Правая сторона

12

Иван собирался на работу молча. Раздраженно стряхнул с ног комнатные тапочки, купленные Тамарой, опустился на лавку у порога, нашарил под ней шерстяные носки. У одного оказалась протертая пятка. Раньше бы этому особого значения не придал, сам бы заштопал, а тут и заштопывать не стал. Сунул ноги в резиновые сапоги, притопнул.

«Вот она, забота», — злясь, подумал он.

— Ребенка разбудишь, — сказала Тамара бесцветным голосом, не оборачиваясь к мужу. Она стояла у окна, скрестив на груди руки. За стеклом было серое, выжженное зноем небо. Жидкие клочковатые облачка висели над озером, размывали даль, кутали вершину Громотухи, отчего гора казалась выше, чем есть.

Дней десять назад у них случился крупный разговор, и все эти дни жена не замечала Ивана: ходит из угла в угол или смотрит в окно. Не видно, чтобы считала себя виноватой.

Они тогда собирались на день рождения к Вере, и Иван искал галстук. Случайно залез в средний ящик комода, где хранились вещи жены, переворошил там все и уже собрался задвинуть ящик, как заметил в углу небольшой узел. Развязал его и увидел двух хорошо выделанных соболей.

Тамара, в красном праздничном платье, только что отвела Альку к бабке Спирихе и примеряла туфли на кухне.

— Это что? — вылетел Иван из спальни. — Где взяла?

Тамара жалко улыбалась, видимо, не знала, что ответить, испуганно смотрела в заострившееся мужнино лицо.

— Где ты это взяла? — Ивана лихорадило.

— Купила, — холодно ответила Тамара, оскорбленная его тоном.

— У кого?

Она пыталась вырвать шкурке, но Иван не дал. Он вдруг вспомнил ночной визит Клубкова и жену, покорно исполняющую его приказы.

— Тебе их Клубков подарил…

— Ты с ума сошел! — кровь прилила к ее щекам от мужнина усмешливого взгляда.

В праздничном платье Тамара лежала на кровати лицом к стене и плакала навзрыд, а Иван, задыхаясь от возмущения, ходил по комнате.

— Ты понимаешь, что натворила? — лезли, царапая горло, слова. — В какое положение ты меня поставила? Жена лесничего купила у браконьера соболей!

Иван потом успокоился и говорил уже тише. А жена все плакала, и ни слова в ответ. Сколько дней прошло — она все молчит. Завтрак нарочно не сготовила, и Иван, глотнув из носка чайника холодной заварки, сунул в карман штормовки несколько кусков сахару, выскочил за дверь.

Он, конечно, понимал, что не только из-за соболей плакала жена. Надоело ей сидеть домохозяйкой, и жить на одну зарплату Ивана трудно. Скопилось все к одному…

На улице пыльно, даже в горле першит. Его окликали рабочие, здоровались, он кивком головы отвечал, не поднимая глаз. Хотел завернуть на плантацию, да подумал, что с утра не стоит. Глухов может его хватиться.

Перед крыльцом конторы толпились люди. Собрались на инструктаж обходчики, разговаривали с Матвеем. Иван не остановился, сухо кивнул всем сразу, стал подниматься по лестнице.

Вверху его догнал Матвей.

— Пойдем ко мне, — взял под руку, внимательно разглядывал. — Худой ты стал. Кожа да кости, — сказал уже в кабинете.

— Какой есть, — отрезал Иван.

— Да ты чего бычишься? Давай посидим, поговорим.

Иван подумал и сел возле стены. Матвей устроился рядом. Некоторое время молчал, собираясь с мыслями. Спросил:

— Как кедра-то твой?

— Нормально. Саженцы все до единого принялись. Растут быстро. Я сейчас над такой штукой думаю: что если у кедра самому формировать крону и регулировать рост?

— А зачем это?

— Ну как зачем? Если посадить кедровую плантацию, то высота и крона много значат. Шишки растут обычно на самых макушках. Если ущипывать, обрезать побеги, можно сформировать любую крону, можно увеличить урожай. Пора выводить культурный кедр, который бы плодоносил каждый год. Регулярно.

