Повествование вардапета Аристакэса Ластиверци

XI О ПОБОИЩЕ В ГАВАРЕ БАСЕАН И БЛИЗ ГОРЫ СМБАТА[222]

В тот год над нашей страной разверзлись врата небесного гнева. Из Туркестана[223] двинулось огромное войско, и кони их /65/ стремительны, как орлы, с копытами, подобными твердым камням. Их луки натянуты, стрелы заострены, они туго опоясаны, и не разорвать ремней на их сайогах. Они проникли в гавар Васпуракан и напали на христиан, подобно изголодавшимся волкам. Они дошли до гавара Басеан, до дастакерта, который зовется Валаршаван; мечом, огнем и взятием в полон разорили 24 гавара[224]. Эта история печальна, она достойна великих слез. Они набросились, как львы, и кидали убитых на съедение зверям и птицам, как львятам. И в своем дерзком предприятии намеревались дойти до города Карина. Но тот, кто запрудил море, сказав: «Доселе дойдешь и не перейдешь, и здесь предел надменным волнам твоим»[225], окутал все вокруг них густой мглой и задержал их продвижение. И сделал это в силу своей несказанной мудрости, дабы мы сумели предостеречь себя внушенным им страхом, а они поняли, что то, что они свершили, — сделали не своей силой, а та же могучая рука, задержавшая их, сама и открыла им путь. Ныне через посредство чужого народа [господь] излил на нас гнев свой, ибо мы согрешили перед ним. Но не пожелал навлечь на нас муки, ибо он милостив [...]

/67/ В 497 год нашего летосчисления, во второй год пленения из Персии вновь полил горький и бурный ливень гнева[226], который залил обширную долину между Басеаном и Карином, а брызги рассыпались по четырем сторонам света — на западе до гавара Халтеац, на севере до Спера[227] и до замков Тайка и Аршаруника[228], на юге до Тарона и до гавара Хаштеанк[229], до лесов Хордзеана[230]. Укрепившись, [противник] оставался там 14 дней, а затем залил, как море, горы и заросшие кустарниками [низины], /68/ завладел всей страной. Мне кажется,это было то самое несмешанное вино, которое в своем видении младенец Иеремия поднес в золотой чаше и напоил царей, народы, города, ишханов и их войска[231]. А после всех напоил страну Сисака[232]. Вот явное осуществление [предсказанных] в пророчестве событий. Ибо испила страна наша Армянская этого несмешанного вина и горько опьянела. Погрузилась в дремоту, утратила разум, испив все до конца. И лежит она на перекрестке всех дорог, обнаженная и обесчещенная, и попирают ее прохожие. Она покинула дом свой, удалилась от знакомых, отрешилась от семьи и родных, стала пленницей всех народов!

Пристало мне произнести слова пророчества: «Оставшееся от гусеницы ела саранча, оставшееся от саранчи ели черви, а оставшееся от червей доели жуки»[233]. То же относится и ко мне, поскольку на нас исполнились все предсказания пророков. Ибо гусеницы и саранча удалились, а речь наша как раз о червях и жуках. И действительно, персы[234] и прочие племена варваров-язычников, после того как, выступив в первый раз, опустошили множество гаваров, захватили добычу и пленных и вернулись в свою страну, — возвестили об этом народам и царствам и призвали их, как это сказано у пророка: «Звери пустыни, идите и ешьте все, что в лесу»[235].

А на следующий год[236] собралось бесчисленное множество войск, вооруженных луками и мечами, которые были подобны орлам, [парящим] над своей будущей пищей, и в великом порыве стремительно /69/ вторглись в нашу страну — в сентябре, в праздник святого креста[237], в среду. То, о чем мы повествуем здесь, достойно слез и скорби. И описываемые зрелища призывают к рыданиям. [...] Города разрушены, дома сожжены, дворцы в пламени, царские палаты обращены в пепел. Мужчины перебиты на площадях, женщины покинули дома рабынями, грудные младенцы побиты о камни, и увяли прекрасные лики отроков. Девы обесчещены на площадях, а юноши зарублены на виду у старцев. Треплются покрытые кровью благородные седины старцев, а тела их /70/ валяются на земле. Сверкают мечи врагов, они обессилели [от убийств]; лопнула тетива у луков, и в колчанах кончились стрелы, сами они изнемогают, но сердца их не стали милостивее. [...]

