Повествование вардапета Аристакэса Ластиверци

XXII /119/ О НЕЧЕСТИВОЙ СЕКТЕ ТОНДРАКЦЕВ, КОТОРАЯ ОБЪЯВИЛАСЬ В ГАВАРЕ ХАРК И МНОГИХ ЗАРАЗИЛА СМУТОЙ

Епископ Йакоб, стоявший во главе церквей области Харк, в начале своего правления выдавал себя за праведника. Он носил вретище, постился, ходил босым. И подобрал себе иереев, которые неотступно следовали за ним в грубой, суровой одежде, отказывались от изысканных яств и все время отдавали пению псалмов. Таким образом Йакоб повергал в изумление как дальних, так и ближних, и каждый стремился увидеть его. Отдавшиеся ради власти дерзкой гордыне и нечестивости изъявляли ему покорность, и, если бы даже он приказал вынуть душу, никто бы не противился, не осмелился бы раскрыть рот и выдавить звук. Но все это было притворством, а не истиной, и плод познается по дереву» как слышали мы от господа. Подобно этому пишет и апостол, говоря: «Сам сатана принимает вид ангела света. И удивительно ли, что служители его принимают вид апостолов Христовых»[349]. Так, например, когда в домашнюю пищу подмешивают яд и [кто-нибудь] приступает к ней словно к [здоровой] пище, смертельное зелье сражает его. Точно так же рыболовы насадкой скрывают крючок, чтобы на него попалась соблазнившаяся приманкой рыба. Таковы же слуги нечестия. Они не осмеливаются обнаружить перед кем-либо гибельную бездну, [в которую катятся], — /120/ кто бы согласился, даже будучи совершенно лишенным разума, доброхотно погрузиться в пучину, откуда нет исхода? Посему для обмана обделенных мужеством они прикрываются нашей благочестивой верой и сладким словом соблазняют мысли невинных. И слова их подобны раку. Трудно лечить эту болезнь, и точно так же охваченные [нечестием] едва выздоравливают [...] /121/ Но хватит об этом. Нам пора обратиться к повествованию, дабы сказанное показалось убедительным.

Итак, с тех пор как обрела силу добрая, но не соответствующая действительности слава, которую распространяли о нем неразумные люди, этот Йакоб, главный приспешник и единомышленник отца всеобщего зла, начал поражать нашу веру стрелами, на которые были насажены острия из орешника[350]. Ибо он был весьма речист и красноречием очаровал слух многих, надеясь нарушить основание святой церкви. И не вспоминал он повеление божье и непреложный завет Петру: «Ты камень, и на сем камне Я создал церковь мою, и врата ада не одолеют ее»[351], не верил ему, но воспринял [эти слова] как речь некоего смертного. Поэтому он рванулся в бой, /122/ полагая состричь славу церкви (как поступила в древности та блудница с волосами Самсона, чтобы выдать чужеземцам непобедимого мужа), то есть [выдать] отвергающим истину святую церковь, которую честной кровью своей обрел господь наш Иисус Христос, увенчал и украсил всепобеждающим крестом, установил в ней алтарь таинства, подобный древу жизни Эдема; и плоды его, дающие бессмертие, мы непреложно признаем телом творца, согласно его недвусмысленному завету: «Ядущий мою плоть жить будет вовек»[352].