— Хорошая идея, — поддержал Матвей.

— Представь: посадит, к примеру, горный совхоз кедровую плантацию — потомков своих озолотит. Как снимут урожай — тысячи рублей чистой прибыли. И работы кедр никакой не требует, никаких затрат на него.

— Да-а, — сказал Матвей, — великое дело ты затеял. — Помолчал, собираясь с мыслями, вздохнул. Иван заметил его задумчивость.

— Ты чего, Матвей?

— Да штука такая получается… Глухов посылает Артема на Щучий, к Клубкову, а я опасаюсь за него.

— За Клубкова?

— Нет, за Артема, — терпеливо разъяснял Матвей. — Одного я боюсь пускать. Ты бы съездил с ним.

— А что там случилось? — насторожился Иван.

— Видишь, какое дело… Решили Клубкова из Щучьего выселять. Подальше от заповедника.

— Давно пора, — согласился Иван. — Но почему я об этом ничего не знаю? Или уж не лесничий?

— Я тебя нарочно не ввязываю в это дело. Клубков тебе приходится родней, и тебе просто неловко.

— Ну, а Артем зачем к нему поедет?

— Глухов предложил такой вариант: Стригунов приедет к Клубкову и от имени руководства предложит переехать в Полуденное обходчиком.

— Не согласится, — усмехнулся Иван. — Как это он бросит дом, охотничьи угодья. Он ведь там король.

— Вот это и надо. Как только откажется, сразу — выселение. Территория наша.

— Постой, как это наша? Граница по Сельге проходит?

— Точно. А Сельга двумя рукавами идет.

— Ладно. Только надо письмо написать в Управление, чтобы отдали нам всю Сельгу. Все-таки честно: почему проворачиваете за моей спиной?

— Ты не шуми, не шуми… Глухов считает, что так лучше будет.

— Неужели подозревает в чем-нибудь?

— Да не переживай. Есть у него странности. Мечется что-то, суетится, торопится проявить себя…

— Это точно, — согласился Иван. — На днях я плавал в леспромхоз партвзносы платить, а парторг меня спрашивает: «Как там Глухов, ведь у него выговор в карточке».

— Вон как! — усмехнулся Матвей. — То-то он в район чуть не каждый день плавает. Мужиков-то все-таки пятнадцать человек послал лес валить. Сегодня утром через перевал ушли. Глухов это тайно решил сделать, а мужики вечером ко мне домой зашли: «Как быть?» Идите, говорю, раз приказано. И приказ директора отменить не могу. Еще-то что говорил парторг?

— Меня к себе звал. Участок под плантацию сулил. Хоть гектар, хоть два. Все, говорит, будет. На широкую ногу дело поставим.

— Согласился? — быстро спросил Матвей.

— За кого ты меня считаешь?

— Молодец. Я вот подумал, надо нам тут свою первичную парторганизацию создавать. Что толку, что прикреплены к леспромхозу. У них свои заботы, у нас свои. Приедешь к ним на собрание и сидишь пень пнем. Они о валке леса, а мы о его сохранении… Пусть небольшая организация будет, да своя. Со временем, может, примем кого из лесников. Я вот к Анисиму присматриваюсь. Ему, пожалуй, рекомендацию можно дать. Ты как думаешь? Можно?

— А как он сам на это?

— Намекал уж. Я обнадежил.

— Ну и правильно. Это наш человек. На такого пальцем никто не покажет. Ты готовь его понемногу, шефствуй… Со своей парторганизацией мы, знаешь, скорее б навели порядок. Точно. Навели бы. Думаю, райком нас поддержит. — Помолчали. — Ладно, — сказал Иван. — С Артемом я съезжу.

— Съезди, съезди. Помоги парню. Клубкова ты знаешь…

— Знаю… — недобро уронил Иван. Вспомнил про соболей, и злость подкатила к горлу.

