Повествование вардапета Аристакэса Ластиверци

Х ЦАРСТВОВАНИЕ КОНСТАНТИНА, МОНОМАХА ПО ПРОЗВИЩУ[178], СЫНА ФЕОДОСИЯ

Согласно видению пророка, Константин был сотворен из глины. Отец его занимал во дворце должность верховного судьи[179], так что назначал /52/ судей по всей стране. После незадачливого правления кесаря львица зарычала в берлоге на своего друга, ибо ее одолевали немалые сомнения» а среди своих не было никого, достойного царства. Тот же, кого усыновила, сделала повелителем и царем государства, отплатил ей так, как только что рассказали. Что же делает Зоя? Она преступает канонические правила, способствует карьере этого мужа и берет его в супруги[180], возводит на царский престол. Тогда многие решили, что Константин был ее любовником, но я не знаю, так ли это. Он же в своей грамоте по поводу благоденствия страны писал, что «ради мира в империи я не пощадил себя и лишь поэтому согласился на недостойное меня предприятие». В первый же год его правления восстал [Манеак] сын Манеака[181], который управлял западом[182], муж храбрый и именитый, и многих привлек на свою сторону. С великой ратью он дошел до ворот царственного города и благодаря отваге обрел столь великое могущество, что многие подчинились ему даже против своего желания: Манеаку сопутствовала великая удача, и полагали, что он станет императором. Дважды и трижды выступали против него императорские войска, но разбитые возвращались к императору с позором. Перед последним сражением все полагали, что после одержанных побед все ему подчинятся и сделают императором, но Манеак помышлял воцариться не с помощью бога, а уповая лишь на свое могущество. Издавна страдая болезнью Авессалома, /53/ обуянный нечестивостью, он за нее и понес наказание. Его нашли упавшим среди бойцов первого ряда, но он не был кем-либо сражен, а отдал душу могучему ангелу[183] [...]./55/ Это случилось в начале царствования Константина, когда по нашему счислению был 490 год[184].

А через три года пришел конец стране нашей Армянской, ибо в один год распрощались с этим миром оба родные брата, Ашот и Йовханнэс, которые были царями в нашей стране[185]. Тогда заколебался их престол и более не обрел покоя. Ишханы покинули свои наследственные вотчины и отправились на чужбину. Гавары были разорены и стали добычей греческой державы. Населенные аваны стали обиталищем скота, а поля превратились в пастбища. В прекрасных домах с высокими крышами поселились лешие. [И нашу страну можно оплакать], подобно тому как святые пророки оплакивают Израиль, превратившийся в пустыню: «Там вывел детенышей еж и вскормил детей своих без страха»[186].

Великолепные монастыри обратились в пещеры для разбойников... А церкви при них! Они своими стройными зданиями, пышными украшениями, неугасимым огнем лампад и светильников (их живой свет разливается в воздухе и дрожит, словно морские волны, когда те в спокойное время колеблет и сталкивает легкий ветерок) являли небесное зрелище. /56/ Сладкий дымок ладана, зажженного щедрыми дароносцами, был подобен цвету вишневых деревьев, которые растут на вершинах гор и вбирают [в себя] солнечные лучи. И какой язык в состоянии поведать об обитателях монастырей, о сладости песнопений и беспрерывных псалмопениях, о чтении божественных книг, о господних праздниках и почитании мучеников, о воле единомышленников и их устремлениях к божественному и прочее!

И то, что прежде так вот выглядело, ныне лишено всего, утратило великолепие и разграблено. Вместо сладостных песнопений совы и лукохвостки[187] возглавляют хоры, вместо звуков псалмов [слышно], как поют горлицы и воркуют голуби и ласковыми кликами, согласно пророку, призывают птенцов.

Лампады погасли, иссяк аромат благовонного ладана. А алтарь святого таинства, который некогда был подобен молодой невесте и украшен роскошной завесой, с венком славы на челе, ныне являет жалостное зрелище, достойное великих слез, [ибо] лишен украшений, запылен, и там гнездятся вороны... Но все это требует [слишком] долгого и обстоятельного изложения и споспешествования вышней благодати, и только при этом мы смогли бы достичь пели нашего повествования. Но пора нам вести изложение дальше.