Но обрати внимание на ловкую хитрость Йакоба: со змеиным коварством он ищет, как бы здоровых в вере напоить гибельным ядом. Прежде всего он начал выбирать иереев по достоинству, а недостойным приказал умолкнуть. Это многим пришлось по душе, и тогда он придумал новое — повелел, чтобы достойные иереи лишь три раза в году служили литургию. И хотя в Никейских положениях сказано: «Хоть и грешен весьма, но следует принять его исповедь, причастить к телу и крови господа, удостоить обедни и всех христианских обрядов»[353], он к этому отнюдь не прислушался, но поучал следующим образом: если сам согрешивший не покается, ему не помогут ни поминания, ни обедни, А его приспешники издевательски смеялись, выводили на середину животное и говорили: «О несчастное четвероногое! Тот согрешил в свое время и кончился, чем же ты виновато, что умираешь вместо него?» При этих обстоятельствах народ разделился надвое, одни /123/ принимали это, другие нет. Все были в замешательстве и сомнении и пытались найти выход. А те, кто в то время в пустынях И пещерах своим постоянным покаянием служили воле божьей, великими рыданиями и слезными мольбами просили милостивого вмешательства доброго господа. Дважды [по его поводу] собирались многие отцы и архипастыри, иереи и беспорядочные толпы, коим нет числа, но лицемерный образ Йакоба опутал всех ишханов гавара словно цепями, и они поклялись скорее умереть в бою, чем выдать его собору. Он же восседал в доме подобно Несторию и через посредство вестников запальчиво отвечал собранию, уповая на помощь ишханов, а не бога. И не припомнил он псалма Давида: «Лучше уповать на Господа, нежели надеяться на князей»[354]. Этот злодей надеялся побороть истину с людской помощью, но господь не допускает, чтобы палица грешников вторглась в пределы праведников, и, дабы праведные не потянулись ко злу, он выполняет волю богобоязливых и внимает их мольбам. Он усмиряет бурю, в засуху вызывает дождь, и это молитвами [даже] одного праведника. Он [некогда] посетил нас и спас народ свой. Тот, кто в глубокой мудрости издали зачинает великие дела, и ныне распорядился наиболее полезным при данных обстоятельствах образом. А было так.

Некий иерей по имени Есайи, из гавара Карин, [происходивший] из благочестивого рода, поначалу примкнул к Йакобу, но, видя, что вокруг последнего проснулось /124/ столько страстей и волнений, начал приглядываться к нему с большим вниманием. Был он муж мудрый и, выказав Йакобу большую привязанность, стал одним из его доверенных. Но, ознакомившись с его нечестивым[355] учением, он незамедлительно отправился к святому патриарху Саргису и поведал ему об этом. Тот выслушал, постиг суть дела и, сладкими речами призвав к себе это ничтожество, воздал ему по заслугам: лишил священнического сана, прижег лицо лисьим знаком[356] и при этом поучал: кто изменяет вере святого Просветителя, приползает к лжеучению тондракцев, проникает в стаю зверей в образе людском и приобщается к ней — пусть понесет подобное наказание! И приказал заточить в тюрьму этого жалкого человека. Надеялся, что тот, быть может, раскается и решит отойти от нечестивой ереси, ибо весьма сожалел о пропащей душе. Но, согласно словам Иеремии, огонь не сможет забыть о своем горении, ефиоплянин — о черной коже, а барс — о пятнистой шкуре; так и зло не забудет о том, что оно делает злое[357]. Ночью Йакоб проломил [стену] темницы, бежал и, проникнув в страну греков, явился в царственный город Константинополь. Он злословил по поводу нашей веры и просил, чтобы его крестили по их обряду. Но они мудро осведомились и, догадавшись в чем дело, отказались. И сказали: «Мы не примем того, которого [сами] армяне отвергли ради веры и унизили». Таким образом, когда это ему не удалось, он спустился в гавар Апахуник, в обиталище сатаны, место собрания богоотступников, загон для зверей, который зовется Тондрак, и на некоторое время нашел там тайное логово. /125/ Говорят, однако, что вследствие крайней нечестивости и эти его не приняли. Поэтому он поднялся на гору у Хлата, и в агараках и дальних местах нашел своих, и там на некоторое время обосновался. Прожил там дни свои, затем отправился умирать в город Мухаркин[358]. Не следуя законам писания, не подчиняясь [уложениям] христиан, он должен был стать отверженцем. И погиб он, как осел, и мертвец был предан земле[359], оставив по себе недобрую память. Ибо всякий, кто услышит эту историю, пошлет вослед ему проклятия!