— Вернешься, сразу зайди ко мне. Обмозгуем, как быть дальше. Сушь стоит. Опасное время… Ох, опасное. На душе неспокойно. Во сне этот пожар уж сколько раз видел. А тут еще мужиков услали. Ладно. Давай плыви. Артем на берегу. Сходи, переоденься. Он подождет.

— А я готов. Все на мне.

Матвей еще что-то хотел сказать, наверное, что надо бы предупредить Тамару, но ничего не сказал. Проводил до дверей.

Артем ждал в лодке. «Значит, Матвей не сомневался, что поплыву», — подумал Иван с досадой и в то же время с удовлетворением. Ни слова не говоря, прыгнул в лодку, махнул рукой помощнику, дескать, трогай.

Мотор завелся сразу, и Иван покачал головой:

— Ероплан. Умеешь.

Артем заалел от похвалы лесничего, включил скорость и резко добавил газу, отчего лодка рванулась вперед, задрав нос, будто хотела выпрыгнуть из воды.

В лицо хлестал тугой ветер, и Иван лег возле багажника, где меньше дуло. Склонив голову набок, наблюдал, как медленно проплывает мимо Громотуха с клочьями облаков над вершиной, слушал, как шуршит вода у борта. Сколько раз он все это видел и слышал, а не надоедает. Попади он в другое место, именно этого и будет ему недоставать. Этой вот Громотухи, нависшей над Полуденным, этой бездонной зеленоватой воды, крутых берегов с черной, уходящей вверх тайгой.

И опять думал о Тамаре. Странное дело, когда они ссорятся, он и злится на нее, и готов наговорить бог знает что, а сядет в лодку или уйдет в тайгу — все меняется. Он начинает жалеть жену и мучается, что обидел, хотя мог сдержаться, уступить в чем-то. Вот хотя бы эти проклятые соболишки. Конечно, дико, что взяла их у Клубкова. Но разве она не говорила ему, разве не прожужжала уши, что хочет к зимнему пальто соболиный воротник. Пропускал мимо ушей или негодовал против барских замашек. И жена перестала напоминать, сама достала. Почему бы ей не иметь соболей на плечах? Разве не имеет права? Имеет. Что она тут на озере видит? Ради мужа живет в тайге, бросила музыку, концерты, скольким пожертвовала.

Летом еще так-сяк. Зелень и прочее, почти курорт. А зимой жутко. Бесконечные штормы, грохот волн о скалы у самого почти дома. С ума можно сойти от нестихающего грохота. Снег, лютые морозы, метели… И даже не это самое главное, а то, что нет рядом привычного: подруг, знакомых — музыкантов, нет той атмосферы, в которой она привыкла жить.

А он, муж, то в тайге, то на озере, дома почти не бывает. Каково ей ждать, тревожиться? А что ей улыбается в будущем? Все та же тайга. Да, заслужила она нечто большее, чем воротник. Вот взять бы осенью отпуск да махнуть на левую сторону с ружьем. Добыть жене шкурок и на воротник, и на шапку, и на что угодно. Ей, может, единственная радость и осталась.

Чем дольше думал, тем больше находил себя неправым в мелких ссорах с женой. Она нервничает, надо успокаивать ее, когда и смолчать, если даже не права. Ее тоже понять надо. Запоздалое раскаяние грызло его, злость к Клубкову копилась. Подъехал, подлец, со своими соболями, по рукам и ногам связать хотел. Что ему стоит сказать: «У меня жена лесничего соболей покупала». Крутись тогда.

Иван завозился, выглянул из лодки, когда до Щучьего оставалось не более двух километров. Смотрел-смотрел назад, поверх Артема и, качнув лодку, стал перебираться с носа на корму.

— Северянка! — крикнул в лицо Артему.

Тот не расслышал, убавил газ.

— Совсем глуши! — Иван махнул рукой на мотор.

Стало тихо. Только плескалась мелкая волна у бортов.

— Ты чего? — удивился Артем.