/57/ Когда великим Константином[188] овладел недуг, от которого он и умер, он приказал своим ближним, мол, разыщите кого-нибудь в Армении и приведите его сюда. И отправленные на розыски нашли некоего иерея Кюракоса, ведающего странноприимным домом при патриарших палатах, и доставили его к императору. Император увидел его, вручил грамоту по поводу Армении и сказал: «Доставь это письмо, передай царю Армении. И скажи ему, что нас, как и всех смертных, достиг зов смерти, поэтому, мол, возьми свою грамоту и передай царство сыну своему, а сын твой—своим отпрыскам навечно». И он улегся на своем ложе и умер.

А Кюракос припрятал у себя грамоту до воцарения Михаила[189] и тогда продал ему, взяв великие ценности. О, горькая сделка! Сколь великой крови стал он виновником! Сколько церквей разорила эта продажа! Сколько гаваров обезлюдело, обратившись в пустыню. Сколько больших аванов потеряло своих жителей!.. Но обо всем мы скажем в своем месте, а пока поведем изложение дальше, так же как и начали.

Когда весть о смерти [армянского] царя достигла ушей ромейского самодержца, он счел, что грамота об Армении [утверждает его право] на наследственную собственность, и приступил к захвату города Ани и [всей] страны[190]. Но в то время некий Саргис[191] из числа главных азатов Армении торжественно назначил себя царем над Ширакской страной[192] и окружающими гаварами: ведь он сумел прибрать к рукам все сокровища из дворца Йовханнэса, ибо после его смерти был назначен регентом. А могучий и именитый муж Вапрам, великий и несравненный в своем благочестии, /58/ из рода Пахлавуни[193] и его домочадцы, сыновья и племянники — их было около 30 азатов — не примкнули к Саргису, но призвали Гагика, сына Ашота[194], признали его своим царем и благодаря мудрой уловке доставили в город.

Увидев это, Саргис собрал царские сокровища и пробрался в цитадель неприступного Ани. Гагик же, набравшись мужества, подступил к нему и уговорил его с мольбой. Тогда Саргис покинул цитадель и отправился в бердакалак Сурмари[195], но крепость [Ани], равно как и другие замки, на которые простиралась его власть, Гагику не выдал. Прибыв в Сурмари, он коварно замыслил передать все, чем владел, под владычество ромеев и самому перейти к ним. Гагик же с немногими людьми вошел в лагерь, [приблизился] к шатру Саргиса, приказал взять его под стражу и вступил в свой царственный город. Мятежника следовало умертвить, но Гагик мыслил подобно Саулу и пощадил второго Агага, посадил его рядом с собой в колесницу. Посему и воздалось ему как Саулу — жизнью горше смерти.

В эти дни ромейские войска в своем натиске четырежды[196] вторгались в Армению, пока мечом, огнем и взятием в полон не обратили всю страну в безлюдье. Когда я вспоминаю об этих бедствиях, дух мой смущается, мысли останавливаются, ужас вызывает дрожь в руках, и я не в силах продолжать повествование, ибо горек рассказ мой, он достоин великих слез!

Страна некогда была густым и плодоносным садом с прекрасной зеленой листвой, который представлялся прохожим во всей своей красе и благоденствии. Ясноликие ишханы восседали на княжеских престолах, /59/ а их дружины походили на вешние цветники, они выступали в яркоцветных [одеяниях] и своими радостными песнями и кликами являли торжественное зрелище. Звуки труб, кимвалов и иных музыкальных инструментов наполняли души слушателей радостью и ликованием. Старцы, украшенные благородными сединами, восседали на площадях, матери обнимали младенцев, ласкали их с материнской заботой, ради бьющей через край радости забывали печальное время родовых мук и были подобны голубкам, постоянно порхающим вокруг своих новооперившихся птенцов. Нужно ли говорить о любовном томлении невесты в [брачном] покое, о неодолимом влечении жениха к брачному ложу? Но пора возвести рассказ к патриаршему престолу и царскому достоинству. Ибо первый был подобен облаку и, насыщенный дарами святого духа, через посредство благодати, исходящей от вардапетов, кропил животворной росой, а удобренный вертоград церкви плодоносил, и на защитных стенах находились рукоположенные ею стражи. А царь по утрам выступал из города и был подобен жениху, покидающему брачное ложе, или утренней звезде Арусеак[197], которая поднимается над головами земных тварей и притягивает к себе всеобщие взоры. Он сиял великолепными одеяниями, усыпанной жемчугами диадемой и каждого повергал в изумление. А белый конь в золотых украшениях, шествуя впереди, слепил взоры зрителей падающими на него солнечными лучами. Впереди же двигалось огромное скопище войск, /60/ подобное набегающим одна на другую волнам. Пустыни изобиловали сонмами иереев, а деревни и агараки в добром соперничестве сооружали обители для монахов. Этим и подобным была богата наша страна. Я потому пишу об этом, чтобы у каждого вызвать слезы, когда начну повествовать о противоположном.

