фланги, попал в засаду, устроенную ему Дама, и спасся от полного уничтожения лишь тем, что приказал дать сигнал к прекращению боя. Гениальный выход из положения! Боюсь только, что Шампионне не очень-то станет считаться с ним!

Кровь отхлынула от лица Марии-Каролины.

— Стало быть, вы ни во что не ставите Мака?

— Полководца, который не знает первооснов своего ремесла? Энергичного человека, которому для того чтобы передвигаться, нужны пять экипажей и двадцать лошадей?

— Вы очень суровы, милорд…

— Суров? Я не упрекаю его в физических недостатках. Я сам — калека. Но и ум его превратился в труху. Hic Rodus, hic salta![26]. Королевство не может опираться на ломкие подагрические ноги бахвала. Дай Бог, чтобы я ошибался. Но пророчествовать здесь легко. Через пятнадцать дней после того, как Мак перешел границу Рима, Шампионне стоит у Неаполя! Если мне позволено будет дать вам совет, ваше величество… Гоните вы этого человека ко всем чертям!

Она покачала головой, тяжело дыша:

— Невозможно! Император… мы зависим от него… он никогда не простил бы нам этого…

— Тогда откажитесь от похода!

— После того, как мы так далеко зашли? Слишком поздно, нам уже нет пути назад. И даже короля я уже не смогу удержать. Что я ему скажу? А эти патриоты… они бы назвали его трусом, стали бы еще более унижать королевское имя. — Взгляд ее блуждал по экипажам знати, по темным толпам народа, видневшимся вдали. — Я так и слышу, как они смеются… Смеются… Дайте мне другой совет, милорд!

Он пожал плечами:

— Другой? Подождать, пока Мак победит. Быть может…

— А если он будет разбит?

— Спасаться бегством…

На ней остановился его пытливый взгляд. Она гневно вскрикнула. Ее рука обхватила рукоять хлыста, переломив ее.

— Милорд!

Он опять склонился перед ней.

— Ваше величество взывало к моей чести и к истине!

Она опустила глаза, сжала зубы. Пришпорила своего коня. Так, что он сделал испуганный бросок вперед. Там она остановилась. Одна — на вершине холма. На виду у всех, выпрямившись в неподвижной позе, с каменным непроницаемым лицом. Королева…

Приблизился экипаж Мака и остановился в некотором отдалении. Главнокомандующий, покинув его, поднялся на самую вершину холма и доложил их величествам об окончании маневров. На его побледневшем лице можно было прочесть с трудом скрываемое смущение.

Царила тишина. Только от далеких экипажей, от стоявших за ними темных толп доносились сдержанные смешки.

Глаза Марии-Каролины грозно вспыхнули. Потом по ее застывшим чертам вдруг расплылась благосклонная улыбка. Склонившись с седла, она протянула Маку свою руку.

— Благодарю вас, милый барон! — сказала она нарочито громко. — Вы представили нам удивительное доказательство своего полководческого искусства. А вы — довольны ли вы своими солдатами? Оправдали ли они ваши ожидания?

Повеселев, он прижал ее руку к губам и с энтузиазмом поцеловал кончики своих пальцев.

— Чрезвычайно, ваше величество! Чрезвычайно! Правда… Ее величеству, наверно, и самой было благоугодно заметить… у моста произошла небольшая ошибка! Расстановка там была… э-гм… несколько… против регламента. Но это только мелочь. В серьезном случае она бы… э-гм… точно соответствовала… предписаниям. Войска, как было сказано, — превосходнейшие в Европе. Они побьют любого врага, обратят его в бегство. Из Италии, через Альпы. Туда, куда только повелит ваше величество.

— И во Францию? И в Париж?

Это выкрикнул звонкий, сильный голос. Все повернулись в ту сторону, откуда этот голос прозвучал.

В одном из экипажей переднего ряда стояла стройная женщина. Держа в руках грифель и записную книжку, она смотрела на генерала своими огромными черными глазами. С деланной невинностью, за которой прятался заранее обдуманный спортивный интерес.

Эмма сразу же узнала ее. Элеонора Фонсека, из семьи Пиментелли, самая знаменитая поэтесса Неаполя. Когда-то поклонница Марии-Каролины, теперь, со времени казни студентов, подобно своему другу Чирилло, ее самая злая противница. Муза патриотов…

Мак тоже повернулся к ней.

— Что угодно? — спросил он, смущенно отыскивая свой лорнет, затерявшийся в жабо его широкого, болтающегося на нем мундира.

— Не совсем понял. Что угодно? Что угодно?..

Она немного приподняла свою книжку.

— Я — писательница, ваше превосходительство. Я собираюсь написать поэму о чужеземных героях на итальянской земле. Этот славный день не должен быть в нем упущен[27]. Но решающим будет суждение вашего превосходительства. Поэтому я не могла преодолеть искушения спросить, будет ли его превосходительство в состоянии повести неаполитанских воинов на Францию, на Париж.

Он засмеялся. Беззлобно, весело, польщенный.

— Почему бы нет? Если тому быть суждено, если тому быть суждено.

Она кивнула. С мнимой серьезностью.

— И если позволит французская полиция. Не правда ли? Так как без разрешения французской полиции… а она, говорят, очень строга и не любит видеть в Париже чужеземцев. Может быть, его превосходительство попросит заранее пропуск у Шампионне…

Только теперь до него дошло, что это — насмешка. Темная краска залила всю его голову, он вскочил, хотел что-то ответить, но общий громкий хохот заглушил его голос. Смеялась знать в своих экипажах, смеялись темные толпы народа. Весь Неаполь, казалось, присоединился к этой взорвавшейся языками пламени насмешке над украшенным орденами главнокомандующим и его прогулкой в Рим. Над оставшейся без защиты королевой. Над солдатами, отправлявшимися в кровопролитные сражения. А ведь под пестрыми марионеточными мундирами бились сердца их земляков. А они смеялись, как перед балаганами Пальясси…

Мария-Каролина подъехала к Нельсону, ее дикий взгляд впился в его бледное от гнева лицо:

— Видите эту орду лжецов, воров, безбожников? Разве она не достойна того, чтобы ее смели с лица земли? Помогите мне, милорд, покарать их. Отплатить им за все зло, что они мне причинили. Вы обещаете мне это, милорд? Обещаете мне это? Поклянитесь честью мужчины!

Она протянула ему руку. Смущенный ее резкостью, он не сразу протянул ей свою.

— Ваше величество…

Она презрительно поджала губы.

— Друзья в несчастье. Ну да… ну да… — тихий, болезненный стон вырвался из ее груди. — Мои дети… мои дети…

Он пожал ей руку. Все ей пообещал.