— Слушай…

Тихий, будто серебряный, звон трепетал над озером. Непонятно, откуда он появился, мелодичный, явственно тревожный звон. Воздух ли так дрожал или ветер над прибрежными скалами и кедрами создавал этот странный, плывущий звук.

— Запоминай звон, — сказал Иван. — Его даже сквозь гул мотора можно услышать. Его всем телом чувствуешь. Он везде, даже внутри тебя. Как только услышишь — беги к берегу. Не раздумывай. Понял? Оглянись-ка.

Артем оглянулся, но озеро за спиной было спокойно. Туман как-то незаметно рассосался, вода стеклянно поблескивала. Везде была ровная, чистая гладь. Только позади, у каменного мыса, далеко выдававшегося в озеро, темнела узкая полоска. Она перекинулась до другого берега. Можно было подумать, что это упала тень от мыса и расстелилась на километры.

Иван показал рукой.

— Вон она, родимая. И, кажись, хорошая.

Артем смотрел на полоску и заметил, что она движется к ним. Да, она надвигалась, наливаясь фиолетовым цветом, ширилась на глазах, и он знал, о чем говорил Иван.

Сердце тоскливо сжалось, Артем покосился на далекий берегу сквозь расстояние явственно увидел, как там уютно громоздятся деревья и скалы. Там твердо и надежно.

Он заспешил, дернул стартер. Скорость оказалась невыключенной, и лодка рванулась с ходу. Артем тут же заложил руль в сторону берега. Не очень круто. Ему не хотелось перед лесничим казаться трусом.

Иван отрицательно замотал головой и махнул рукой на Щучий. Он посчитал, нет резона спасаться у берега. Расстояние что до Щучьего, что до ближайшей, удобной для причала бухты, примерно одинаковое — километра два.

Артем повернул на Щучий, по-прежнему стараясь казаться спокойным. Даже пытался что-то насвистывать потихоньку. Искоса взглядывал на Ивана. Лицо лесничего — непроницаемо. Успеют ли они? Наверное, успеют.

Вдруг Артем услышал гулкий вздох, будто ущелья вздохнули холодом горных рек, сразу напрягся. Он видел, как по воде прошли быстрые судороги, обгоняя лодку. В один миг гладь воды растрескалась рябью. Неизвестно, откуда появилась зыбь, она качала лодку с кормы на нос.

А сзади догоняла их резкая темная полоса во всю ширь озера. И по этому угрюмому полю бурлили пенные гребни волн, которые, казалось, светились изнутри зловеще мерцающим светом. Усиливался глухой, шедший как бы из глуби озера шум.

Иван смотрел на волны, и теперь Артем видел, как встревожился лесничий, как пальцы его быстро застегивали пуговицы штормовки, как он глубже нахлобучил фуражку на голову и сделал знак, что сам сядет за руль. Было уже ясно: не успеть.

— Наполощет! — блеснул зубами Иван, меняясь с Артемом местами. Он тут же стал лавировать на боковой, еще не сильной, еще только копящей силу волне.

Буруны догоняли лодку. Вот они рядом. Лодка будто завязла, но тотчас ее отпустило и швырнуло вперед, отчего она на мгновенье зарылась носом.

— Садись на пол! — заорал вдруг лесничий, раздвинув ноги от борта к борту и вцепившись в румпель обеими руками. Одной уже не мог управлять. Артем соскочил со скамейки, плюхнулся на деревянный настил, пальцы прилипли к режущим кромкам бортов.

Волна ударила в корму, ее подняло так высоко, что нос лодки провалился в ушедшую вниз воду. Взревел обнаженный винт, бешено вращаясь на холостом ходу, потом загудел натужно, с надрывом, когда лодка выровнялась.

И тотчас нагнала другая волна, выше прежней, и корму снова подкинуло, и Артему казалось чудом, что Иван держится, не свалился на него с вышины, висит на фоне яркого неба.

Корма плавно осела, теперь вздыбился нос. Под днищем бурлило, мотор почти не слышался, словно захлебнулся. Артем с тревогой наблюдал, как Иван, сжав зубы, косился на мотор. Вытянет ли вал, осилит ли крутизну?