Ныне же царь лишен своего сана, и в дальней стороне он восседает, как пленник, взятый под стражу. Так же и патриарший престол лишен восседающего на нем, он предстает в печальном обличье, как молодая жена, оставшаяся вдовой. Конница осталась без главаря и рассеялась — кто оказался в Персии, кто в Греции, кто в Грузии... Сепухский полк азатов[198] покинул вотчины, они утратили [былую] пышность и повсюду скулят, подобно львятам, в своем логове. Царские дворцы обратились в развалины и обезлюдели. Многолюдная некогда страна покинута жителями. Не слышно радостных кликов при подрезке виноградников и приветственных возгласов, обращенных к давильщикам [винограда]. Младенцы не играют у ног родителей, старцы со своими седалищами не восседают на площадях. Не слышно свадебных кликов, перестали украшаться завесы брачного чертога. Иссякло все это и погибло, и не спасет [десница], согласно псалмопевцу. Ныне все обратилось в скорбь, и праздничное одеяние уступило место темной власянице... Чей слух выдержит повествование о наших бедствиях! Чье каменное сердце не смягчится от стенаний и не будет разбито печалью! И пора мне к собственным рыданиям прибавить слова из плача Иеремии: «Пути Сиона сетуют, /61/ ибо никто туда не входит»[199]. Это было сказано во время разрушения Иерусалима, но осуществилось ныне.

Да, все это постигло Армению из-за сделки, о которой мы недавно упомянули[200]. Этот торг кажется мне более бесчеловечным, чем Иудин, ибо в том случае продавший достоин осуждения, но сама сделка явилась уплатой за спасение всего человечества, как и пишет великий Петр в окружном послании: «Не тленным серебром или золотом искуплены вы от суетной жизни, но кровью сына божьего»[201]. Этот же торгаш [Кюракос] нагл и бесчеловечен, ибо явился причиной стольких зол. Он сломал ограду виноградника, насаженного господом и взращенного 15-летними тяжкими трудами Просветителя, — он разрушил башни и дал попрать этот виноградник прохожим, пока не осквернили его лесные кабаны и дикие вепри, согласно песне Давида. Но пусть молва об этом достигнет господа, и он воспримет ее, как сочтет правым. Мы же обратимся к нашему рассказу.

Итак, в 494 году был захвачен Ани[202] не по закону войны, но лукавой речью. [Ромеи], поклявшись на кресте, заставили Гагика согласиться с волей императора, [который будто бы сказал], мол, как увижу тебя, верну тебе твое царство и признаю тебя непременным наследником твоей страны и твоего города. Если мудрый клянется, то неразумный верит, что подтверждают также высказывания мудрецов, и далее: лживые слова подобны жирным перепелкам, и поглощают их неразумные.