О, сколь горестен был рассвет этого дня! Свет бестелесный возник в первый день от слова божьего, на четвертый день соединился с материей и разделился на [два] светила, которые обрели власть над днем и ночью и навеки стали двигаться над землей; одно из них зовет людей к труду, другое придает смелость зверям. Ныне полдень того дня стал для нас мрачной ночью, а племя озверевших язычников, которые, согласно словам пророка, издавна рычали в своих логовах, /71/ взалкали паству божью. И когда наступила ночь, они вышли и рассеялись по поверхности земли, нашли обильную добычу, насытились пищей, а остатки кинули своим детенышам, [утолив их голод] на долгие годы. И хотя повсюду им была уготовлена богатая добыча, ибо страна оказалась для них плодообильным раем, но в особенности так было в гаваре Мананали[238], близ горы, которая зовется Смбатовой крепостью, ибо там сосредоточилось бесчисленное множество беженцев и скота. Напав на них, неверные разрушили их замки, ворвались туда и предали всех мечу.

Это было горестное зрелище, достойное слез. Сраженных добивали, а укрывавшихся среди скал поражали стрелами, прятавшихся в горных выемках приканчивали громадными камнями, и тела их валились в ущелья, подобно кучам древесной щепы. Сколь горестен был рассвет того дня! Преисполненные смелости вооруженные удальцы держались друг около друга, малодушные ослабевали, у женщин мутился разум, юнцы выказывали мужество, но исхода не находили. И со всех сторон их окружала вражеская стена. Чувство к любимым было утрачено, к друзьям не было сочувствия. Отец забыл о сострадании к сыновьям, мать утратила любовь к младенцам. Молодой жене было не вспомнить о любви к мужу, и муж забыл о желанной прелести своей супруги. Замолкли /72/ на устах иереев песнопения службы, а псалмопевцев — звуки псалмов. Все было охвачено дрожью и трепетом. В страшной сумятице многие беременные женщины выкинули младенцев... Таким образом, все это войско охватило гору словно бы в охотничьи тенета, пока осажденные совершенно не обессилели.

Когда же наступил вечер, [язычники] взяли добычу, пленных и добро убитых и ушли. А после их ухода там можно было видеть страшное зрелище, достойное оплакивания, страшнее, чем прежде. Различны были предсмертные страдания. Некоторые из валявшихся еще дышали, у них от жажды пересохли языки, и они тихими, слабыми голосами просили утолить жажду, но некому было поднести [воды]. А тяжелораненые не могли произнести звука и задыхались. У тех было перерезано горло, и полумертвые, они еле хрипели. У этих же ныли страшные раны, и они били ногами и рыли ногтями землю. Но там было еще более страшное зрелище, которое могло бы вызвать слезы и рыдания у камней и прочих бездыханных предметов. После того как неверные отвели пленных от горы, они стали вырывать младенцев из материнских объятий и швырять наземь, так что весь их стан кипел от обильной крови. Одних убивали, разбивая о камни, у других же вспарывали животы, так что вываливались внутренности. Но чей бы слух вынес вопли живых! Те, что могли передвигаться сами, разбрелись повсюду и искали своих матерей, и их громким голосам вторило горное эхо. Те, кто не мог держаться /73/ на ногах, ползли на коленях. Те же, что были в совсем еще нежном возрасте, бились о землю, ползая, теряли голос и задыхались. Горестными стенаниями, нескончаемыми возгласами походили они на только что разлученных с матерями овец, которые, согласно своей природе, оглашают воздух бесконечными криками и терзают слух внимающих... Такова твоя горестная история, о гора! [...] Но обратимся к нашей истории. Мне хочется по мере сил своих не торопиться с изложением, дабы суметь у каждого вызвать слезы. Я призываю плакальщиц и Иеремию, дабы они со мной составили плач, ибо рассказ мой не о горах, пещерах и пустынях, где скрываются только беглецы...