И вдруг нос зарылся в воду, ледяные брызги хлестанули Артема, как из ведра. Он мгновенно стал мокрым.

Иван, ошалело блестя глазами, выжидал, пока проходил большой вал. За ним катился поменьше — последыш, тоже подхватывал лодку, тащил на своем гребне, пока она не отставала, и ее не настигал новый вал.

— Держись! Немного осталось! — ревел Иван.

Артем и сам видел, что немного, но чем ближе продвигались к скалам Щучьего, тем страшнее становилось. Под ногами хлюпала вода, она все прибывала.

От скал шел ломаный вал, о нем Артем тоже знал из рассказов лесников. Ударившись об отвесные каменные стены, волны откатывались назад, сшибались с другими, идущими к берегу, и вскидывались водяными столбами. Увидев эти ребристые, вспенивающиеся на двухметровую высоту столбы воды, Иван побелел, скулы совсем заострились. Губы шептали непонятное.

Лавировать становилось все труднее, волны налетали отовсюду: спереди, с боков, сзади, и нельзя было допустить, чтобы две волны встретились под днищем.

Гудели и бухали клепаные дюралевые листы. Казалось, сейчас вырвет все заклепки, хлынет черная вода и не за что будет уцепиться. Тогда — конец.

Корму стремительно бросило вверх, внутри у Артема будто что-то оборвалось, сосущая пустота ужаснула его. Он видел, как вздыбился над ним Иван, взболтнув в воздухе ногами в резиновых сапогах с рубчатыми, мокрыми подошвами, и повис боком, уцепившись за румпель. Сейчас он сползет вниз, и потерявшую управление лодку перевернет, как ореховую скорлупу.

Сбоку, возле борта, ухнуло, будто взрыв, Артема накрыло водой. Захлебываясь, увидел зеленый, с ослепительными блестками, водопад и Ивана, который все еще висел над ним, не отпуская ручку, вцепившись в нее побелевшими пальцами.

Вода и небо менялись местами, Артем не мог сообразить, в каком он положении. Видел то вздрагивающее всеми переборками дно лодки, то зеленое солнце, прыгающее по волнам, то неподвижное, будто маска, лицо Ивана, висящего над ним, и это было самое страшное…

Лодку приподняло и бросило плашмя. От бортов плоскими листами ударили брызги, накрывая волны, сверкнула синяя радуга на фоне черных близких скал.

«Боком несет», — ужаснулся Артем, хватаясь руками за решетчатый настил. Рука нащупала что-то скользкое, круглое. Это была фуражка Ивана. И лесничий уже не висел, он сидел возле мотора и, не мигая, расширившимися глазами смотрел на уходящую высоко черную стену, дергая румпелем из стороны в сторону. Рыжеватые волосы прилипли ко лбу, из нижней губы сочилась кровь, размытой струйкой стекая по подбородку.

«Ну, сейчас… сейчас…» — шептал Артем, видя над головой каменную щучью морду и черные спины валунов возле борта. Затаившись, ждал удара, ждал скрежета и клекота прорвавшейся в лодку воды, но боковая волна, обнажив камни, вдруг, играючи, отбросила лодку.

Скала отодвинулась, пошла за корму, и вдруг перед глазами предстал заливчик с сочными зелеными берегами, неестественно спокойный, приютившийся в затишье.

На берегу чернела лодка, Иван правил к ней на малом газу и потом совсем заглушил мотор. Тишина поразила Артема. Он долго сидел без движения после того, как нос моторки мягко ткнулся в пологий травянистый берег. Он слышал, как колотится сердце, и не расцеплял закостеневших пальцев на кромках бортов.

— Еропла-ан! — пропел Иван нервно. — Еще бы чуть-чуть и — привет! Налимов кормить!

Он замолчал, уставился на берег. Артем повернул нехотя голову. Возле лодки сидел крупный, волчьего цвета, пес, глядел на людей изучающе.

— Дома Клубков, — сказал Иван. — Соболь здесь.