И поверил Гагик клятве на кресте вследствие ли незрелого[203] ума или боязливости, /62/ не знаю. Гагик вручил ключи от города Петросу, который занимал тогда патриарший престол нашего Просветителя, и великой клятвой вверил ему все попечение страны[204]. И не последовал он заветам Вахрама и других азатов, которые воцарили его, но прислушался к уговорам коварного Саргиса, покинул город и отправился в Грецию путем, по которому нет возврата, уподобившись рыбе, пойманной на удочку, или птице, [попавшей] в силки. Увидев его, император забыл о клятве, о том, что она была дана на кресте, и не отпускал его и настаивал, мол, выдай мне Ани, а взамен дам тебе Мелитину[205] и окружающие ее гавары. Но Гагик отказался, и, пока продолжалось это испытание, Григор[206], сын храброго Васака, направился к императору. Был он муж мудрый, а в божественном писании сведущий как никто, поэтому видя, что Гагика не отпускают в собственную страну, он предстал перед императором и вручил ему ключи от Бджни[207], [передав ему] всю свою наследственную вотчину. Император воздал ему почести, Григор получил чин магистра, [принял] назначенные в качестве местопребывания деревни и города в пределах Месопотамии, а вечное право передавать их из поколения в поколение было подтверждено златопечатной грамотой[208].

А городская знать Ани[209], видя, что Гагик задержан в Греции, решила вверить город либо Давиту Дунаци (ибо на его сестре был женат Гагик), либо абхазскому царю Багарату[210]. Когда патриарху Петросу стало известно, что город кому-нибудь да перейдет, он написал /63/ правителю восточной стороны, пребывающему в Самусате[211], выстроенном, говорят, в древности Самсоном, мол, выясни у императора, чем он отблагодарит меня, если я выдам ему этот город и прочие крепости нашей страны. Узнав об этом, тот поспешно оповестил императора. Прослышав об этом, император удовлетворил желание Петроса, пожаловал ему драгоценности и сановное достоинство. И таким вот образом [ромеи] овладели Ани и всей страной.

А ущемленный в правах Гагик пребывал при императоре, в том месте, которое было дано ему из милости, согласно воле императора, причем оно было значительно беднее Ани и остальной части страны[212]. Благодарность же и награду пожаловали католикосу, у которого приняли город. А Гагик по приказанию императора взял в жены дочь Давита, сына Сенекерима, и стал властвовать над его уделом, ибо Давит скончался, не оставив сына-наследника[213].

А некоего шихана по имени Асит, который ранее правил Востоком, император отправил в качестве наместника в Ани[214]. По прибытии он весьма возвеличил почестями Епатриарха Петроса и подчинил себе всю страну. И с великим войском направился на город Двин. А владетель города Апусуар[215] дал ему бой, устроил под городом великое побоище. И там погиб великий ишхан Армении Вахрам с сыном, что ввергло Армению в великую печаль. Асит же некоторое время пребывал в Армянском государстве, а затем, в 493 году нашего счисления[216], его сменил в должности некий Каменас[217]. Он прибыл в [Ани] и не воздал патриарху прежних почестей, затем принялся поносить его в грамотах перед императором и обманным путем изгнал из города, говоря, что император, мол, назначил тебе местопребывание в гаваре Карине, в городе Арцне. И патриарх прибыл в наш большой и цветущий город и души ожидавших его зрителей наполнил радостью. Близок был праздник /64/ святого богоявления. Когда же великий праздник наступил, несметная толпа спустилась к потоку, который стекал с гор, возвышавшихся с северной стороны долины. И там, как и положено, он со всей пышностью совершил таинство этого дня. Когда же наступило время слить господнее миро в воду, какой-то араб выступил из толпы и попросил окрестить его в воде. Патриарх спросил его о причине просьбы и выяснил, что тот желает стать христианином, и предложил ему войти в воду. И к нему подошел мироносец, взял сосуд и [нечаянно], ударив его рукой, расколол, обильно окропив елеем и новообращенного и воду. А осколком стекла поранило руку патриарха, и на землю полилась струя крови. Толпа по-разному истолковала это явление, но все говорили, что это недоброе знамение. И исполнилось оно в тот же день. Ибо во время трапезы, когда восседали за столом, прибыла стража, схватила патриарха и доставила его в крепость Халтой Арич. Из Армении доставили также его племянника по сестре по имени Хачик[218] и заточили в крепости, которая зовется Сеав Кар[219]. И там они оставались до пасхи. А затем их вывели оттуда и доставили в Константинополь к императору. А еще ранее некий евнух, титул которого [давал ему власть] над половиной государства[220], привел туда с собой старшего брата Хачика Ананию[221].