Он вылез из лодки, подтащил ее. Пес обнюхал лесничего, заломленный на спину колечком пушистый хвост приветливо подрагивал.

— Собаке цены нет, — Иван гладил пса, щекотал за ушами. — Идет за любым зверем. Веришь, один марала и медведя держит.

Артем, пошатываясь, вылез из лодки.

Из большого бревенчатого дома, одной стеной выпирающего из березника, вышла женщина. Посмотрела из-под руки, медленно пошла навстречу.

— А я гляжу в окно, кто бы это? Один вроде как Иван, а другой незнакомый, — голос у нее низкий, но звучный, приветливый. Женщина немолода, а белолица, приятна. На плечи накинута стеганая телогрейка, на ногах мягкие сапожки без каблуков — охотничьи обутки. Такие Артем видел у лесников. В них удобно тайговать.

— Здравствуй, Семеновна, — Иван достал из лодки мокрую фуражку, выжал, встряхнул, расправил мятый околыш. — Сам-то дома?

— Дома. Отдыхает. Да че мы стоим? Вон как вас наполоскало, как мыши мокрые. Ну, пошлите.

Задержала взгляд на Артеме — быстрый, внимательный к мелочам женский взгляд.

Хорош дом у Клубкова. Лиственничный, в пять окон. И двор красив: травка у крылечка зеленая, мягкая. Березка раскидистая в траву ветви опустила. Цветочки под окном пестреют — астры, флоксы, маргаритки. Скамеечка, крашенная охрой, тут же, среди цветов — для отдыха.

Приятное место. Не верилось Артему, что хозяин, любящий и ценящий красоту, тот самый браконьер, который ночью так ловко обвел его.

Вошли в кухоньку, сели на лавку в простенке между окном и дверью. Следующая комната, видимо, была спальней и залом одновременно, как у многих полуденцев. Несколько удивило, что в таком большом доме мало комнат. Однако в коридоре видел еще двери, ведущие, судя по всему, в теплую и холодную кладовки. «Не дом, крепость», — подумал Артем.

— Отец, мужики к тебе, — сказала Семеновна негромко.

Артем поглядел на дверь в горницу. Там — тихо. Ни поскрипывания кровати, ни шороха шагов. И тем не менее, знал: отворится дверь и войдет браконьер, ставший в его представлении страшным, почти сказочным.

— Как живешь? — спрашивала Семеновна Ивана.

— Ничего, — отвечал тот.

— А Томка?

— Что ей делается, — беззаботно отвечал лесничий и, как показалось Артему, неискренне.

— Сам-то по делу нужен или просто?

— По делу…

— А что, к примеру?

— Да есть… — неохотно проговорил Иван.

Артем опустил глаза на крашенные желтой охрой доски пола, думал, с чего начать трудный разговор. В том, что Клубков откажется ехать в Полуденное, не сомневался. Бросить такой дом, такую усадьбу — надо быть дураком.

— Чего язык распустила? — послышался негромкий густой голос. — На стол налаживай, видишь, мужики с дороги.

Артем вздрогнул от неожиданности, вскинул голову.

За столом, напротив него, сидел сам. В нем не было той пугающей огромности. Обыкновенный мужик, еще не старый, кряжистый. Глаза светло-серые, даже — сизые. Очень зоркие, такие мелочи не упустят.

Но больше всего поразили руки. Чуть крючковатые, как лапы беркута, — их Артем видел в зоопарке, — сильные и цепкие, ни секунды не лежали без движения. То теребят скатерть, то поглаживают ее неожиданно плавно, будто пальцы без костей — так нежно скользят.

Артем не слышал, как вошел Клубков. Дверь не скрипнула, не простонали половицы. Будто по воздуху прилетел.

— Здравствуйте, — растерялся он.

— Мой помощник Стригунов, — кивнул Иван.

— Слыхал, — оживился Клубков. Очень внимательно, ласково прищурясь, рассматривал. — Артемий, значит? — и, не обращая внимания на утвердительный кивок, продолжал. — Из города в наши места потянуло? А что, воздух тут здоровше, таежный воздух-то, он сильный. Насовсем или как?

— Насовсем. — «Почему он меня так странно разглядывает?» — терялся Артем.

— Домой-то еще не тянет?

— Нет.

— А вот тайга — тянет. Поживешь, поедешь домой, а тайга тебя и начнет тянуть. Покою не найдешь. Дома кто у тебя?

— Мать, сестра, — отвечал Артем и негодовал на себя. Разболтался с браконьером. Да и разговор идет слишком домашний, трудно после такого приступать к делу.

Иван это понял.

— В тайге был, что ли, Тихонович? — ровным голосом спросил он, косясь на патронташ, висящий в углу над ружьем.

— Ходил… — небрежно бросил тот, с неохотой отрывая глаза от Артема. — Для интересу прошелся.

— Есть нынче белка?

— Мало. Ушла белка. Кедра на низах не родила. — Клубков пожевал полными губами. — Кобель трех штук загнал — черные еще, поздно вызреет белка.

Семеновна поставила на стол цветастые чайные чашки с золотыми ободками, берестяной туес с маслом, слегка красноватым, положила булку домашнего хлеба. Под открытым окном на травке закипал самовар, от него шел сладковатый дым еловых шишек.

— Спасибо, — поблагодарил Иван, наблюдая за приготовлениями Семеновны. — Лично я недавно обедал.

— Я тоже, — быстро проговорил Артем.

— Сытые, значит? — пожевал губами хозяин.

Артем уже знал: отказаться от чая — проявить неуважение к дому, и ему было неловко перед Клубковым. Пусть браконьер, а все равно неловко.

— Мы ведь к вам по делу, Александр Тихонович, — сказал он. — Звать в заповедник.

— Это как? — линялые глаза хозяина потемнели, пальцы забегали по столу, сколупывая нитяные узелки.

— Ну, как… Чтобы вы переехали в Полуденное работать. Там дадут обход, квартиру.

— Какой еще обход! — настороженно прислушивающаяся к разговору Семеновна сорвалась на крик. — Никакого обхода нам не надо! Выдумали — обход!

— Помолчи, — вполголоса произнес Клубков, не глядя на жену. Он пододвинул к себе чай, жестом пригласил других.

— Ко мне на днях Ларион приплывал… — выждал малость, наблюдая, как из чашки струится парок. Ничего не выражало его лицо. — Тебя, говорит, директор просил приплыть, — продолжал хозяин, отпив глоток. — А я Лариону и отвечаю: ежели надо — пускай сам ко мне приедет. Вот так, милые.

— Дело серьезное, Тихонович, — напомнил Иван.

— Сурьезное, Ваня, шибко сурьезное… Ты, случаем, не знаешь, пошто ваши мужики Сельгу вверху запрудили?

— Запрудили? Сельгу?!

— Запрудили, Ваня, запрудили. Два дня валуны катали.

— Первый раз слышу. — Иван был обескуражен.

— Не с этим я тебя ждал, не с этим.

Иван пожал плечами, криво усмехнулся.

— Так как, Тихонович, поедешь в Полуденное жить?

— На кой оно нам сдалось, ваше Полуденное, — встряла опять Семеновна. — У нас, слава богу, своя изба.

— Тебя спрашивают? — хозяин повернул к ней хмурое лицо.

— А чего молчишь, как телок? Ответь имя как следует!

— Помолчи, — недобро сказал Клубков, царапая скатерть. Обернулся к Ивану, пристально его разглядывал. — А ежели я не поеду, тогда как?

— Этого я не знаю. Глухов решает, — каким-то чужим, с хрипотцой, голосом сказал Иван.

Артем тут же стал шарить в кармане, где лежало предупреждение Глухова. Искал и понимал бессмысленность этого — бумага все равно мокрая и потеряла силу — ничего на ней не разобрать. Клубков остановил.

— Не ищи, верю я. Речку, значит, перегородили, в сухое русло пустили воду, теперь я в заповеднике. Выбирай, Александр Тихонович: либо — либо. Так я рассуждаю?

Иван промолчал.

— Ну, вот ты, Ваня, партийный, объясни мне, темному мужику. По совести это или нет: из русла воду в протоку пустить?

— А ты здесь по совести живешь?

— Лучше бы за своими приглядывали, — не утерпела опять Семеновна. — Свои браконьерничают, им можно.

— Ага, на то и свои, — поддержал жену Клубков. — Браконьерничают, тозовки незарегистрированные держат. Им — можно. Вот были у меня на неделе люди из района — рыбалкой баловались. Мне бы взять да спросить: можно ли держать без разрешения милиции мелкашку? Мужика и прибрали бы к рукам. А я вот молчу. Потому что каждый живет как может, и не надо мешать. Так я говорю, Артемий?

— Тозовки нас не интересуют, — прокашлявшись, сказал Артем. — Давайте говорить о Полуденном. — И покраснел.

— Зачем так торопишься, Артемий? — Клубков смотрел на него, грустно улыбаясь.

— Да ты почему такой-то? Пугани их отседова! — обожгла Семеновна, пятясь от стола к ружью.

— Хватит, мать, — резко оборвал Клубков. — Поди, прижмись.

Но Семеновна не ушла. Она отступила в угол, недобро наблюдала за гостями.

— Вот и поговорили. Что в конторе передать? — зевнул Иван, краем глаза следя за хозяйкой.

Клубков лениво усмехнулся:

— Не бойся, баба есть баба. Пугает только. А Глухову скажи, что Клубков родился в отцовской избе, в ней и помрет.

— Приедут люди, будут выселять…

— Ты меня знаешь, Ваня, — судорога прошла по пальцам.

Артем глянул на Клубкова, на Ивана и поразился, насколько они похожи — и разрезом глаз, и выражением их; в цвете — вся разница.

— Ну, плыть надо, — Иван распрямился, собираясь выйти, но Клубков остановил рукой.

— Чего заторопился? Я ведь не чужой тебе, какой ни есть, а дядя, родственник, — неожиданные мягкость и тепло засветились в сизых глазах. — Я вот все спросить хочу: кто там у вас выслужиться хочет, кто надоумил директора речку прудить? Не сам же он догадался, кто-то из местных надоумил. Ты как считаешь, Ваня?

— Ничего я не знаю, — Иван разглаживал на коленях мокрую фуражку, норовил снова встать.

— А может, узнаешь?

— Мне это ни к чему, — безразлично проговорил Иван, поднимаясь. Поглядел в окно. — Плыть пора. Солнышко вон уж где.

— Всегда ты спешишь. А жизнь-то короткая… Даже у партийных. Так-то, Ванечка.

Иван стоял бледный: свернутая до предела пружина. Вот-вот сорвется с держателя.

— Пошли, Артем.

Клубков глянул на Артема.

— А ты, Артемий, заезжай, когда мимо дорога будет. Завсегда рад буду. Заедешь?

— Не знаю… — промямлил Артем, сгорая от стыда. Что о нем Иван подумает? Растаял перед браконьером…

Оттолкнули лодку, загудел мотор.

Дюралька прыгала по волнам ослабевшей северянки. Артем сидел за рулем, поглядывал на Ивана, лежащего по-прежнему возле багажника, и думал, что без него выглядел бы тут беспомощным щенком. Клубков бы ему рта не дал раскрыть. Заговаривал бы зубы. «Почему он так странно смотрел на меня?» — этого никак не мог понять. На него так никто, кроме матери, не смотрел. Странно, а почему-то не страшно.

Иван вдруг приподнялся, махнул Артему рукой, делая в воздухе полукруг. Артем не понимал. Тогда лесничий приложил ко рту сложенные рупором ладони, гаркнул:

— Дальше обходи, камни!

Артем заложил резкий крен. Мрачные глыбы мыса спрятались за кормой, и он, запрокинув лицо, смотрел на них. На самой вершине увидел Соболя, который, вскидывая голову, беззвучно разевал пасть в лае.